Иллюзии утопии кончаются болью: человечество в физиологическом его формате не принимает утопические построения, отвергая тех, кто предлагает оные, поэтому Кампанелла, прокалённый и закалённый болью, речёт логично, адресуясь к палачу…
О пытка! Я ль тебя не знаю!
Со мной ли ты была слаба!
Стирая кровь и пот со лба,
Я, как любовник, припадаю
На чресла острые твои,
Но страшен пыл твоей любви!
Юрий Домбровский не боялся боли.
Он не боялся таковой, изучив её во всех нюансах, и стих делал — гранёной мужественности: тяжёлый, вещный…
Вместе – полётный, ибо размах речи, вложенной в уста Кампанеллы, высок, и подразумевает вечное движение миров.
…коловращение, тайны, которые не раскрыть в клетке материальности, в тюрьме трёх измерений пространства и одного – времени.
Поэзия, и проза (часто звучащая у Домбровского, как поэзия) – варианты преодоления косной материальности дебелого пошиба.
Нет, не боюсь я смертного греха,
Глухих раскатов львиного рычанья:
Жизнь для меня отыщет оправданье
И в прозе дней, и в музыке стиха.
Мелодии стихов Домбровского гармоничны: пусть содержание – практически всегда – тяжело: трагические молнии раскалывали жизнь писателя…
Учат ли страдания?
Рай исключает их, но попытки земного рая, его построения, оборачиваются ещё большими трагедиями.
Мистика бытия проступает странными ощущениями:
Не знаю, кто меня доводит
И отчего я занемог,
Но кто-то странный во мне ходит
Туда-сюда и поперёк.
Я чувствую его под кожей
В сырой тоске грудных костей.
Но чей он – человечий, божий?
Бесовский или же – ничей?
Возможно, речь о проявление власти, управляющей человеком, и находящейся извне?
(Так полагали и мэтры нейрофизиологии – Пенфилд и Экклс, долго искавшие кванты сознания в мозговой материи…).
Странные тени, определяющие строй домбровского стиха, исполненного сомнений и перекипающего смутными ощущениями, вспыхивают вдруг огнями, чтобы… рассыпаться в пепел, не прояснив ничего:
Иль это я в иных пределах,
В иных отсеках бытия,
Средь лейкоцитов обалделых
В жару, в бреду – всё я да я?
Вот так на монастырских сводах
Парит иконописный Бог.
А этот, странный, ходит, ходит
По ним не вдоль, а поперёк.
…слишком много ненужных вещей: логично возникновение факультета оных; в случае с Домбровским сложно определить, росла ли проза из поэзии, или наоборот.
«Факультет ненужных вещей», пропитанный собственным опытом, исследует художественно систему зла и насилия, отвергая её разумеется, если уж не получается всё позитивно видоизменить.
Евангельские параллели мерцают, логично встроенные в текст…
Пыльные пейзажи яви проносятся, и, будучи реалистичными, нет-нет, да и откроют в себе нечто кафкианское.
Фантасмагорическое.
Страшное.
…Зыбин прибывает в Алма-Ату: и красота города низвергается потоками спелых образов в читательское сознание…
Зыбин прибывает в город, чтобы стать «Хранителем древностей», заинтересовать НКВД, и история со змеем, портящим сады, развернётся метафизическим откровением зла.
Произведения Домбровского всегда насыщены субстанцией мысли: сочетаемой, впрочем, с великолепием художественных рядов.
Материал яви обрабатывается ювелирно, чтобы стать объектом вечности.
…вновь возникают стихи, совмещая – плавными полюсами — конкретику и внутреннее, часто воспалённое от оной конкретики:
Я вновь один, и есть Барон,
И есть разбросанные корки,
И крики западных ворон
Вокруг украденной махорки;
Сухая сука, две шёстерки,
И вор, по прозвищу Чарльстон.
Вот он мне ботает про то,
Как он подпутал генерала,
Как дочь несчастного бежала,
Его хватая за пальто.
Космос Домбровского переливается множественностью огней: познав мир в наиболее жёстких его проявлений, писатель анализировал его мистическую подоплёку и метафизическую сущность, оставив сияющий словесный сад: свет от которого не подлежит тлению…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
