Что мы увидим сегодня в бананово-лимонном Сингапуре? Старый князь, не ведающий, что является персонажем экранизации чеховского рассказа, ведёт себя с той мерой естественности, что легко верится в аристократизм Вертинского, исполняющего оную роль…

Игра – но такого органического окраса, что и мастерство будто растворяется в ласковой её кислоте.

Плавный грассаж Арлекина, снова выходящего на сцену, чтобы исполнить романс своей печали, не говоря – любви.

Ангелы улыбнутся – и появятся ангелята, провоцирующие на нежные, как шёлк, стихи, подразумевающие меры любви и изменений жизни:

У меня завелись ангелята,

Завелись среди белого дня!

Все, над чем я смеялся когда-то,

Все теперь восхищает меня!

Жил я шумно и весело — каюсь,

Но жена все к рукам прибрала.

Совершенно со мной не считаясь,

Мне двух дочек она родила.

Стих естественен, как игра Вертинского: стих, словно продолжающий голос, или голос, плавно выпевающий стих, который вливается в душу, живописуя великолепие отцовства.

О, это только одна из ипостасей Вертинского-поэта, были более известны другие: с потусторонними отливами, с медно-жёстким привкусом смерти, с ладаном, использованным завораживающий деталью:

Ваши пальцы пахнут ладаном,

А в ресницах спит печаль.

Ничего теперь не надо нам,

Никого теперь не жаль.

И когда Весенней Вестницей

Вы пойдете в синий край,

Сам Господь по белой лестнице

Поведет Вас в светлый рай.

Здесь острые зигзаги-изломы века, мерцающего серебром, когда любовь заменил разврат, и атмосфера была пропитана гниловатым наркотическим дурманом, когда красное домино, вырвавшись из «Петербурга» А. Белого, мелькало, предвещая немыслимое, а гнутые линии модерна слишком тяжело ложились в сознание отражениями.

Вертинский идеально вписывался в то время.

Серебряный век не вообразить без него: словно созданы друг для друга.

…раздолбанные аккорды старого рояля в эмигрантском кабаке, и чей-то голос выводит:

Ах, солнечным, солнечным маем,

На пляже встречаясь тайком,

С Люлю мы, как дети, играем,

Мы солнцем пьяны, как вином.

У моря за старенькой будкой

Люлю с обезьянкой шалит,

Меня называет «Минуткой»

И мне постоянно твердит:

«Ну погоди, ну погоди, Минуточка,

Ну погоди, мой мальчик-пай,

Ведь любовь— это только шуточка,

Это выдумал глупый май».

Где сам Вертинский?

Где-то здесь – в эмиграции, чей наждак сильно сдирает защитные покровы души: оттого и было – возвращение…

Арлекин выходит на сцену: но зал пуст…

Даже в пропитанных счастьем жизни стихах Вертинского – как в этом, про минутном майе – шибко ощущается зыбкость жизни, её печаль и траур…

Что – не отменяет счастья петь, играть, сочинять, ликовать по поводу ангелят: и Вертинский дарил букеты эмоций щедро: со сцены, со страниц, с экрана…

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик