Что мы увидим сегодня в бананово-лимонном Сингапуре? Старый князь, не ведающий, что является персонажем экранизации чеховского рассказа, ведёт себя с той мерой естественности, что легко верится в аристократизм Вертинского, исполняющего оную роль…
Игра – но такого органического окраса, что и мастерство будто растворяется в ласковой её кислоте.
Плавный грассаж Арлекина, снова выходящего на сцену, чтобы исполнить романс своей печали, не говоря – любви.
Ангелы улыбнутся – и появятся ангелята, провоцирующие на нежные, как шёлк, стихи, подразумевающие меры любви и изменений жизни:
У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня!
Все, над чем я смеялся когда-то,
Все теперь восхищает меня!
Жил я шумно и весело — каюсь,
Но жена все к рукам прибрала.
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.
Стих естественен, как игра Вертинского: стих, словно продолжающий голос, или голос, плавно выпевающий стих, который вливается в душу, живописуя великолепие отцовства.
О, это только одна из ипостасей Вертинского-поэта, были более известны другие: с потусторонними отливами, с медно-жёстким привкусом смерти, с ладаном, использованным завораживающий деталью:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
Здесь острые зигзаги-изломы века, мерцающего серебром, когда любовь заменил разврат, и атмосфера была пропитана гниловатым наркотическим дурманом, когда красное домино, вырвавшись из «Петербурга» А. Белого, мелькало, предвещая немыслимое, а гнутые линии модерна слишком тяжело ложились в сознание отражениями.
Вертинский идеально вписывался в то время.
Серебряный век не вообразить без него: словно созданы друг для друга.
…раздолбанные аккорды старого рояля в эмигрантском кабаке, и чей-то голос выводит:
Ах, солнечным, солнечным маем,
На пляже встречаясь тайком,
С Люлю мы, как дети, играем,
Мы солнцем пьяны, как вином.
У моря за старенькой будкой
Люлю с обезьянкой шалит,
Меня называет «Минуткой»
И мне постоянно твердит:
«Ну погоди, ну погоди, Минуточка,
Ну погоди, мой мальчик-пай,
Ведь любовь— это только шуточка,
Это выдумал глупый май».
Где сам Вертинский?
Где-то здесь – в эмиграции, чей наждак сильно сдирает защитные покровы души: оттого и было – возвращение…
Арлекин выходит на сцену: но зал пуст…
Даже в пропитанных счастьем жизни стихах Вертинского – как в этом, про минутном майе – шибко ощущается зыбкость жизни, её печаль и траур…
Что – не отменяет счастья петь, играть, сочинять, ликовать по поводу ангелят: и Вертинский дарил букеты эмоций щедро: со сцены, со страниц, с экрана…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
