Формировался ли кружок вокруг Евгения Рейна? Кружок… скорее круг: волны идут накатами людей, и поэты предпочитают существительные, даваемые густо, чтоб завораживал их узор, представляя орнаменты жизни, причудливое её витьё…
В коммунальной квартире жил сосед Котов.
Расторопный мужчина без пальца.
Эту комнату слева он отсудил у кого-то.
Он судился. Тот умер, а Котов остался.
Каждый вечер публично он мыл ноги
и толковал сообщения их московской газеты «Известия».
И из тех, кто варились на кухне и мылись, многие
задавали вопросы — все Котову было известно.
Через краски быта и самой обычной обыденности, с её своеобразно очаровательной онтологией, строится образ, прорастают образы…
Схожую методу использовал и ранний Бродский, да и у Горбовского – сквозь всю его романтику проступали живописно бытовые острова…
На другом полюсе: не схожие, кажется совершенно, творили космическое пространство своё «тихие лирики» — очень условный круг поэтов, объединённых и формулами русского космизма, проводимыми отчасти через деревенское бытие, и откровениями существительных волокон:
В атмосфере знакомого круга,
Где шумят об успехе своём,
Мы случайно заметим друг друга,
Неслучайно сойдёмся вдвоём.
В суматохе имён и фамилий
Мы посмотрим друг другу в глаза…
Хорошо, что в сегодняшнем мире
Среднерусская есть полоса.
Так А. Передреев обращается к В. Соколову: одному из лидеров направления, весьма условного, однако, объединённого всё же… в том числе несуетностью…
Но…схожая тишина, хоть и услышанная на других оборотах, присуща и раннему Бродскому:
Еврейское кладбище около Ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
юристы, торговцы, музыканты, революционеры.
Для себя пели.
Для себя копили.
Для других умирали.
Но сначала платили налоги,
уважали пристава,
и в этом мире, безвыходно материальном,
толковали Талмуд,
оставаясь идеалистами.
Вроде бы – бездна между тихой лирикой и картинами, рисуемыми ленинградцем, ещё не ставшим легендой, но ведь и здесь, у Бродского – о тленности земной и вечности слова, способного живописать любые полюса бытования на земле, в недрах вечного вращения юлы юдоли…
Вечного, стирающего дела людей и их самих, лирику оставляющего, поэзию вообще…
Ведь как В. Соколов чётко отъединял – парнасскую суету, вписанную в мельтешение всеобщей, от огромности поэтического космоса:
Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.
Они со мной ночуют
В моем селе глухом.
Они меня врачуют
Классическим стихом.
…сквозная, пронзительная музыка Горбовского, вместе – нотами служат как будто предметы мира, данные в положенной сумме:
Морозный день. Жандарма крик.
От роду – десять лет.
И тут подъехал грузовик,
в озябших фарах – свет.
Лежал пленённый городок
под снегом и золой.
Топтались Запад и Восток
вокруг столба с петлёй.
А вот – музыка А. Передреева: совершенно не похожая, далёкая от городских граней, и – тоже: пронзительная, сквозная:
Далёкого детства округа,
Златая её лебеда,
Её колыбельная вьюга,
Её голубая звезда!
Далёкая улица счастья,
Где долго не длится печаль,
Где все развевает ненастья
Весны лепестковая даль.
Дали разделяли: тихую лирику, так своеобразно объединённую в явление термином, введённым В. Кожиновым, и городских питерских поэты, бездны лежали между ними: и…вдруг покажется: шевельнулись световые эти бездны, пошли на таинственное сближение…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
