Жаркий ключ небесного дыхания: разгорается «Мцыри»… Плотная полётность рисуемых стихом картин: начало, вроде бы исключающее какую бы то ни было романтическую приподнятость…
Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым…
Некогда с отрочества входившая в обиход сознания поэма: обжигавшая языками огня…
Бунт против?..
О, Лермонтов бунтовал против мироустройства: природный мистик, он, кажется, возражал против чрезвычайной плотности яви, ему мерцала другая материальность, и – совмещение миров…
Ведь мало кто ощущает смерть, как переход, больше думаем о неведомости, и боимся, боимся…
Сколь своеобразно может действовать недуг Лермонтов знал, ибо:
Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов…
Гордый дух.
Одинокий…
Дух Лермонтов и Мцыри, который, в сущности, алтер эго поэта, достигшего в поэме пределов музыкальной выразительности русского стиха.
Мцыри, исчезающий из монастыря, где врачевали, не нашедший успокоения в молитвах и службах, Мцыри, возвратившийся, рекущий:
Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
…здесь словно перекидывается воздушный мост к тютчевскому «Silentium»: где невозможность выразить собственные душу-сердце выявлены с отчётливостью алмазной грани.
Но – Мцыри повествует…
Ему необходимо говорить, как поэме развиваться.
Ты хочешь знать, что видел я
На воле? — Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял.
Мощные виды мира развернутся: картины, собранные в мелодическую целостность, будут обжигать сознание своею яркостью…
Он расскажет всё – неистовый отрок; он расскажет устами и сердцем Лермонтова, завораживая и чаруя, и этот рассказ поэмы вольётся в века, в том числе – и спокойным предсмертным состоянием:
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!..
Нет проклятья роскошному миру: чьё ласковое равнодушие испытает каждый; нет, покоем веет от последних строк: тем покоем глубины, который хотел обресть поэт.
И не обрёл.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
