ДРАКОНЬЯ РЕСПУБЛИКА

Александр БАЛТИН

Сказочный сборник

Памяти моей мамы

Рисунки Вадима Жукова

Александр Балтин — поэт, эссеист, литературный критик, член Союза писателей Москвы, автор пятитомного собрания сочинений, лауреат газеты «Поэтоград» в номинации «Критика» (2017), журнала «Дети Ра» (2017), Ахматовской премии (Болгария, София, 2019), газеты «День литературы» (2019), литературной премии журнала «Отчий край» имени В. Б. Смирнова (2020, 2021) и др.

«Драконья республика» — сборник сказок, которые стоит читать и перечитывать. Ведь ещё А. Н. Афанасьев говорил: «Сказка как создание целого народа не терпит ни малейшего намеренного уклонения от добра и правды; она требует наказания всякой неправды и представляет добро торжествующим над злобою».

© Балтин А. Л.

© ГКУВО ЦИМТО, оформление, 2023

 

ДРАКОНЬЯ РЕСПУБЛИКА

 

Маленькие дракончики с ещё не окрепшими крылышками, но уже довольно когтистыми лапками предпочитали уютные горные расселины, куда можно было забиться, как в норку, и дремать.

Дракончики вызревали медленно — не быстрее виноградных гроздьев, и, когда норки становились тесноваты, выбирались и, расправив крылья, пробовали лететь.

— У меня получилось, — хвалился рыженький. — Целых несколько метров протянул.

Зелёный — довольно чахлый — всё вздыхал:

— Что-то никак не могу.

Дракон постарше подлетел и опустился рядом.

Был он жёлто-зелёного цвета и даже переливался слегка, будто огромная бабочка.

— Не переживай, — сказал он, — не у всех сразу получается.

Как организована жизнь в Драконьей республике?

Ну, в общем, никакой особой республики нет — есть система гор: весьма обширная, с ниспадающими скалами и вершинами, вздымающимися в облака, и среда этой системы облюбована мирными драконами.

Да, они вполне травоядны, вернее — листоядны, ибо предпочитают листья деревьев.

Деревья не обижаются.

С ними всегда можно договориться.

— Ничего, — говорят деревья, — нарастим новые листья. Нужно же драконам чем-нибудь питаться.

Драконы разлетаются — каждый по своим делам, но непременно возвращаются на эти горы. Они следят за маленькими — чтобы те вовремя начинали летать — хотя это «вовремя» и не очень определённого свойства, тем не менее все драконы должны летать, иначе и быть не может.

Как-то раз старшие драконы думали сорганизоваться и выбрать главного, но из этого ничего не вышло.

Драконы собрались, расселись по вершинам гор, а иные заняли полулежачие позиции.

— Итак, — сказал Огненный шар. — Какие будут предложенья.

Рыжий зевнул, слегка брызнув пламенем.

— Ну, ты и становись главным, — произнёс он.

— Я не могу. Я слишком огненный.

— Тогда давайте выберем Водяного дракона.

Водяной переливался зыбкой синевою и точно растекался по своей вершине.

— Не-а, — зевнул он. — Ещё утеку ненароком.

Предложили Хвостатого. Тот отказался, боясь запутаться в собственных хвостах.

Драконы стали позёвывать.

Седой и вовсе задремал.

Наиболее активный — Огненный шар — подытожил:

— Ну что? Ничего не выходит?

Другие подтверждающе захлопали крыльями.

— Тогда будем жить равноправно, — сказал Огненный шар. — То есть каждый имеет право высказать своё мнение. Другие, впрочем, имеют такое же право на это мнение внимания не обращать.

С тихим шлепком маленький дракончик вывалился из щели. Или из норы.

— Вот стоит ли его поднимать? — спросил Огненный шар.

— Стоит, — сказал Водяной.

— Не-а, — протянул Седой. — Пусть сам поднимется.

Дракончик поднялся, ловко вскарабкался на гору, и снова юркнул в щель. Или в нору.

— Значит, я прав, — резюмировал Седой.

И драконы разлетелись по своим делам.

А дракончики продолжали вызревать, как виноградные гроздья.

Водяной предпочитал уютные водоёмы — вроде больших озёр.

Погружаясь в глубину, он чувствовал себя умиротворённо и, если рыбы удивлялись его появленью, говорил:

— Не бойтесь. Я не питаюсь рыбами.

И рыбы мирно проплывали мимо.

Водяной опускался на самое дно и, расположившись там поуютней, размышлял.

Он размышлял о сущности жизни драконов.

Выходило, что она разная.

«У меня, — думал он, — сущность скрыта в воде. Это не хорошо и не плохо. С одной стороны, я знаю, где она. С другой — никогда её не видел».

И он принимался размышлять, какой она могла бы быть эта сущность — внешне.

Рыбы проплывали, раки шебуршали под корягами.

Вероятно, она предполагал Водяной, чем-то похожа и на рыбу, и на рака.

А у Огненного шара — тут же прерывал он себя — сущность, конечно, огненная, золотистая.

Тут Водяной обычно принимался дремать, ибо чрезмерная активность Огненного шара действовала на него угнетающе.

 

А Огненный шар в это время парил над лугами и полями.

От него летели хлопья и брызги света.

«Я и сам не знаю — кто они: брызги или хлопья, — думал он, — вероятно — и те, и другие».

Ему нравилось давать дополнительный свет — такой золотистый, такой загадочный.

Разные существа — жившие на земле, и только на земле, видели эти световые сгустки и резвились в них, и Огненный шар радовался радости этих существ, и не подозревавших о его существовании…

Седой позёвывал на вершине скалы.

Ему привычно было находиться тут, да и возраст подсказывал, что местечко пониже — уже не для него.

Шуршание внизу его совершенно не беспокоило.

Камни осыпаются, наверно — и он зевнул.

Но из щели показалась рожица дракончика.

Чёрненькие глазки сверкали, а на остриях крылышек серела пыль.

— А это ты, малыш, — сказал Седой.

— Чхи, — ответил дракончик. Вернее — чихнул. — Пыльно там.

— Тебе уж летать пора, — заметил Седой.

— Никак не получается.

— Ничего. Главное не сдаваться.

Огненный шар, мерцая золотисто, возвращался.

— Вот смотри, — сказал Седой. — Думаешь, у него сразу получилось?

— А нет?

— Конечно, нет. Тоже падал. А видишь, как теперь летает.

Дракончик выбрался из щели.

Крылышки его встрепенулись, и он…

— Надо ж, — заверещал он радостно. — Лечу, лечу.

Он сделал круг и вернулся к Седому.

— Получилось! — гордо сказал он.

— Конечно. — ответил Седой. — Хотя я тебя слегка и обманул. Огненный шар никогда не падал.

— А разве… — начал было дракончик.

— Конечно, конечно, — опередил его Седой. — Обманывать нехорошо. Но иногда, видишь — на пользу. — А теперь, — продолжал он, — придумай себе дела, и лети.

— А разве дела не сами находят нас?

— Нет, конечно. Их надо придумать.

И дракончик полетел придумывать себе дела.

 

Так жили они — по— разному, но объединённые своей драконовой — не страшной вовсе, листоядной сутью.

 

ТАКАЯ ВОТ СТРАНА

Парящие дома — как это? А очень просто — ведь это страна волшебников.

Не бывали в ней?

Да, в неё непросто найти дорогу, но если вас ведёт фантазия…

Дом парил — на широком куске почвы, края которого были неровными.

Волшебник сидел на краю, свесив ножки и болтая ими, и ждал другого.

Отчего одному волшебнику всегда скучно?

Волшебство приедается и перестаёт радовать.

— Эй, Нут, — послышалось. — Ты ещё ждёшь меня?

— Конечно, Нуг, — отвечал Нут, продолжая болтать ногами. — Только если не сложно — проявись.

Нуг возник рядом с Нутом, и они поприветствовали друг друга.

— Пойдём в дом, — предложил хозяин. — А то он устал парить без чаепития.

Они вошли в дом, и тот загорелся радостным розовым цветом.

— С чем будем пить чай? — спросил Нуг…

— С цукарными бестиками, — ответил Нут.

Он щёлкнул пальцами, и они выскочили — бестики — из изразцового буфета, выскочили, побежали врассыпную, преследуя чайник и чашки.

Да, да, именно так — врассыпную, и преследуя.

— Ладно, когда догоните — скажите, — крикнул им вдогонку Нуг. — А мы пока попьём чаю.

И они сели пить чай. Без чайника, заварки, кипятка… Это же был волшебный чай. Они пили с удовольствием, слегка пьянея от него, радостно отфыркивались.

— Ну как? — спросил Нут.

— Ну так, — ответил Нуг.

— А кто из нас вообще хозяин дома? — спросил Нут.

— Поди догадайся, — ответил Нуг.

— Предлагаю, — сказал Нут, — убрать последние буквы из наших фамилий, и тогда дом сможет считать хозяином любого из нас.

— Ты не против, дом? — спросил пока ещё Нуг.

— Не-а, — послышалось.

И они убрали последние буквы.

Те — Г и Т — поскакали и почти что столкнулись с вернув— шимися из рассыпной бестиками.

Бестики, узнав о произошедших изменениях, посмеялись и попрыгали назад, в изразцовый буфет.

А волшебники продолжили пить чай.

Иногда дома волшебников спускаются на землю — чаще всего около водоёмов, и бывает это, когда волшебникам приходит охота половить рыбку.

Вот Игрек — так он любит себя называть — выходит из домика, сахарного и пряничного, чтобы вкусней было, — и щёлкает пальцами.

Тут же из воды выскакивает рыба.

И плюхается назад — в воду.

— Так не пойдёт, — говорит Игрек. — Давай-ка иначе.

Он вновь щёлкает пальцами — но уже с перебором — и рыба, выпрыгнув из воды, зависает в воздухе.

— Разве ты не знаешь, что я приземлился ради рыбалки? — спрашивает Игрек.

— Не-а, — отвечает рыба, помахивая хвостом. Лопушистые брызги падают Игреку на лицо. — А ты разве не знаешь, что рыбы против рыбалки?

— Но это же волшебная рыбалка! — говорит Игрек. — То есть, когда я щёлкаю пальцами — ты зависаешь в воздухе, и мы пьём с тобой чай. А потом расходимся.

— И всё? — спросила рыба.

— Всё, — ответил Игрек, вызывая сказочные чашки.

Чашки плыли по воздуху, самонаполненные чаем.

— Я вообще-то не очень люблю чай, — сказала рыба, зевая.

— Ну ладно уж, выпей, — сказал Игрек.

Рыба, поймав чашку хвостом, опрокинула её в пасть и снова зевнула. Чашка уплыла.

— Если это вся рыбалка, — сказала рыба, — я, пожалуй, пойду. Вернее, поплыву.

— Давай, — охотно согласился Игрек, допивая свой чай.

И рыба плюхнулась в воду.

— Что надо сказать? — спросил дом.

— Ах, да. Рыбалка удалась, — произнёс Игрек.

 

Вообще волшебники очень любят пить чай. Он бывает травный и камышовый, рыбный и воздушный, малиново-пюрешный, креветочный…

— Стой, стой, стой, — креветки высунули из воды усики. — Никакого креветочного чая не бывает.

— Ладно, — сказал волшебник, рассказывавший воздуху о любви волшебников к чаю. — Пускай креветочного не бывает, а веточный — точно.

Веточки у его домика, зависшего над рощицей, зашевелились.

Воздух молчал.

Он пил воздушный чай.

Креветки укатились восвояси — все креветки, видя волшебников, начинают кататься на подводных лыжах. Вот они и укатились.

А веточки охотно тряхнули листиками — и получился веточный чай.

— Какого только чая не бывает, — сказал безымянный волшебник воздуху.

Тот молчал. Он увлёкся воздушным чаем.

 

Собственно, все волшебники безымянны.

Зачем им имена?

Имена — скучная определённость.

А волшебники могут именоваться как хотят.

— Я, например, Икс, — сказал один, отпуская домик попастись на воздушных лугах.

Он видел, как домик, смешавшись с небесными коровами, пасся, и травка была явно сочной, ибо домик выглядел довольным.

— Икс, — повторил он. — То есть моё место в уравнении.

— Точно? — переспросило уравнение, появляясь в воздухе. — В уравнении, а не в муравейнике?

— Нет, в муравейнике мне абсолютно нечего делать, — ответил Икс.

— Ну, тогда добро пожаловать, — сказало уравнение.

И он пожаловал.

Они немножко поиграли в решения, потом отпустили и их пастись.

— Раз уж такая свежая травка, — сказал Икс.

А сам он сел с уравнением — естественно, за чай.

 

Дома парят изящно, посверкивая крылечками, переставляя лесенки. Бывают дома потолще и потоньше, повыше и пониже…

— Э-э-э, — послышалось. — Пониже — это я, меня так зовут.

— Как-как? — переспросил кто-то.

— Как-как, — передразнил волшебник. — Пониже. Мне нравится это слово, и я выбрал его в качестве имени.

— Ладно, — отвечал неизвестно кто, — пускай… Но зато дома бывают с колоннами и без.

— Даже без говорящих колонн бывают.

— А бывают с говорящими?

— А то. Правда, я не слышал…

У волшебников часто так — кто— то с кем— то говорит, а кто — не поймёшь.

И воздух вечно занят своим воздушным чаем.

В общем, весело тут.

 

Одному из волшебников пришло в голову чеканить монеты из осенней листвы…

Монеты получались волшебные — лёгкие и воздушные, они обещали…

— Эй-эй, — сказала, вспорхнув, одна монета. — Я, например, ничего никому не обещала.

И улетела себе.

— Зачем тебе монеты? — спрашивали приятели этого волшебника за чаем.

— Так просто, — отвечал он, подливая гостям вересковый. — Красивые получаются…

Монеты парили рядами вдоль стен, переливаясь и посверкивая.

— Вот, хотите на память? — предложил волшебник приятелям.

— А мы не для памяти, — воскликнули монеты и разлетелись.

Волшебники стали ловить их, но потом махнули рукой (вернее, руками) и вернулись к чаю.

А монеты ещё долго наполняли собой воздух, конкурируя с листвой.

 

Да, у волшебников всё так же — зима, весна, лето, осень…

Только зимою цветёт сирень — красивого кипенного цвета, а летом нередок снег — сиреневый, конечно.

А осенью и весной сады — тоже парящие, разумеется — полыхают цветными кострами в маленькой волшебной стране, которая везде — и нигде.

Так что — не ищите, всё равно не найдёте…

Лучше спросите фантазию — как и что, и она вам подскажет.

 

СКАЗКИ ГОРНОГО КОРОЛЯ

Горный король очень любил рассказывать сказки.

Это был старый, седобородый король, давно не знавший, кто относится к его подданным, кто нет.

Он был рад, даже если собирались слушать горные белки.

— Вот, — начинал он, — вы не знаете, наверно, что ваш род идёт от пушистой ветки.

И король лукаво улыбался.

Белки качали головами, а головы у горных белок крупнее, чем у белок лесных, обычных.

— Некогда, — продолжал король, — росла пушистая ветка. Вы спросите как? Она росла просто — без ствола, без сучьев, сама по себе. Она росла на склоне горы и была одинокой-одинокой.

— Как ты? — спрашивали белки.

— Как я, — подтверждал король. — И тогда, — продолжал он, — она подумала, а как бы сделать так… В общем, ей захотелось произвести маленьких пушистых существ.

— Как мы? — спрашивали белки.

— Именно, — подтверждал король. — Она долго ждала подходящего ветра. И вот, когда случился соответствующий порыв, она разроняла свои пушинки. Пушинки, легко касаясь земли, превращались в маленьких бельчат, а из них потом вырастали белки. И вот — вы есть.

И белки, обладая теперь знаньем своей истории, разбегались.

А король принимался ждать новых слушателей.

Они приходили.

Это могли быть… Тролли, к примеру.

— Почему мы такие? — спрашивали они короля.

— Вы могли бы быть другими, — отвечал он. — Но — я не помню почти уже тех времён — далёкий ваш предшественник оскорбил фею Осбору. Она была доброй вообще— то, но тут рассердилась почему— то.

— А что — феи никогда не сердятся? — спрашивали тролли.

— Вообще— то нет. Но Осбора рассердилась. И заколдовала ваш народец. Она сделала так, что пока все тролли не станут добрыми и ласковыми, носить им эти личины.

И тролли принимались разглядывать друг друга. Они были довольно уродливы — все в наростах, пупырках…

— Что ж нам теперь — искать Осбору?

— Зачем? — улыбался король. — Просто становиться добрыми и ласковыми.

И тролли уходили — становиться добрыми и ласковыми.

Однажды к горному королю пришёл рыцарь. Он был — как и полагается рыцарю — в латах, с копьём и щитом.

— Ты хотел послушать сказку? — спросил король.

— Нет, — ответил рыцарь. — Я хотел убедиться, что ты существуешь на свете.

— Почему моё существование вызывает у тебя сомненья?

— Потому что тот, кто рассказывает сказки, сам становится сказочным персонажем.

— А ты знаешь, к примеру, историю своих лат?

— Никакой истории нет, — отвечал рыцарь. — Просто я купил их…

— Э нет, — отвечал король. — Они были рудой. Долго, долго — века, о которых ни ты, ни я не имеем представленья. А потом им скучно стало — и вот они вышли жилой на свет, и попали в руки мастера. А далее мастер, разбудив душу в этой жиле, выплавил из неё металл, и, играя и сверкая под его руками, металл обратился в твой щит…

— Да, — покачал головой рыцарь, — а копьё, наверное…

— Точно так, — отвечал король, — копьё соскочило со ствола, выпрямилось и, получив весть в виде острия, попало к тебе.

— Теперь я убедился, что ты не существуешь, — сказал рыцарь. — Ибо разве может реально существующий человек верить в то, что…

— Конечно, — подтвердил король. — Я не существую. Как не существуют облака и горы, когда ты их не видишь…

И рыцарь, покачав головой, отправился по своим делам.

 

А к королю спустилось облачко — нежно— молочное, с курчавыми краями.

— И я есть в твоих сказка, король? — спросило оно.

— Конечно, — отвечал король.

— И… как же?..

— Очень просто, — как всегда улыбнувшись, заговорил король. — Жила-была некогда горная белка — тихая и маленькая. Она отличалась от прочих горных белок — ибо была белого цвета. Белки — как тебе известно — хоть и называются белками, но имеют совсем не белый цвет. Эта же была белой, молочно-белой, и курчавой. «Отчего я такая?» — думала она. Отличаться от других совсем не просто, ибо эти другие будут удивлены, что ты не похож на них, и от удивления могут не взять тебя в компанию. И действительно — белочку не брали. Сначала она переживала, но потом привыкла к одиночеству, полагая, что так тому и быть. Она привыкла жить одна, и ей это неплохо удавалось. Но однажды она взглянула на небеса и увидела облака. «Вон мои родственники!» — поняла белочка. Она легко подпрыгнула, и полетела. Другие белки, видевшие это, покрутили лапками у головок — мол, ненормальная какая— то. А белочка летела — и была совершенно счастлива. Потом она стала облачком — то есть тобой, и поняла, что небо и есть её родная страна.

— Значит я, — спросило облачко, — прошлая белка?

— Почему прошлая, — улыбнулся король. — Разве ты не можешь сделаться похожим на белочку?

— Вполне, — улыбнулось облачко ответно.

Оно стало похожим на белую белочку — и отправилось восвояси.

А король услышал:

— Всегда интересовалась, что такое свояси.

— Свояси, — отвечал король неизвестно кому, — у всех бывают разные. У меня одни, у тебя другие. Ты, кстати, кто?

— Не знаю, — послышался голос. — Сперва думалось, что я козявка. Но козявки совершенно не такие. Потом мне казалось, что я — говорящий камешек. Но таких просто не бывает. Так что я не знаю, кто я…

— Раз неизвестно кто, тогда, может быть, известно откуда?

— А это известно, — голос был мягок и тонок. — Я выпала из твоих сказок. Или выпал, не знаю, как будет правильно.

— Тогда, — предположил король, — может быть, ты хочешь назад?

Молчание повисло, мерцая серебряно.

— Пожалуй, — послышался ответ.

— Только… — протянул король, — я и сам не помню своих сказок…

— Это ничего, — прозвучало в ответ. Представь мысленно сказку про белочек, я и прыгну в неё.

Так и сделали.

Король хотел поинтересоваться, как там, да сообразил, что интересоваться теперь не у кого.

Куст возле него зашевелился.

— Ты хочешь послушать сказку? — спросил король.

— Я сам кому хочешь расскажу, — ответил куст, помахивая веточками, как лапками. — Я ведь сказочный куст.

— Тогда почему же ты растёшь в яви?

— А я и такой, и такой. Сказочный и настоящий.

— Пожалуй, — предположил король, — нам будет неинтересно с тобою. Раз мы так похожи.

— Почему похожи? — возразил куст. — Как, например, ты видишь вон то облако?

— Я вижу его похожим на короля.

— А я — на куст.

И куст засмеялся. Вернее, издал своеобразный звук, вполне сошедший за смех.

— Может быть, ты и петь умеешь? — спросил король.

— А то, — бодро ответил куст. И запел:

Ла-ли-лу-ла-ла-ла-ла,

Вот у всех своих дела,

У меня же никаких,

Бура-шура-тура-тих.

Знай, стою себе пою

У ущелья на краю,

Не сорваться мне туда

Ни за что и никогда.

— Весёлая песенка.

— Весёлая, — подтвердил куст. И добавил: — Только требует много сил. Так что я посплю.

И он заснул — что не сказалось никак на его внешности.

«Пусть спит», — думал король, зная чётко: чего только не бывает на свете: говорящие кусты, странные рыцари, разговаривающие облака.

— Ты ещё про меня забыл, — послышалось.

— Надеюсь, — сказал король, — ты знаешь, кто ты.

— Ещё бы. Я камень. Вот я лежу у твоих ног, и умею читать мысли. Ты ж думал — чего только не бывает, а про меня забыл.

— Не хочешь ли…

— Нет-нет, спасибо, — отвечал камень вежливо. — Я сам знаю много сказок. Ведь они у тебя, как мысли, а я умею их читать.

— Тогда зачем же ты вступил в разговор?

— Просто чтобы ты меня не забыл.

— Теперь не забуду, — пообещал король.

И камень замолчал.

А король стал ждать новых слушателей для своих коротеньких-коротеньких сказок…

ИЗ ЖИЗНИ МЫСЛЯЩИХ ГРИБОВ

1

Колония розоватых, с нежной просинью, переходящей в фиолетовые отливы, грибов.

Колония у подножья гор — тёмных и мрачноватых.

И — только им, грибам, представителям этого маленького сообщества, известно, что они мыслящие.

Не так, как люди, разумеется, по— своему, с лёгким шелестом интуиции и размытыми представленьями о данности.

Главный гриб чуть больше прочих, он поднимается — не сильно возвышаясь, однако, — надо всеми, и познанья его отличаются большим объёмом.

— Некогда, — точно ветерок, речь его, — мы занимали более серьёзные позиции, и даже родственники наши — летучие грибы — отмечались в дальних углах мирозданья…

— Где это — мирозданье? — спрашивают грибы помоложе, у края колонии.

— Мироздание — отвечает Главный, — оно отчасти везде, отчасти только тут, где находимся мы.

— А мы находимся? — интересуется один — почти уже совсем фиолетовый от старости.

На него падает внезапный луч, и ясно становится, что гриб сей — тоже розов, как собратья.

— Находимся, — уверенно отвечает Главный. — Если мы есть, то значит и находимся.

— А почему мы всегда на одном месте? — спрашивает молоденький гриб, грибчёнок в сущности.

— Таково наше предназначение, — отвечает Главный. — Мы должны быть, постоянно занимать место, у нас только по одной ножке, но зато — она прочная и не допускает праздной ходьбы.

Гриб, прозванный Спорщиком, возражает:

— Что хорошего в этом вечном стоянье? Вот если бы мы были шагающей колонией, тогда — да, интересно. А так…

И лёгкий шелест проходит по грибам, и они вспыхивают — то синевато, то фиолетово.

Тень ложится на них — некто покинул пещеру в горе, некто — возможно страшный и грозный, но грибам это безразлично, ибо никто никогда не покушался на их колонию.

Тень шевелится, растёт.

— Это дракон, — восклицает Спорщик.

— Дракон? — слышен шёпот — маленький, как и издающие его грибчата. — А кто он?

— Дракон — это дракон, — раздаётся над ними, и чёрный телесный массив нависает громоздко.

— Ты можешь нас слышать? — интересуется Главный.

— Ну да, — отвечает дракон. — Ведь вы же можете слышать меня.

— А чем питаются драконы? — опасливо интересуется один из грибов.

— Не беспокойся, — отвечает дракон. — Уж точно не грибами.

Тень его качается, колышется, и дракон говорит:

— Ну ладно, я полетел.

Он взмывает в воздух, расправив кожистые крылья.

— И почему грибы не умеют летать? — вздыхает гриб Мечтательный.

— Вот недаром назвали тебя Мечтательным, — недовольно говорит Главный. — Вечно твои фантазии. Грибам не положено летать. Коли они взлетят — это будут уже не грибы.

— А я хочу, хочу, — взрывается Мечтательный.

Он пробует помахать краями шляпки, как дракон — крыльями, но ничего не удаётся, ножка плотно держит его.

— Вот видишь, — подытоживает Главный. — Вовсе нам не надо летать.

И вся колония озаряется синевато-фиолетово, потом снова становится розовой, похожей на пену.

«Нужно, нужно взлететь, — напряжённо размышляет Мечтательный, — а то что это за жизнь — на одной ножке».

Раз, дождавшись ветреного порыва, он высунулся из общей массы, будто выкрикивая: «Вот я! Вот он я!»

И — надо ж такому случиться! — ветер подхватил его, закружил, завертел.

«Лечу!» — хотелось кричать Мечтательному, но прочие грибы и не смотрели вверх — зачем им изгой? Грибам положено стоять: всегда на одном месте, всегда на одной ножке…

А Мечтательный… ну, понятно, что ничем хорошим не мог завершиться его полёт.

Так живут грибы — убеждённые в своей необходимости, которую, если надо, сможет обосновать Главный.

Но им не надо.

Гораздо интереснее просто жить — быть тем, кем родился, и не слушать капризы всяких там Мечтательных.

 

2

И всё же маленькие, растущие по краю грибы — вернее, грибчата, порой выказывали недовольство Главным.

— Мечтательный, — говорили они, — всё же попробовал изменить хоть что-то…

Тихий шелест пробегал по шляпкам.

— Да, да, — подтверждали другие грибчата. — А Главный только всё объясняет.

— Что толку в его объяснениях, если мы хотим… — твердили вторые.

— А чего мы хотим? — спрашивали третьи.

Главный в это время читал нечто вроде лекции о галактических грибах.

— Это — наши дальние родственники, — вещал он. — Отголоски космического есть и в нас.

— Как так есть? — спрашивали другие грибы. — Тогда, выходит, Мечтательный был прав.

Тут вступил Спорщик:

— Нет, мы не можем быть связаны с космическими грибами. Просто потому, что нам не дано летать.

В рядах грибчат тонкий, трубчатый шелест завернулся островками.

— Вот, — сказал один грибчонок другому, — и другие думают о полётах.

Главный шикнул на разошедшихся соплеменников.

— Вы не понимаете, — продолжал он, дождавшись тишины. — Века проходят, меняется суть всего, в том числе и грибов. Галактические грибы становятся заземлённей, в конце концов. Просто оседают такими колониями, как мы…

— Значит, есть и другие колонии? — спросил Спорщик.

— Полагаю — да, — отвечал Главный. — Но нам не дано узнать это точно.

— А мы хотим! — заверещали грибчата.

— Мало ли кто что хочет, — строго заметил Главный.

И тут — замелькали странные тени — оливковые, фиолетовые, зеленоватые.

— Кто это? — разом спросили грибчата, Спорщик и другие грибы.

Главный замер, не зная, что ответить.

— Мы — галактические грибы, — послышалось сверху.

— Вот это да! — восхитились грибчата. — Значит, вы и впрямь существует?.

— Ну не вкривь же нам существовать, — донеслось также сверху, но тени оставались тенями.

— А вы не можете стать поотчётливей? — поинтересовался Главный.

— Нет-нет, мы не можем сойти с орбиты.

— Тогда зачем же вы беспокоите нас? Ваших скромных земных сородичей…

— Просто мы услышали ваши сомненья и решили разрешить их. Вот вы видите наши тени, то есть знаете, что мы есть…

— И как там, в космосе? — поинтересовались грибчата.

— Здорово, — отвечали тени. — Много всего фиолетового, лилового и разного.

— Вот, — обиженно закричали грибчата, — там много всего, а мы всегда должны оставаться здесь.

— Мы, собственно, и ради этого тоже проявились — объявить вам, что вам совсем не надо рваться полететь.

— А Мечтательный?

— Мечтательный — это исключенье. У него была особенная шляпка, и он не погиб, а растворился в струях ветра.

— Вот как? — спросил Главный с сомненьями.

— Именно так. Но это была — судьба Мечтательного.

— А наши? — поинтересовались грибчата.

— Ваши — стать взрослыми грибами, и найти себя в том, что вам дано…

И тени, помелькав ещё немного, исчезли.

А грибчата успокоились и перестали ворчать, ожидая, когда они вырастут и станут взрослыми грибами…

 

3

Иногда грибы испускают тонкие серебряные дуги, и тогда над их колонией повисает приятное мерцающее облако.

Это бывает редко — когда все грибы согласны между собою, и Главный не то спит, не то погружён в себя — не поймёшь.

Но грибы умеют испускать эти дуги и по отдельности.

Как— то раз Спорщик, задумавшись о сущности грибного бытия, испустил дугу повышенного мерцанья, она повисела в воздухе, превратилась в забавный зигзаг, и исчезла.

— Ух ты, — воскликнул его сосед — Трубчатый. — А ещё раз так сможешь?

— Что смогу? — спросил Спорщик.

— Ну… такое изобразить?

— А что я изобразил?

И Трубчатый понял, что Спорщик и сам не знает, как у него вышла такая замечательная дуга.

Он описал её Спорщику, и они подивились вместе.

— Сейчас, подожди, попробую. — Спорщик напрягся, но над его шляпкой поднялось только крохотное сиреневое облачко.

— Не то, — разочарованно сказал Трубчатый.

— Сам вижу, — огорчённо ответил Спорщик. — Попробуй ты.

— А у меня всегда получаются не дуги, а нечто вроде трубок.

— Ну да, ты же Трубчатый.

Серебряная трубка взвилась в воздух и растаяла.

Они ещё поупражнялись, но всё было не то.

— Что это вы делаете? — заинтересовались грибчата.

— Да так, — ответили загадочно двое. — Играем.

Грибчата тоже выразили желание поиграть.

И по окраинам грибной колонии замелькали разноцветные искры.

— Вы ещё маленькие, — сказал Трубчатый. — Подрастёте — будут вполне приличные дуги.

— Или трубки, — добавил Спорщик.

Грибчата ещё немножко поиграли искрами и успокоились.

— Интересно, — спросил один грибчонок соседа, — а искры разумны?

— Пожалуй, да, — ответил тот. — Ведь они умеют летать. Если бы они не были разумны, то как бы им это удалось?

Главный басовито зевнул.

— Что там у грибчат? — поинтересовался он.

— Спорят, — меланхолично заметил Спорщик.

— Разве у нас ещё кто— то, кроме тебя, любит спорить?

— Тебе видней, — отвечал Спорщик. — Ты ведь Главный.

— Эй, грибчата, — отнёсся Главный к детворе. — Что у вас там?

— Уже ничего, — ответил один. — А до этого левый грибчонок спросил меня, разумны ли искры.

— Разумны, — уверенно ответил Главный.

— И мы пришли к такому же выводу.

И над колонией повисла тишина.

Может быть, грибы заснули, а может самоуглубились — основательно, надёжно…

 

4

Хоть и решено было, что лучше просто жить, а не подражать Мечтательному, но нет— нет, кто-нибудь и вспоминал его.

Однажды Трубчатый заметил:

— Во мне столько трубок, что только и остаётся взлететь.

Надо добавить, что грибы были устроены несколько различно. Все — на основе крохотных трубочек, но у одних их было больше, у других меньше.

— Совсем необязательно взлетать, — заметил Спорщик соседу. — Вполне достаточно просто дуть в эти трубки.

— Дуть? — переспросил Трубчатый.

— Ну да.

— И что будет?

— Вероятно, музыка. Попробуй.

И Трубчатый попробовал.

Верно, получилась довольно нежная музыка.

Все слушали её охотно, и, когда Трубчатый перестал дуть, грибчата зааплодировали шляпками.

Так Трубчатый обрёл призванье, а грибы — музыку.

 

Музыка летит над колонией грибов. Нежная, она переливается, играя оттенками. Потом, когда она замолкает, серебряное облако, мерцая дивно, поднимается, кидая блики на чёрную гору, некоторое время висит над суммой шляпок и исчезает в воздухе…

А разумная грибная колония продолжает жить своей жизнью.

 

ПЛАВАНИЕ

 

Значит, в плаванье отправились не зря.

Нет, не зря.

Первым встретился задумчивый остров.

Он поднимался из воды нечётко, будто мерцая, и больше напоминал облако, чем остров.

— Можно причалить? — спросил один из детюнцов.

Ибо в плаванье отправились именно детюнцы.

—Не-а, — ответил остров.

—Но ведь вы же остров? — поинтересовался любопытный детюнец. — Значит, к вам необходимо причалить.

—Нет-нет, — ответил остров. — Я совсем не остров. Я — воплощённая задумчивость.

—Как так?

—А так. Лежу себе на воде, думаю…

— О чём же?

— О задумчивости. О чём же ещё?

— А что будет, если мы всё же попробуем причалить? — спросил настырный детюнец.

— Ничего. Впрочем, может быть, я исчезну.

Детюнцы попробовали — они подошли поближе к острову, и… он исчез…

На месте его было ровное место.

Вернее — водное.

Детюнцы поплыли дальше.

Кораблик их нёсся легко и свободно, ему не нужен был ветер, хватало одного желания детюнцев плыть.

— Всё же интересно, — сказал один, — место ровное или водное?

— И такое, и такое, — ответил второй.

Тут из воды высунулась голова с усами.

Была она большая — напоминала и голову осьминога, и голову щуки, и ещё…

— Да, кого-то ещё напоминает, — сказал один из них.

Голова зевнула.

— Съесть что ли вас? — спросила она, глядя на кораблик.

— Вот уж незачем! — заверещали детюнцы разом. — Что ж вам под водой и есть нечего?

— А я не особо подводная голова, — отвечала голова, помаргивая. — Мне кажется, я свалилась с воздуха. Впрочем, может быть, это мне приснилось.

— А есть ли у вас туловище? — спросил один из детюнцов.

— Неа, — ответила голова. — И есть мне в принципе не нужно. Просто охота чем-то себя занять.

—Тогда — поныряйте, — предложил детюнец.

— Идея, — воскликнула голова, улыбнулась и нырнула.

— Ну, и что будет дальше? — ни у кого спросил настырный детюнец.

Воздух сгустился, и показалась мерцающая пластина.

— Глядите, глядите, это, наверно, летающий город.

Пластина замерла над их корабликом, бросая лиловую тень.

— Неа, — послышалось. — Вовсе не город. Это я — мерцающая пластина.

— Просто пластина? — уточнили детюнцы.

— Почему просто? — обиделась пластина. — Не просто, а мерцающая.

Она повисела ещё немного, мерцая и вращаясь, и отправилась… в общем, куда-то отправилась.

— Надо было спросить её, где живут такие пластины.

— Где б ни жили — она едва ли бы нам ответила.

Новый остров появился.

Был он основателен, скалы вздымались на нём и виднелись деревья.

— Этот точно не исчезнет, — уверенно сказал детюнец.

Они причалили и сошли.

— Никого, — констатировал любопытный.

— Нет, вон кто-то есть, — сказал настырный.

С лёгким щелчком из воздуха появился кто-то вроде гномика…

— Ой, — воскликнул детюнец, — ты даже меньше нас.

— Ещё б, — с гордостью ответил некто. — Я ж исчезающий карлик.

— То есть ты появляешься и исчезаешь?

— Ага. Но при этом ещё уменьшаюсь в росте.

—А чей это остров?

— В принципе, — ответил карлик задумчиво, — здесь много таких, как я. Так что, наверно, это остров исчезающих карликов. Впрочем, — тут же добавил он, — может, это я сам так быстро исчезаю и появляюсь, что никаких других карликов и нет.

И он исчез.

Потом появился.

Потом исчез.

В общем, детюнцы поплыли дальше.

Внезапно сквозь палубу их кораблика потянулись ветви.

— Ой, — запричитали детюнцы, отскакивая, — что это?

На ветках зашевелились листья, под ними оказались то груши, то вишни, а сбоку вынырнула голова.

— Это я, — сказала голова. — Донырялась.

— Как так? — спросили детюнцы.

— А так, — ответила голова. — Ныряла я ныряла… и вдруг у меня выросло туловище. Да такое, что и не знаю, куда девать. Вот решила прорасти к вам.

— А назад можешь? — спросил один из детюнцев несколько испуганно.

— Ну, — ответила голова, — если вы не хотите ни вишен, ни груш — могу.

— Ой, хотим, хотим, — всполошились детюнцы.

И они стали рвать вишни и груши, есть их, и были довольны.

— У меня груша со вкусом креветки, — сказал один.

— Ещё бы, — ответила голова. — Это же водные груши.

У одного из детюнцев вишенка превратилась в рыбёшку и выскользнула за борт.

Потом голова собрала своё туловище, и, объявив, что она ещё поныряет, исчезла.

Детюнцы плыли дальше.

Они вступали в диалог с ветром — который оказался очень воспитанным, много знающим ветром, общались с летучими рыбами, выходили на грибных и поросячьих островах.

Они радовались.

— Нет, не зря мы отправились! — говорили они.

А потом они утомились — и вернулись домой.

ДЕТЮНЦЫ

Значит, это страна детюнцев.

Детюнцы очень милые, крохотные такие созданья — поют, пляшут, скачут…

У них есть своя страна, и в ней всё маленькое, карамельное, леденцовое, ибо детюнцы очень любят сладости.

Сладости и шалости.

У них нет старших — да они и не нужны им, ибо детюнцы знают меру в шалостях.

Порой, правда, они объедаются сладостями, но это не страшно — попрыгают немного, и всё пройдёт.

Вот группа прыгунов. Прыгунов— детюнцев.

— Кто взлетит выше? — выкрикивает один.

И детюнцы давай скакать.

С высоты интереснее видны маленькие заборчики, окружающие домики.

Но детюнцы прыгают вновь и вновь, стремясь долететь до бабочек.

— В прошлый раз, — говорит один, — я допрыгнул до воробья.

— Не может быть! — восклицают другие.

— Не может — а было! — утверждает детюнец, ловким прыжком рассекая воздух.

Бабочки — разноцветные и красивые — пролетают мимо.

Детюнец — один из — подпрыгнул так, что коснулся головой малинового крыла.

Бабочка вздрогнула, но полетела дальше.

— Достал, достал, — кричит детюнец, делая мелкие подскоки.

— А я сейчас до лимонницы допрыгну, — утверждает другой детюнец и подскакивает — подскакивает снова и снова, пока не касается крохотной лапкой жёлтенького крыла.

— Вот, получилось, — говорит он, демонстрируя лапку, измазанную в пыльце.

— Здорово, — восхищаются другие.

Потом им надоедает прыгать, и они принимаются за сладости.

Сладостей много — карамельные сердечки  и малиновые кружочки, пряничные завитушки и засахаренные дольки, лакричные птички и воздушная вата.

— В прошлый раз, — говорит один детюнец, — в карамельном сердечке мне попалась исполнялка.

— Неужели? А мне никогда не попадалась, — жалуется другой детюнец.

Исполнялка — это такая крохотная дудочка, дунь в неё — и исполнится, что пожелаешь.

Например, сладостей станет больше.

Или сможешь выше прыгать.

Детюнцы отщипывают кусочки ваты, отламывают края пряников, сосут леденцы.

Однажды — в гостях у одного из них, — они немножко увлеклись и съели частично стены пряничного домика.

Но ничего — восстановили потом.

 

А вот это — группа готовящих детюнцев.

Домики у них побольше других, и сами детюнцы посерьёзней.

Они редко бегают, прыгают, охотятся за букашками, но — постоянно готовят.

Они формируют пряники и варят леденцы. Они изготавливают причудливые, вкуснейшие конфетки и изобретают новые формы печенья.

Они выращивают сладкую траву и карамельные цветы.

— Всё что хотите, — говорят эти детюнцы. — Шалости шалостями, но сладости поважнее.

В домиках их вечно что— то булькает, варится, кипит.

Они добавляют красители, смешивают разные компоненты, подслащивают, помешивают.

Выходят замечательные съедобные вещи.

И все детюнцы довольны.

 

Детюнцы вообще в основном довольны.

—А что же быть недовольными? — рассуждают они. — Солнышко блещет, травка растёт, сладости всегда найдутся и для шалостей времени хватит.

Вот они и довольны, и улыбаются — хитровато иногда.

— Догони! — кричит один детюнец и кидается наутёк.

И другие с гиканьем бегут за ним; они огибают группу прыгунов, вновь развлекающуюся прыганьем, минуют домики готовящих детюнцов, мчатся и мчатся… Им весело. Они бегут гурьбой, и гурьба отделяется от них и бежит рядом.

— Привет, гурьба! — кричат детюнцы.

— Привет, детюнцы, — отвечает гурьба.

— Ты куда? — интересуются детюнцы.

— Да так, пробежаться, — отвечает гурьба.

— А мы за тем вот… Или не за ним?

Тот детюнец, который крикнул: «Догони», — уже давно смешался с другими, и выяснилось, что они бегут — просто потому, что бегут.

— А это и главное, — подытоживают детюнцы хором, — бежать, чтобы бежать.

 

Философов нет среди детюнцев.

О чём им философствовать?

И так всё ясно.

— Подсластимся? — спрашивает один другого.

— А то, — отвечает тот.

— У тебя или у меня?

— А всё равно.

И они идут сластиться в гости.

Столик легко вздрагивает и выбрасывает на поверхность массу карамелек, маленьких съедобных коровок, курчавых груш — есть у детюнцев и такая сладость.

Детюнцы — повосхищавшись для порядка возможностями столика — усаживаются вокруг него и начинают наворачивать.

Бывает, в окно заглянет какой-нибудь ещё детюнец.

У него может оказаться при себе банка ромашкового варенья, а может и ничего не оказаться.

Его приглашают тоже.

Вместе сидят и сластятся.

— А вместе интересней, — говорят детюнцы.

 

Ни границ, ни каких— либо опознавательных знаков у их страны нет.

Думали было выдумать герб — да не решили, что изобразить — карамельки, леденцы, курчавые груши.

Груши эти растут на тоненьких стеблях и, когда созревают, покрываются чем— то курчавым, что на вкус напоминает сладкую траву.

В общем, остались детюнцы без герба, о чём они ничуть не жалеют.

И флага тоже нет у них.

Хотел один детюнец сшить флаг, да другие спросили — к чему?

— Мы ж сами знаем, где наша страна. А другим не надо.

Верно, зачем не-детюнцам приходить к детюнцам? Ведь не будут же не-детюнцы скакать, как детюнцы? Не оценят курчавые груши, да и совместное подслащиванье едва ли им понравится.

И вот кружится хоровод весёлых детюнцев, и видно, как взлетают детюнцы-прыгуны, а готовящие детюнцы всё у котлов, и не хочется им ни бегать, ни прыгать, ибо их счастье — в готовке.

Хоровод кружится, кружится, расширяется слегка, вертится вокруг ромашек или других каких-нибудь цветов, переливается улыбками.

Детюнцы машут лапками и начинают скакать.

Скачут они весело — через скакалочки, не толще нитей, друг через друга, через соломинки.

— Я больше через соломинки люблю, — говорит один.

— А мне скакалка нравится.

В общем, у детюнцев разные вкусы.

 

Из окон домика готовящего детюнца лезет розоватая пена.

— Ух ты, гляди, — останавливаются двое проходящих. — Что это такое?

Детюнец выскакивает из домика.

— Сладкая пена убежала, — кричит он. — Идите, помогите собрать.

— А как? — спрашивают.

— Известным образом, — отвечает.

И детюнцы, вооружившись ложками, собирают пену — в себя. Она как раз вмещается — розоватая, сладкая.

— Чудесно, — подытоживают детюнцы, улыбаясь.

 

А вот детюнцы скачут вокруг мяча

Один из них, причём,  прыгает на нём, как на батуте, — ловко, весело.

Другие скачут вокруг.

Оп— ля, оп— ля.

И мяч тоже скачет, взлетает, и всё крутится, пружинит, и солнышко смеётся.

Потом другой детюнец заберётся на макушку мяча и будет там подлетать — как на батуте.

А то ещё детюнцы кидаются ловить букашек.

Один кричит: «Лови букашек!» — и все кидаются.

Букашки, посверкивая спинками и подрагивая усиками, прячутся — кто в траву, кто в норку, кто под корешки.

Тогда детюнцы, заметив, куда юркнула букашка, начинают её уговаривать вылезти.

Сулят ей сладости.

Но букашки не вылезают — зачем им сладости детюнцев? У них — букашек — есть свои собственные сладости.

И вдруг один детюнец кричит радостно:

— Поймал! Поймал!

Он бежит, сжимая в лапках розоватую или сиреневую букашку, и гордо показывает всем.

Другие детюнцы собираются вокруг, разглядывают трофей, трогают забавные усики, а потом… потом они её, конечно, отпускают.

И идут сластиться.

 

Так вот и живётся детюнцам.

Сладко и весело.

И вырастать им совершенно не обязательно.

 

ДОФА И МАЛЬЧИШКА

— Превращения — моё хобби! — сказала Дофа, и шея её стала медленно вытягиваться, удлиняться пока не превратилась в слоновий хобот, причём голова проскользнула в него в качестве пищи.

— Ух— ты! — слышалось из хобота: голове явно нравилось перекатываться там.

— Ещё б! — вопила голова, отвечая неизвестно кому. — Тут так интересненько!

Вероятно, внутренние стенки хобота переливались малиновым и синим, и по этому фону вспыхивали золотые огни, и шустрые обезьянки взлетали здесь и там…

Голова выкатилась на мгновенье из отверстия хобота, вся конструкция ненадолго стала Дофой, а потом распалась, разлетелась на множество кусочков — весёлых, бархатистых, искрящихся.

Кусочки стали взлетать и тут же снова шлёпаться на землю. Из шлёпнувшихся вырастали цветы, которые оборачивались в зелёненьких птичек, тотчас улетавших куда— то. Возвращавшиеся птички были бордового цвета, они превращались в шарики, что падали, соединяясь с кусочками и, побыв два— три мгновенья корой, испещрённой странными письменами, вытягивались столбиками — не то железными, не то малахитовыми.

На верхушках столбиков появлялись крохотные слоны.

Или это были динозавры?

— И то, и то, — слышался голос Дофы. — Нам не жалко.

Слоны и динозавры пускались в пляс, разлетались треугольниками, кругами, квадратами, и заявляли, что они — любители геометрии.

Тут же появилась и сама геометрия — в длинных одеяньях, из отдельных частей которых выглядывали мордочки Дофы — выглядывали, чтобы лужицами стечь на землю и, поглотив геометрию, вспыхнуть серебряно, разбрызгав крохотных фениксов, перегореть… И вот пожалуйста, снова она — Дофа.

Стоит, чистит пёрышки, отряхивается…

— Здорово! — восхитился наблюдавший за ней мальчишка. И тут же добавил расстроенно, — А я так не умею…

— Не переживай, — сказала Дофа, выплёвывая мелкое перо. — Ты умеешь то, чего я не смогу.

— Правда?

— Конечно.

И довольный мальчишка поскакал домой.

 

СТРАНА ГНОМОВ

1

Знакомьтесь — страна гномов.

Милая такая, уютная маленькая страна, как раз рассчитанная под размеры гномов. Гномы ведь небольшие.

Во главе страны — Верховный гном.

Все так и зовут его — Верховный.

Когда- то было у него другое имя, но так давно, что он уже и сам не помнит — какое.

Его борода длиннее, чем у остальных. Иные гномы думают, что она волшебная, но нет — это самая обычная борода — белая, серебристая. Впрочем, не совсем обычная — ибо очень красивая.

Верховный любит спать — относится он к этому основательно, с подготовкой. Сперва нужно позевать, потягиваясь, потом проверить, уютно ли взбита перинка, и только тогда — плюх! И спать.

— Сон — дело серьёзное! — любит говаривать Верховный. — Нет ничего интереснее снов — и какие цветные они! В жизни таких цветов и не встретишь.

Действительно, сны Верховного — будто расколотая или разбрызганная радуга; и лестницы ветвятся в них, и края морей мерцают загадочно, и рыбы обретают ноги, и выходят на берег беседовать. Чего только не бывает во снах Верховного!

Иногда (впрочем, довольно часто) пёстрыми облачками они отделяются от сновидца, и проплывают над другими гномами, над их маленькими домиками, и тогда, прохаживаясь по улицам, гномы говорят: «Вон опять облачко сна нашего Верховного», а детки, какие зовутся гномичи,  подпрыгивают, выхватывая мягкие, как вата, кусочки снов…

Гномы любят своего Верховного.

Равно как и его сны.

 

2

Сегодня — китовря 13-е, ибо у гномов свой (порой, правда, и им самим не очень понятный календарь) — гном по имени Мудроватый собрал, кого смог собрать, чтобы поделиться своим открытием.

Жилище Мудроватого отличалось от обычных маленьких домиков гномов — жил он в пещере, со сводов которой свисали корни, обработанные им. К корням были приделаны коробочки, где Мудроватый хранил соли, минералы, различные смеси, а по бокам пещеры тянулись длинные, высокие стеллажи, заставленные сложными посудинами. Табуреты в жилище были, а кровати не было, и говорили, что Мудроватый никогда не спит.

— Друзья мои, — сказал хозяин пещеры нескольким пришедшим, — я сделал потрясающее открытие.

Пара гномов поморщилась, ибо когда Мудроватый собрал их в прошлый раз, он объявил, что небо на самом деле земля, а земля небо.

— Открытие это, — продолжал Мудроватый, — состоит в следующем. Земля наша — как вам, известно, обширная — подобна огромной черепахе.

— Вот ещё, — фыркнул Фыркун, прозванный так из-за постоянного фырканья. — Все знают, что земля наша круглая, как арбуз. Как те арбузы, на которые мы забираемся, чтобы весело скатываться вниз, и в которых иногда проделываем дырочки, чтобы полакомиться мякотью.

— А вот и нет, — воскликнул Мудроватый. — Земля именно и есть, что огромная черепаха.

— Какая ещё черепаха! — воскликнул Арбузник. — Земля кругла, как арбуз, говорят тебе. Это любой гномич знает.

— Ошибаетесь и вы, и наши гномичи, — сказал Мудроватый.

Он сунул руку в корзину и извлёк оттуда маленькую черепашку.

Повертев её и так, и этак, чтобы лучше рассмотрели, он взял её за брюшко и провёл пальцем по панцирю.

— Вот смотрите — панцирь черепахи, и выступающие из вод части суши — в сущности, одно и то же. И так же как черепаший панцирь покрыт причудливыми знаками, земля наша покрыта жизнью.

Фыркун снова фыркнул, Иргун покачал головой, а Грустный вздохнул.

— И вечно ты, Мудроватый, изобретаешь невесть что. — Он вздохнул ещё раз. — Ладно, ребята, пойдём по домам.

И они разошлись.

Мудроватый качал головой, поглаживая свою черепашку.

— Не поверили мне. А ведь надо же смотреть в корень тайны. И земля — вылитый твой панцирь.

Он убрал черепашку в корзину и вернулся к своим опытам.

А гномы решили звать его отныне — Черепаховый.

 

 

3

Однажды Арбузник, — получивший имя своё от чрезмерного пристрастия к арбузам, — найдя подходящий экземпляр, ловко используя волшебную лесенку, взобрался на него и лихо съехал вниз.

Волшебная лесенка была только у Арбузника, поэтому он мог пользоваться даже самыми большими арбузами в качестве замечательных горок.

Впрочем, Арбузник охотно делился лесенкой, понимая, что и другим гномам охота покататься.

Он щёлкнул пальцами, и лесенка, серебристо мерцая, возникла в воздухе.

Как только он оказывался на верхушке арбуза, она исчезала, потом появлялась вновь, подчиняясь щелчку ловких пальцев.

Накатавшись вволю, Арбузник решил, что пора.

Главное удовольствие от общенья с арбузами заключалось, конечно, в лакомстве.

Вытащив из травы маленькую сумочку, Арбузник достал молоток и зубило и стукнул по боку огромной ягоды.

— Ой, — послышалось.

От удивления Арбузник выронил инструменты и стал оглядываться не понимая, кто крикнул «Ой».

— Никого, — сказал он сам себе и, подобрав инструменты, снова стукнул по гладкому боку.

Гулкий удар прокатился, но никакого «Ой» не послышалось.

— Показалось, — заключил Арбузник и стукнул посильней.

— Ой-ей-ей, — пронеслось, и он снова растерял инструменты.

— Да кто тут, в конце концов?

— Никого.

— Кто же кричит тогда?

— Я. Арбуз.

— А-а-рбуз? — не поверил Арбузник.

— Ну да. Все, понимаешь, привыкли хватать арбузы, резать их, раздирать, лопать… чавкая… И никто никогда не задумался — а по нраву ли это арбузам.

— Так… — растерялся Арбузник, — вы же для того и растёте, чтобы вас ели…

— А может, не для того? — предположил арбуз.

— А для чего же тогда?

— Ну, скажем, — ответил арбуз задумчиво, — для украшения пространства.

— А что его украшать? — спросил Арбузник. — Оно и неукрашенное вроде ничего.

— С нами покрасивей будет, — резонно заметил арбуз.

— Пожалуй, что так, — согласился Арбузник, размышляя о том, что никогда раньше и не думал о правах арбузов.

— А кататься по тебе можно? — спросил он.

— Кататься — пожалуйста. Кататься — это сколько угодно.

Арбузник убрал инструменты. При помощи волшебной лесенки, он покатался ещё немного и отправился домой, сказав арбузу «Пока».

Арбуз ничего не ответил, и Арбузник подумал, что он заснул.

— Ну и ладно, — говорил Арбузник самому себе. — Такому большому арбузу в самый раз немножко поспать.

Но о случившемся он никому не рассказывал, чтобы не прослыть вторым Мудроватым.

 

4

Фыркун вышел из-за гриба — и, естественно, фыркнул.

— Вишь ты, какой вырос! И не отрежешь ни кусочка.

И тут он увидел зайца. У зайца были разноцветные глаза, один — синевато— зелёный, а другой — чёрный.

Заяц смотрел на Фыркуна так, будто хотел вступить с ним в беседу.

— Извини, — сказал Фыркун и фыркнул, — мне раньше никогда не приходилось беседовать с зайцами.

— Ну и что? — отвечал заяц. — А мне не приходилось общаться с Фыркунами.

— Откуда ты знаешь, что я Фыркун? — спросил Фыркун.

— Ну, ты же фыркнул. Значит, Фыркун.

— А почему ты заяц? — поинтересовался Фыркун.

— Потому что я — за Я и Ц.

— А что это означает?

— Ну буквы такие — Я и Ц. Так вот я за них. Они мне нравятся больше других.

И заяц пригладил лапкой ушки. Они, впрочем, тут же снова поднялись кверху.

— Никогда не слушаются, — сказал заяц.

— Да, мне с моими попроще, — сообщил Фыркун.

И оба они посмотрели на гриб.

— Как ты думаешь, — спросил Фыркун зайца, — стоит от него откусить?

— Не стоит, — сказал Заяц. — Грибу будет больно.

— Это он тебе сказал?

— Нет. Но я так предполагаю. Ведь если тебя укусить — тебе же будет больно.

— Я другое дело, — сказал Фыркун. — Я вон хожу, а гриб стоит всегда. Или сидит на одном месте.

— Скорее сидит, — сказал заяц.

Он потрогал шляпку гриба лапкой.

— Гладкая и приятная, — сообщил он.

— Тогда действительно не стоит кусать, — отозвался Фыркун и фыркнул. — Впрочем, до шляпки бы я и не достал, я хотел откусить от ножки.

Он хлопнул себя по лбу.

— Так вот почему гриб не ходит! У него же только одна ножка. Но… тогда он и не сидит…

— Сидит, — сказал заяц.

— Стоит, — утверждал Фыркун.

Они шли по лесу, причём заяц двигался весьма забавно, будто переваливаясь с боку на бок.

— Не будем спорить, — сказал он. — Ты считай, что он стоит, а я буду считать, что сидит.

Фыркун фыркнул.

— Хорошее решение, — резюмировал он. И спросил: — А почему у тебя глаза разные?

— Они одинаковые, — ответил заяц. — Просто разных цветов.

— А зачем?

— А зачем ты фыркаешь?

— Ну… просто я не могу иначе.

— А у меня глаза иначе не могут, — ответил заяц. — Один такого цвета, а другой этакого.

Цвета вспыхнули и брызнули из глаз зайца.

— Ой, — испугался Фыркун, — а они не убегут?

— Нет— нет, — успокоил его заяц. — Их много у меня. Просто поиграют немного и вернутся назад.

На полянке Фыркун и заяц распрощались, и каждый пошёл своей дорогой, причём Фыркун думал о грибе и зайце, а заяц, кажется, не думал ни о чём…

5

Гном Песельник находился в своём домике среди различных музыкальных инструментов.

Тут был стручок гороха, превращённый с помощью щепочек в арфу, скрипка, вырезанная из картофелины, несколько дудочек, сделанных из травинок… Кроме того, были дыбки и крутки. Никто не знал, что это такое, и менее всех — сам песельник, тем не менее они были, и всё тут.

Песельник размышлял.

«Почему они не слышат моих песен?» — Он морщил лоб и тёр его пальцами… с пальцев его летели крохотные закорючки ноток, но гном не видел их.

«Почему? Почему же они не хотят слушать мои песни?» — всё думал и думал он, и снова тёр пальцами лоб, и снова сыпались нотки, не замечаемые гномом.

Они тоже могли предъявить ему претензии в невнимании, но не предъявляли, ибо они были воспитанные нотки.

Не сказать, чтобы Песельник был совсем уж невоспитан… Нет, конечно, ему доводилось горланить на улицах свои песни, но это бывало редко, а так он всё больше сидел дома. И сочинял, сочинял…

Сочинял он примерно такие песенки:

 

Бур-мур-лина, бур-мур-лин,

Жил один короткий мрин,

Мрин катался по лугам,

А зачем, не ведал сам.

Бур-мур-гота, бур-мур-гот,

Пролетел опять фагот,

Круглый маленький фагот

Пролетел под звуки нот.

Нота-бена, нота-бень…

Для чего мне этот день,

Если был вчерашний день?

Нота-бене-нота-бень…

 

И так далее.

Песенки вырывались из него, как из клетки — будто намаялись в заточенье и рвались на волю.

Песельник наигрывал себе на арфе, дудел в одну из дудочек, терзал скрипку, наконец, брался за дыбки и крутки, и когда те, последние, начинали ворчать, откладывал всё и шёл гулять.

Гномы приветствовали его.

Иные говорили:

— А, Песельник, здорово. Много ли насочинял?

— Много, — отвечал Песельник. — Хотите послушать?

— Нет, спасибо, — говорили ему. — Мы себе представляем.

И шли дальше.

И Песельник шёл, недоумевая, почему же его не слышат.

Он шёл и бурчал под нос:

 

Дука-лука-дука-та,

Что такое красота?

Суп не сваришь из неё,

И костюмчик не сошьёшь.

Лука-нука-фыр-мур-лин,

У меня сегодня сплин,

Арфа, ну-ка помоги

Печь из ноток пироги.

Или скрипка, или ты

Дыбка редкой красоты.

Или-или-тили-бом…

Я иду — такой вот гном.

 

Нотки обычно бежали рядом, помахивая хвостиками, как все нотки.

Иногда они забивались в траву и пропадали, и тогда Песельник переставал бурчать.

Сиренево— синее облако, проплывавшее мимо, сильно понравилось ему.

Гномичи подпрыгивали, выхватывая хлопья сиреневой и синей ваты — она вспыхивала в их ладошках, увеличивалась, уменьшалась; они перекидывались ей, и в воздухе мерцали золотистые дуги.

«Это, должно быть, сон Верховного», — подумал Песельник, подпрыгнул и заглянул в сон.

Гном задержался в воздухе, болтая ножками, обутыми в музыкально-текстовые туфли, — гном заглядывал в недра сна, а там творилось занятное.

Большая нота фа превратилась в малинового дракона и умчалась по воздуху. Огромная сияющая арфа, издав чёрненькую ноту до, сама свернулась в облако, представшее роялем. Си и ми плели венки и запускали их по воздуху, как кораблики.

«Какой чудесный сон», — подумал Песельник, втягиваясь в сон. У сна была подходящая почва — нежно— пружинящая, рессорная, играющая.

«Тут всё, что мне нужно! — с восторгом подумал Песельник. — Вот бы…»

— Нет, нет, — послышался голос Верховного, хотя самого его нигде не было видно. — К сожаленью, Песельник, я не могу позволить тебе остаться в моём сне навсегда. Но предлагаю тебе отныне петь для моих облачных снов. Им понравится.

И Песельник вытряхнулся из сна — как, бывало, вытряхивались песенки из его головы, и помчался домой.

Он пел дома.

Сны плавно проплывали сквозь стены и аплодировали ему.

Это были розовые, похожие на слонов, сиреневые, серебряные сны, это были сны— лестницы и сны— кентавры, это были сны— корабли и сны— цистерны — в общем, все сны, какие только возможны на свете, были тут.

И все они аплодировали Песельнику.

 

Он был счастлив.

«Всё же у Верховного волшебная борода», — думал он.

 

6

— Все знают, сорока, — говорил Иргун, — что ты болтушка.

— А вот и нет, — уверяла сорока. — Говорю тебе — с высоты вид на вашу страну совершенно не такой, как снизу.

— Вот уж придумаешь, — возмущался Иргун, — как это так: не такой вид? Вид всегда один — такой, какой он есть!

— А вот ты взлети, — быстро-быстро болботала сорока, — и посмотришь!

Иргун разводил руками — мол, как же я взлечу.

— Действительно, — молвила сорока, — про крылья-то я забыла.

Они задумались — сорока о том, как Иргуну взлететь, а он о том, как это — не такой вид? Всё должно быть определено — чётко и ясно: вид — это вид, а не такой — это не такой.

Мимо шёл Черепаховый, продолжавший считать себя Мудроватым, и сосредоточенно бормотал себе под нос никому не понятные формулы. Он стукнулся о толстый стебель лопуха и чуть было не упал. Лопух покачнулся укоризненно, а Черепаховый поглядел по сторонам, возвращаясь в реальность.

— Что вы тут? — спросил он сороку и Иргуна. — Будто задумались о чём.

— Мы действительно задумались, — сказала сорока.

— Она уверяет, — молвил Иргун, — что с высоты наша страна имеет другой вид. Но вид может быть только один — тот, который есть.

— Нет— нет, — сказала сорока. — С высоты он совсем другой.

— И о чём вы думаете? — не понял Черепаховый.

— О том, как бы взлететь Иргуну и убедиться, что я права.

— Очень просто, — сказал Черепаховый. — Пусть заберётся тебе на спину, обхватит тебя за шею, ты взлетишь, а он посмотрит.

И он пошёл дальше, что— то бормоча.

Иргун стукнул себя по лбу.

— И верно, — сказал он. — Как мы сами— то не догадались? Всё же он скорее Мудроватый, чем Черепаховый.

Сорока слетела с ветки, Иргун залез на неё, обхватил за шею, и она взлетела.

— Ну, смотри, — сказала она.

С высоты открывалась страна гномов. Маленькие домики казались ещё меньше — будто кубики, в которые играют гномичи. Уменьшились и сами гномы — они ходили, говорили, чем— то обменивались… Иргун увидел Арбузника, съезжавшего с арбуза, Грустного, который, опровергая прозвище, весело хохотал, Мудроватого (или Черепахового), неспешно свершавшего путь. Он увидел облако снов Верховного и Песельника, которому аплодировали облака. Всё было так — и не так.

— Ну? — спросила сорока.

— Ты, пожалуй, права, — отвечал Иргун. — Отсюда действительно вид другой, хотя я и не понимаю, как это может быть.

— Вот видишь. А ты не верил.

— Всякое сведенье нуждается в проверке, — сказал Иргун. — А за объяснениями хорошо бы обратиться к Мудроватому.

Он поискал того глазами и увидел, что Мудроватый перешёл ручей, не заметив, что это ручей, и снова стукнулся о высокий стебель — но стебель чего,Иргун уже не разобрал.

— Спускаемся?  — спросила сорока.

— Ага, — ответил Иргун, крепко держа её за шею.

И плавными кругами сорока спустилась на землю. Она сложила крылья, и Иргун ловко съехал по ней, как Арбузник съезжал по арбузам.

— Спасибо, — сказал он. — Побегу расскажу своим.

И он побежал.

 

7

— Бежим, бежим скорее, — кричали гномичи. — Там Иргун такое плетёт.

И они бежали, подпрыгивая, толкаясь и запуская в небо весёлые шарики.

Шарики переливались разноцветно, как облака снов Верховного, соприкасались с этими облаками и нежно растворялись в них.

На небольшой площади Иргун, соорудив помост из разных щепочек, вещал:

— Вы не представляете, что с высоты наша страна имеет другой вид.

— Не городи чепухи, — кричал Грустный. — Ты же не Мудроватый. Вид может быть только один.

Другие поддерживали Грустного.

— И я так считал, — кричал Иргун. — Но сорока носила меня на себе, и я убедился — вид может быть и другим.

— Какая чепуха, — махал руками Арбузник. — Вид — он и есть вид.

Фыркун — даже не фыркнув — изрёк:

Что ты предлагаешь, Иргун?

— Я… — Иргун растерялся… — Я не знаю… я хотел, чтобы все увидели это…

Гномы задумались.

Гномичи заполняли воздух своими шариками, и облака снов Верховного плыли ровно — к дому Песельника.

— Мы могли бы попросить эти облака поднять нас в воздух, — предложил Иргун.

Одно облако остановилось и посмотрело на них — слегка укоризненно.

— Вас много, — сказало оно. — Ещё раскрыться на мгновенье и показать все эти чудесные лестницы, мостки и запруды, что я несу, я могло бы, но вот катать вас… Нет, это чересчур.

И оно поплыло дальше.

Гномичи запустили новую порцию шариков.

— Тогда, — сказал Иргун, — нам надо построить большой шар и взлететь на нём.

— А что? — молвил Арбузник. — Было б и впрямь занятно.

И, не спрашивая Верховного, гномы принялись за работы.

Материала нашлось достаточно.

Лист самого большого лопуха, какому тоже было весьма интересно полетать, гномы спилили аккуратно, согнули его определённым образом и закрепили клейким, собранным в корзинки соком. Получился отменный зелёный, чуть пушистый шар.

— Славно, — сказал Грустный.

И гномы стали плести большую корзину. Искусные в плетении маленьких корзинок, они ловко справились и с большой. В дело пошли разнообразные прутики и даже травинки покрупней.

Гномы посильнее сдвигали шар на бок, а другие подводили корзину и укрепляли её.

Сорока прилетела и сначала просто наблюдала с ветки за манипуляциями гномов, а потом…

— Как же вы взлететь собираетесь? — поинтересовалась она. — Вы же гномы, а не сороки. Или, скажем, зяблики.

— А ты нам не поможешь? — спросил Иргун.

— Я? — сорока задумалась на минутку. — Почему бы и не помочь? — сказала она наконец. — Помогу. Только вам нужно обвязать ваш шар чем-нибудь.

Гномы обмотали шар длинными верёвками, и верёвочный хвост сорока зажала в клюве. Гномы залезли в корзину, и…

— Подождите, — раздалось.

Размахивая руками, к ним бежал Песельник.

Облака удивлённо глядели ему вослед.

Песельник ловко впрыгнул в корзину и объявил, что ему просто необходимо присоединиться — это даст сюжеты для новых песен и текстов.

Сорока взлетела.

Шар стал подниматься.

— Надо ж, — сказал Арбузник. — Вид действительно не такой.

— А! — воскликнул Иргун. — Что я вам говорил.

— Вот мой домик, — ткнул пальцем Песельник. — А облаков почему— то не видать.

— Не беспокойся, — утешил его Грустный. — Появятся ещё.

Они поднимались выше, корзина плавно покачивались, и они видели свою страну совсем не так, как раньше.

— Как, оказывается, важно — подняться над своей обыденной жизнью, — заметил Фыркун.

— Глядите, — сказал Арбузник, — Черепаховый опять споткнулся.

— Новые формулы изобретает.

— Зря не взяли гномичей, — тихо произнёс кто-то…

Гномичи — совсем крошечные — прыгали внизу и запускали маленькие-маленькие цветные шарики.

— Полетят в следующий раз, — произнёс Иргун.

Сорока покружила ещё немного и стала спускаться медленно, плавно, закругляя полёт — подобно тому, как гномы закруглили лист лопуха.

Корзина мягко опустилась на траву, гномы выскочили, и сорока выпустила верёвочный хвост.

Гномы устроили пиршество — тут было повидло из лопуха, варенье из крапивы, газировка десяти сортов, сладкая каменная крошка, и ещё много всего — включая то, что любят сороки.

Ибо сорока была почётным гостем.

8

— Как-то беспорядочно всё у вас устроено, — говорил муравей, поднимая жёлтенькую лапку.

— Почему? — недоумённо спрашивал Грустный.

Он сидел на камешке и разговаривал с муравьём.

— Ну как же, — говорил муравей. Он опустился на все лапки, обежал камушек и вновь остановился перед Грустным. Глаза муравья светились янтарно.

— Каждый делает, что ему заблагорассудится. Куда это годится?

— Ну… — покачал головой Грустный, — это так — да не совсем.

— Почему же не совсем? — спросил муравей.

— Потому что каждый делает, что хорошего ему заблагорассудится. Тут главное слово — ХОРОШЕГО.

— А если заблагорассудится плохого?

— Такого не было ни с кем из нас, — пожал плечами Грустный и улыбнулся.

— Ну хорошо, предположим, — сказал муравей. — Но должна же быть какая-то дисциплина?

— А зачем? — спросил Грустный.

— Чтобы все делали что-то.

— Все и так что-то делают. Вот недавно на воздушном шаре летали. Из лопуха.

— Нет, делать надо что-то кропотливое, мелкое, постоянное, — говорил муравей.

— А крупное делать нельзя? — поинтересовался Грустный.

— Крупное? — переспросил муравей. — Нет, зачем же. Если можно мелкое — вовсе не надо крупное. И главное — дисциплина.

— По-моему, она совсем ни к чему. — Сказал Грустный. — Если все делают хорошее, зачем нам дисциплина?

— Странные вы всё же, — сказал муравей. — Ладно, всяк по-своему живёт. Мне пора делать мелкое, кропотливое, постоянное. Увидимся. — И он исчез в траве.

Грустный ещё немножко посидел на камне, думая о том, что ежели бы он был Песельником, то мог бы сочинить песенку.

Потом он встал, отряхнул штаны и направился… Но тут его окружили гномичи. Их было трое — и все, разумеется, скакали — гномичи всегда скачут, толкаются, шумят — так им положено.

— Грустный, а Грустный! — шумели они.

Он улыбался, и, изловчившись, гладил по головке то одного, то другого.

— А почему ты Грустный, если всегда улыбаешься?

— Именно потому, что я всегда улыбаюсь, меня и прозвали Грустный.

— Как так? — спросили гномичи хором.

— Ну, согласитесь нелепо же звать грустным того, кто всё время плачет? Он и так плачет, чего ж его ещё и звать-то Грустным? А назвать Грустным гнома, постоянно улыбающегося, весьма практично и логично…

— Что такое практично и логично? — закричали гномичи.

— Это такие зверушки, — объяснил Грустный. — Одна живёт в норе под названьем практич, а другая — в домике под названьем логич.

— А-а-а, — зашумели гномичи, запуская свои шарики.

— Так вот, — продолжал Грустный, — меня прозвали Грустный потому, что я всё время улыбаюсь, и это соответствует теме моих улыбок. У меня грустные улыбки. Хотя грусть — совсем не моя стихия.

Гномичи поинтересовались, что такое стихия.

— Стихия, — отвечал Грустный, — это место, где растут стихи.

— Вроде тех, что пишет Песельник? — закричали гномичи.

— Ну да, — ответил Грустный.

— Нам всё ясно, нам всё ясно, ясно — это так прекрасно, — и окружённые своими шариками гномичи убежали.

А Грустный подумал — не навестить ли ему Песельника.

Но потом решил, что Песельник слишком занят песнями и облаками, и побрёл… куда глаза глядят.

 

9

Рыцарь-Гном появился неожиданно — он был больше остальных, имел сухое вертикальное лицо и облачён был в поблескивающие латы.

Гномы окружили его.

— Откуда же вы идёте, Рыцарь? — спросил Арбузник.

— О, я бывал во многих местах, — ответствовал рыцарь, — и везде, где бы мне ни приходилось побывать, я встречал существ, с которыми надлежало сразиться.

— Драконов? — поинтересовался Грустный, улыбаясь.

— И драконов, и друконов, — отвечал Рыцарь, и тотчас один из гномичей полюбопытствовал, чем они отличаются друг от друга.

— Друконы злее, — отвечал Рыцарь. — С драконами в принципе можно договориться, с друконами — никогда.

— И что интересного вы хотите увидеть в нашей маленькой, скромной стране? — спросил Черепаховый.

— Пока я вижу интересные облака.

— О, это не совсем облака, — отвечал Иргун. — Это облака снов нашего Верховного.

— Да? Облака снов? — удивился Рыцарь. — А обычных облаков у вас не бывает?

— Нет— нет, зачем они нам, — хором проговорили гномы. — Эти облака и ярче, и сюжетнее, и позволяют заглянуть к ним вовнутрь. А наш Песельник сочиняет для них стихи и песни, и облака аплодируют ему.

— Вероятно, потому что у вас такие облака, у вас не случается ничего плохого. И нет никаких существ, с которыми стоило бы сражаться.

— Может быть, — ответил Черепаховый. — Но у нас всегда было так. Даже когда наш Верховный был совсем молодым.

— А что же делает ваш Верховный?

— Как что? Спит, конечно. Иначе — откуда же возьмутся облака.

— Что ж, — молвил Рыцарь, — я вижу, в вашей стране не найдётся работы для рыцаря. Впрочем, уже входя к вам, я понял это — больно красиво всё вокруг. Откуда же тут взяться злому? Значит, мой путь дальше — к тем, у кого нет подобных облаков…

Гномы махали Рыцарю вслед, он оборачивался иногда и кивал им, пока не пропал из виду.

И гномы тихо разошлись по домам…

 

10

Перестроенный домик Сонного напоминал одеяло, сложенное горкой.

Гномика звали Сонный, потому что был вечно вяловат, отвечал невпопад и, хотя выглядел постоянно погружённым в себя, как Мудроватый (или Черепаховый), никого никакими открытьями не радовал и не смешил.

— Сонный-то я Сонный, — говорил сам себе гномик, — а вот со сном — беда.

Он вечно пребывал в задумчиво-вялом состоянье, но когда надо было спать, сон убегал от него, как мышка.

Тогда-то Сонный и решил перестроить домик, полагая, что ежели тот будет напоминать одеяло, сложенное горкой, сны придут сами собой.

Сонный работал усердно; гномы, видевшие, как он разрушил свой домишко, решили: сошёл с ума.

Но Сонный, проявив упорство и находчивость, ладно обрабатывал небольшие камешки, подгоняя их друг к другу, и гномы увидели, как растёт его новое жилище.

— Странное какое! — заметил Грустный, улыбаясь.

— Занятное, — возразил ему Арбузник.

Итак, Сонный построил новый домик и, убеждённый, что сны теперь пойдут чередою, улёгся в кроватку.

«Чем я хуже Верховного? — размышлял он. — Если тот умеет запускать облачка снов, то и у меня получится».

Он подождал немного.

Сон не приходил.

— Эй, сон, где ты? — спросил Сонный.

Послышалось слабое шебуршание в углу.

«Нет, сон выглядит не так», — решил Сонный и перевернулся на другой бок.

Больше всего ему хотелось запустить одно— два облачка — розоватых, сиреневых, — чтобы гномы оценили его возможности.

Он закрыл глаза.

Перед ним замелькали столбцы, напоминающие таблицу умноженья.

«Что это такое?» — подумалось Сонному.

Поплыли надписи — китаврь, дурандик, крутогон, яропик, тулбик…

— Так это же наш календарь! — восхитился Сонный.

А восхитился он потому, что никто из гномов не видел календаря никогда.

Они пользовались им, не зная его сути, толком не понимая последовательности месяцев, и когда, к примеру, Арбузник считал, что он живёт в тулбике, то Мудроватый полагал, что длится крутогон.

И вот он — Сонный — видел названья месяцев, они текли перед ним в последовательности плавной и закруглённой, переливались радужными оттенками и даже тихо переговаривались между собою.

Тулбик говорил:

— Снова Верховный залез в меня и напустил розовых облаков.

— Ничего, — шелестел в ответ яропик. — В прошлый раз Арбузник так топал по мне, что я думал, придется убежать. Или спрятаться за китаврь.

— Сколько ж вас всего? — восхищённо спросил Сонный.

— Ой, кто это? — воскликнули месяцы разом.

— Это я, Сонный, — пояснил Сонный.

— Нас никто — никто — не должен видеть вместе, тем более в нашей последовательности! — закричали месяцы разом.

И они разбежались, как мышки.

А Сонный вскочил, и помчался  по улочкам, крича:

— Я видел месяцы, все разом! Они такие красивые!

— Ну, совсем доспался, — бормотали гномы…

— Не верят, — расстроился Сонный.

А потом — приободрился.

Что расстраиваться? Не поверили — и пусть! Он же знает, что это были месяцы! Он будет тайным хранителем их существованья.

И Сонный вернулся в своё одеяльное жилище в превосходном настроенье.

«Пусть, — думал он, — я не умею запускать облака снов, как Верховный, зато я вижу месяцы во сне».

И он юркнул под одеяльце, и сон тут же пришёл к нему.

И месяцы запестрели, замелькали — тут был сине-серый, замысловатый китаврь, и красный дугообразный яропик, и вытянутый  в столбик зелёный тулбик…

Как красиво! Улыбался Сонный во сне…

А гномы говорили:

— Надо ж, Сонный утверждает, что видел разом все месяцы, хотя любой гномич знает, что месяцы видеть нельзя. Впрочем, пусть его — он добрый сосед и товарищ, когда не спит.

Облака снов Верховного проплывали над страною гномов. Они-то знали, что Сонный говорил правду.

11

Гном Грушевед сидел в своём садике и любовался на груши.

Он растил слоновые груши — особого сорта, придуманного им на досуге. Они были обычного — грушевого — размера, но напоминали маленьких слоников, прикреплённых к ветвям крошечными хоботами.

— Вот такие у меня груши, — любил говаривать Грушевед, сам похожий на небольшую — но не слоновую, — а обычную грушу.

Как-то раз Иргун попросил попробовать одну из слоновых груш, но Грушевед развёл лапками (напоминали они веточки грушевых деревьев).

— Я и сам не могу их попробовать, — отвечал он. — Как только они созревают, они срываются с веточек и убегают в страну грушевых слоников.

— А есть такая страна? — поинтересовался Иргун.

— Ну да, — уверенно отвечал Грушевед. — Раз есть страна гномов, то должна быть и страна груш-слоников.

Иргун рассказал об этом Мудроватому (тогда ещё не переименованному в Черепахового), и тот подтвердил — да, есть такая страна, и даже развернул старинный свиток и ткнул пальцем в маленькую чёрную точку — мол, вот она.

И Иргун ушёл домой удовлетворённый, ибо приятно знать, что приятель не просто фантазирует, а точно знает.

— А я вообще не люблю фантазировать, — сказал Грушевед самому себе, подслушав мысли Иргуна (гномы иногда умеют это делать). — Я точно знаю, что есть такая страна. Раз грушевидные слоники убегают куда— то, значит, им есть куда убегать.

Гномичи часто прыгали возле ограды сада Грушеведа: слоновые груши очень интересовали их.

— Я понимаю, — говорил им Грушевед. — Они меня и самого интересуют. Но… ничего не поделаешь: у этих груш особый нрав. Им надо убегать.

— А ты не можешь потрясти дерево, чтобы они свалились? Мы бы поймали одного слоника, — кричали гномичи.

— Нет, увы, — разводил ветвями— лапками Грушевед. — Я пробовал много раз, но они не падают раньше времени. Я могу впустить вас, и вы полюбуетесь ими снизу.

И гномичи забегали в сад и глядели на груши.

— Какие красивые, — замирали они. — Опаловые, зеленоватые, яшмовые…

И действительно — маленькие слоники висели на ветвях, переливаясь радужными оттенками.

— Хотя бы можно посмотреть, как они убегают? — спросили гномичи.

— Это пожалуйста, — сказал Грушевед. — Приходите послезавтра — и увидите.

Послезавтра гномичи прибежали толпой и, ворвавшись в сад, уставились на деревья.

— Только тихо, не шумите, — предупредил Грушевед. — А то вы помешаете слоникам.

Гномичи замерли, ожидая.

Что-то завозилось вверху, и со звуком лопнувшей нитки первый слоник свалился на землю. Он подскочил, отряхнулся и быстро-быстро помчался к забору — юркнул в щель и… исчез…

За ним последовали другие…

Гномичи засновали по саду, стремясь поймать хоть одного слоника, но всё было напрасно.

Грушевед, мудро улыбаясь, не пробовал остановить их, зная, что грушам— слоникам ничего не грозит.

Малыши разошлись довольные — ибо, хоть и не попробовали необычных груш — видели, как те разбегаются.

А Грушевед приступил к выращиванью новой порции слоников — он ходил вокруг деревьев, и запускал лучики мыслей вверх, чтобы те, касаясь ветвей, производили новые груши.

В остальное время он навещал приятелей, консультируя их по поводу обычных груш.

 

12

Гном Пришлец показался сначала несколько странным.

Неизвестно откуда он появился, и Мудроватый шутил — мол, возник из воздуха.

Пришлец соорудил домик — именно соорудил, а не построил, и это сооружение показалось обитателям страны необычным — напоминало оно столбик, крыша была плоской, а в садике помещалась качалка.

Оградка — низкая весьма — была сложена из камней.

Гномичи, пробегая мимо, остановились и заверещали:

— Кто ты, кто ты, новый гном?

Пришлец посмотрел на них внимательно, улыбнулся, и ответил:

— Я — Пришлец.

— Это имя такое? — поинтересовались гномичи.

— Ну да, — ответил Пришлец.

И гномичи побежали дальше.

— Надо ж, — удивлялись гномы, — в прошлый раз Рыцарь был, а теперь вот…

А Пришлец качался в своей качалке и выращивал медуз.

Гномы никогда не выращивают медуз.

Если вы спросите какого-нибудь гнома почему, он ответит:

— А зачем? Их же нельзя есть.

— Нельзя, — сказал Пришлец Иргуну, заглянувшему к нему както. — Зато из их сока получается замечательный чай.

Медузы на длинных, тонких стеблях покачивали неровными краями — те вспыхивали, разбрызгивая маленькие радуги.

— Красивые вообще, — сказал Иргун, разглядывая медуз. — Напоминают неизвестные цветы.

— Они и есть цветы. Но только отчасти.

— Как так? — переспросил Иргун.

— Отчасти цветы, а отчасти медузы. Очень просто, — объяснил  Пришлец.

— А кто больше?

— Медузы, конечно.

— И ты говоришь, из них получается замечательный чай?

— Превосходный! — подтвердил Пришлец. — Но ему ещё не время.

— А разве чаю бывает время и не-время?

— А как же! Чай тоже должен созреть.

— И где же он созревает?

— Как где? Конечно в медузах.

Медузы покачивали краями, и те будто слоились, вспыхивая то малахитом, то янтарём.

И Иргун, ещё раз сказав «Красивые», — двинулся по своим делам.

В конце месяца — никто не знал какого, только Сонный, но он не делился своими знаньями — Пришлец собрал гостей.

В саду был установлен маленький круглый стол, и за ним расселись Мудроватый, Арбузник, Иргун, Грустный и другие. Приглашали также Сонного, но тот отказался, сославшись на сон.

Медузы, так же цветасто переливаясь, покачивались на стеблях.

Пришлец вынес из домика— столбика огромный — разумеется, с точки зрения гнома — кувшин и, не торопясь, наполнил чашки.

Чай переливался пестро, точно края медуз, и испускал волшебный аромат.

Гномы, не спеша, подносили чашки к губам и делали глотки.

Пришлец стоял у стола, улыбаясь.

— Это самое вкусный чай, какой я только пробовал в жизни! — воскликнул Мудроватый.

— Это вообще самое вкусное, что я пробовал в жизни, — заявил Иргун.

Другие согласились.

И все стали расспрашивать Пришлеца, как вырастить подобный чай.

— Не знаю, — говорил тот. — Это ведомо только медузам.

Гномы восхищенно качали головами, Пришлец подливал им чай, и все были так довольны, что даже медузы стали улыбаться.

Краями, конечно — ибо чем ещё улыбаться медузам?

 

 

Вот так и жила маленькая, уютная страна гномов — со своим Мудроватым, переименованным в Черепахового, Арбузником, Песельником, Грушеведом и прочими милыми маленькими персонажами…

 

ВАСИЛЁК И ВОДЯНОЙ

1

Не каждый мальчишка может похвастаться знакомством с домашним Водяным. Василёк — может.

Он, собственно, не Василёк, а Василий, но больно не нравилось это имя и ему, и его маме.

Но отец настоял — он вообще всегда настаивал на своём.

Строго, как врач, говорил он некогда маме, а она (спустя сколько-то лет) рассказала  об этом Василию, который уже был Васильком:

— Василий — значит царственный. Время сейчас жёсткое, недоброе, так пусть это имя поможет ему быть успешным.

И они — Василий и его мама — договорились, что для отца он будет Василием, а для себя самого и мамы — Васильком.

Но всё это теперь не столь интересно Васильку. Интересен ему Водяной. Его знакомый домашний — весёлый и лукавый — Водяной, живущий в кранах, в размёте душевых струй, в наполняющей ванну воде, в тысяче различных капель и чудесных струек и, разумеется, невидимый для других.

Дело было так — однажды, вернувшись из школы, где особенно ни с кем не дружилось — пообедав и сделав уроки, Василёк — в полном одиночестве — сидел и мечтал: «Вот бы такого друга, которого ни у кого не было! Такого, чтобы другие его и видеть не могли — и с которым весело б было, и секреты бы ему доверить любые…»

Одиночество — сколь бы полным оно ни было — всегда имеет своего гномика — собственно, вокруг него оно и существует; гномик, конечно, незрим, но слышит и видит человека, пребывающего в его силовом поле, и иногда помогает ему. Но только если человек такой, что ему стоит помогать.

И вот именно такой гномик подсказал Васильку пойти на кухню, поставить чайник, хотя  мальчишке и не особенно хотелось чаю. Но гномик обладает чудесной властью — и человек подчиняется ей, даже не зная, зачем ему это нужно.

Итак, Василёк пошёл на кухню и уже было взял красный бокастый чайник за чёрную гнутую ручку, когда заметил у крана — у гнутой шеи его, именуемой забавно — гусёк, некое шевеленье. Мальчик не поверил сперва — он точно знал, что в квартире один, а никаких маленьких животных, какие бы могли убежать и устроиться у крана, у него не было; но пригляделся — и увидел человечка, сидевшего возле крана с красной крышечкой. Человечек был прозрачно-синим, и невозможно было сказать — одет ли он, или маленькое тельце издаёт нежное синеватое сиянье; он сидел — как уже было сказано — возле крана и болтал ножками — не то обутыми в некое подобие туфелек-ласт, не то тоже светившимися синевато.

— Удивлён? — спросил человечек, глянув на Василька, причём глаза его вспыхнули лукавыми искорками.

— Ага, — ответил Василёк, забыв про чайник — который он, кстати сказать, даже и не поднял со столешницы.

— Ещё б, — сказал человечек довольно. — Не каждый может увидеть настоящего домашнего Водяного.

— А ты Водяной? — с замиранием сердца спросил Василёк, ещё до конца не веря, что это реальность.

— А то! — бодренько отозвался человечек.

Василёк протянул — робко и неуверенно — палец: уж очень хотелось коснуться человечка, но тот, подняв ручку, помахал ею в воздухе.

— Погоди, — молвил он. — Сейчас я спущусь, сделаюсь побольше, и тогда мы сможем познакомиться как следует.

— А мне что делать? — не очень к месту спросил Василёк.

— Ничего, — ответил Водяной. — Отойди чуть от раковины.

Василёк отошёл, не сводя глаз с человечка, а тот — ловко, как по зимней снежной горке, съехал по белому боку раковины, причём лёгкий след — чем-то напомнивший след улитки — секунду померцал и пропал, и возле самого стока, куда вечно забивается мелкая чепуха, человечек завернулся прозрачным винтом, вытягиваясь  вверх и слегка брызгаясь.

Василёк отскочил, хотя совсем не боялся воды, и вот рядом с ним возник Водяной — чуть меньше мальчишки ростом.

Он был в синем костюмчике с нежными зеленоватыми разводами, крепенький, как боровичок, с забавной — впрочем, такого же цвета, как и у людей, рожицей и очень лукавыми, синими конечно, глазками.

— Вот, — сказал Водяной, протягивая ручку, которую хотелось назвать лапкой. — Ты, я знаю, Василёк, а я, как уже было сказано — Водяной.

Они обменялись рукопожатием. Причём у водяного ладошка, как и ожидалась, оказалась влажной, что было вовсе не противно, а приятно и чуть щекотно.

— Ты вот об улитке подумал — когда след за мной на раковине увидел, да? — спросил Водяной.

— Да, — ответил Василёк удивлённо. — А откуда ты знаешь? Ты умеешь читать мысли?

— Мысли я умею читать иногда — когда они касаются воды и разных существ, связанных с нею. Но вообще мысли обитателей квартир читать совсем не сложно — они простенькие очень и почти одинаковые. Но дело не в этом. Я просто знаю, что когда я маленький и съезжаю по раковине, то остаётся коротко светящийся след.

— А я никак не мог понять, — сказал Василёк — ты одет или это такое вокруг тебя свеченье?

— Я могу и так и так, — ответил Водяной. — Когда я маленький, я свечусь, а когда увеличиваюсь, на мне появляется эта водяная одежда.

— Почему водяная?

— Потому что я Водяной. Но если ты будешь бесконечно прерывать меня мы никогда не дойдём до улитки.

— А мы должны дойти до неё?

— Конечно. Ибо все улитки, которых ты встречал до этого — вовсе не улитки, а так — мелочь, чепуха пузатая.

Василёк стал вспоминать разных улиток, которых ему доводилось видать — на даче, ползущих по листьям, в прудах, в аквариумах знакомых…

— И не вспоминай, — прервал его Водяной, и Василёк вспомнил, что тот легко читает мысли, связанные с водными существами. — Всё это — не улитки. Вернее — не настоящие улитки.

— А какие настоящие? — полюбопытствовал мальчик.

— Настоящая улитка, — и Водяной поднял назидательно палец, — та, что имеет домик, в какой могут зайти её друзья.

— Ух ты, — восхитился Василёк. Он никогда не слышал, что улитки бывают настоящими и ненастоящими.

— И тебя — поскольку ты в меня веришь, — и лукавые искорки полетели — вернее, поплыли по воздуху, потому что водяной посмотрел на мальчишку, — я возьму в гости к одной из настоящих улиток.

— Правда? — обрадовался мальчишка.

— Конечно, правда. А иначе зачем я здесь?

— И как же  поедем к этой настоящей улитке?

— На водном транспорте, конечно, — важно произнёс Водяной. — К настоящей улитке иначе никак не добраться.

— А где мы возьмём такой?

— Ох, какой любопытный мальчишка! Впрочем, конечно, другой бы меня не увидел. — Тут Водяной коснулся чайника. — Транспортом будет он — ведь мы познакомились с тобой, благодаря ему.

И тут из носа чайника вырвался пар, хотя он стоял всего лишь на столешнице, а не на плите. Пар разлетелся тысячей загадочных брызг, окутал чайник, и он стал меняться на глазах — бока его разошлись в стороны, нос вытянулся вперёд, недра раскрылись и внутри обнаружились уютные — синенькие, конечно, — сиденьица.

Кухня тоже слегка увеличилась, и чайник — размером с маленькую лодку — пробасил:

— Ну, поплыли?

— Вот здорово! — восхитился Василёк. — У нас будет говорящая лодка.

— Я не лодка! — обиженно пробасил чайник. — Я чайник, временно ставший лодкой.

— Прыгай! — скомандовал Водяной.

И они прыгнули одновременно.

— Какие мягкие сиденья, — Василёк ещё несколько раз — осторожно и аккуратно — подпрыгнул на синеньких подушка.

— А то, — сказал Водяной, махнув ручкой.

И тотчас кран — такой обычный, скучный кран — вытянулся, как хобот слона, раскрылся, как ворота, и зазвучала тихая музыка синевато— серой, похожей на речную, воды.

Вода качнулась — чайник, временно ставший лодкой, легко взлетел и сразу же приводнился, мерно покачиваясь, постоял минуту-другую, и поплыл — сам собою, легко и свободно.

— А далеко ли плыть до настоящей улитки? — спросил Василёк нового знакомого.

— Это зависит от самой улитки. Они бывают двух видов — совсем настоящие и настоящие понарошку. Те, какие понарошку, только делают вид, что они настоящие, они совсем неинтересны, но настоящие… о, это чудесные улитки…

— Так к какой же мы плывём? — слегка запутался Василёк

— К самой что ни на есть настоящей! — гордо молвил Водяной. — Разве повёз бы я тебя к другой?

Берега вокруг текли и переливались многокрасочно. Длинные лианы тянули свои зеленоватые руки к геометрическим плодам, росшим на деревьях, чьи странные формы не могли не повеселить. Василёк глядел, как один подвижный треугольник, оторвавшись от ветки, покачнувшейся слегка, увернулся от лапки лианы и, проскользнув в толстое тело круга, растворился в пространстве.

— Ну и ну!

Водяной коротко усмехнулся.

— Тебя больше не интересует, далеко ли до настоящей улитки?

— Интересует, конечно, — откликнулся Василёк. — Но тут вообще столько всего интересного!

— Так вот — настоящие улитки живут везде, — авторитетно сказал Водяной.

— То есть? — переспросил Василёк, наблюдая за манипуляциями ромба — он стремился нанизаться на красную светящуюся пирамиду, что никак — ну совсем никак не удавалось.

— То есть, мы можем приплыть в любой момент. Или отодвинуть этот момент.

— А разве момент можно отодвинуть?

— Вообще это зависит от самого момента. Бывают, конечно, особо упрямые. Но наш — покладистый. И мы его легко отодвинем. Итак, если тебе надоело плыть — то мы уже приплыли.

— А мне не надоело, — сказал Василёк.

— Тогда поплаваем ещё немножко.

— А нельзя ли заманить какую-нибудь из фигурок к нам в лодку?

— Попрошу не забывать, — басовито напомнил чайник, — что я чайник, временно ставший лодкой.

— Конечно, конечно, извини, — быстро сказал Василёк.

— Можно, — ответил Водяной. — Вон тот квадрат, по-моему, вполне подходит на роль гостя прогулки.

— А бывают такие гости?

— Бывают. Гости бывают всякие. — И Водяной обратился к шустрому квадрату, перепрыгнувшему только что катившееся куда— то кольцо. — Уважаемый квадрат, не угодно ли?..

— Угодно, — прервал его нагловатый квадрат, сделал длинный прыжок и оказался между Водяным и Васильком.

— Всем привет, — крикнул он, одной из сторон своих снимая шляпу, которой раньше не было видно. — Я квадрат, что понятно, а вы?

Друзья представились.

— А плывём мы, — сказал Василёк, — на чайнике, временно ставшем лодкой.

Чайник басовито погудел.

— А куда плывёте? — спросил квадрат.

— Мы плывём к настоящей улитке, — с гордостью сказал Василёк, помня, что немногие знают настоящих улиток.

— О-о-о! — протянул квадрат и подбросил вверх свою шляпу. Та взмахнула крылышками и полетела за неуёмным кольцом. — Тогда стоит спеть!

И он затянул:

Мы плывём, мы плывём, в гости мы плывём к улитке,

Никакой, никакой вовсе нету здесь ошибки —

Нету совершенно никакой.

Ждёт ли нас? Нет, не ждёт никого вообще улитка,

Ничего, раз добра, нету никакой ошибки,

Никакой, никакой

Вовсе нету здесь ошибки.

Тру-ля-ля, тру-ля-ля,

Тру-ля, тру-ля, тру-ля-ля…

 

При этих тру-ля-ля квадрат поймал из воздуха шляпу, так никого и не догнавшую, дважды подкинул её и окончательно отпустил на волю.

— Не хотите ли с нами к улитке, уважаемый квадрат? — спросил Водяной несколько церемонно.

— Нет, благодарю, — ответил тот. — Я был у неё вчера. И к тому же мне надо решить проблему с треугольником. Он сильно зазнаётся — будто забыл, что у него только три стороны, а у меня — четыре. К тому же надо догнать кольцо.

— Тогда, мы приплыли, — сказал Водяной.

— Прощайте, — весело крикнул квадрат. — Приятно было познакомиться.

Он выпрыгнул за борт и, весело, брызгаясь, покатился по реке.

— Как же мы приплыли? — спросил Василёк.

— А вот так, — ответил Водяной.

И — Василёк увидел: в тени дерева, чьи корни уходили прямо в воду, а крона упиралась в небо, цветасто составленное из разных геометрических фигур, находился домик, напоминавший раковину, и над овальным входом была надпись: Дом настоящей улитки.

Они сошли на берег, и трава прошелестела им приветствие.

— Траве необходимо ответить, — сказал Водяной. — Жаль, что мы не захватили для неё гостинец.

Чайник, издав довольно сложный гудок, быстренько свернулся, и принял свой изначальный вид.

— А это, — после того как они поприветствовали траву, сказал Водяной, — гостинец для улитки.

И он подхватил — ловко и кругло — первоначальный чайник.

— Как? — растерялся Василёк. — А на чём же мы поплывём назад?

— Не беспокойся, — басовито ответил чайник, — чайники вроде меня — то есть настоящие чайники — умеют отбрасывать тень. Тень эта подождёт вас и послужит вам лодкой.

И действительно — на траве обозначилась приятная серая тень, несколько продолговатая и уютная.

— Я подожду, — подтвердила она.

Водяной позвонил.

Улитка, напоминавшая уютную бабушку в чепчике, из которого мило поднимались мягкие рожки, и в сереньком платьице, плавно отворила дверь.

— А, это вы, — пропела она. — Заходите, заходите. Я почему— то так и подумала, что это вы.

— Мы привезли вам чайник, досточтимая настоящая улитка, — молвил Водяной, протягивая ей чайник.

— Чудесно, чудесно. — Голос у улитки был округлый и влажный. — Тем более что вы уже плыли на нём, и значит, опыт его обогатился. А чайники с обогащённым опытом всегда интереснее просто чайников. Ну, прошу.

И они проследовали в единственную — тоже округлую, но совершенно не влажную — комнату настоящей улитки. Стол был, естественно, зелен, и стульев вокруг него — точно три. Под балахоном из чего— то зеленого, слегка качавшегося, располагалась постель, а мебель — низенькая, коричневая — комоды, шкафы и прочее — стояла, как ей и полагается, вдоль стен.

Чайник поставили на тумбочку, и он закипел сам, бодро выбросив струйку пара.

Тут же весёлым рядком вылетели из комода чашки, ложки, сахарница — и разместились на столе аккуратно, как полагается. А варенье улитка достала сама.

— Варенье требует особого отношенья, — пояснила она. — Никуда не годится, если оно обидится. Обиженное варенье становится горьким, и вообще — может уйти из дома.

— Как же оно уйдёт? У него же нет ножек… — усомнился Василёк.

— Это совершенно неважно, — пояснила Улитка. — У обиженного варенья вполне могут вырасти лапки, и оно пойдёт искать себе другого хозяина.

Улитка предложила садиться. Взлетевший чайник наполнил чашки, причём из носика его лился самый настоящий, карминно-крепкий чай, а вовсе не кипяток; и они расселись, раскладывая по розеточкам — те проступили на столешнице сами, без напоминанья — варенья.

— Думаю, — сказал Водяной, — нашему другу будет интересно узнать, из чего оно.

— О, это особое, улитковое варенье, — с гордостью произнесла улитка. — Его рецепт перешёл ко мне от бабушки, а той… Уже сложно сказать от кого. И главная его особенность заключается в том, что никто не знает, из чего оно.

— Как же так? — растерялся Василёк.

— Очень просто. Вы ставите пустую банку в комод и очень просите варенье — тут главное не просто попросить, а очень попросить, — чтобы оно поселилось в нём. В зависимости от силы просьбы оно появляется или на другой день, или через месяц…

— Или вообще никогда, — закончил Водяной. — Я слышал про это улитковое варенье. Но главное — у него такой вкус, какой тебе хочется.

— Правда? — обрадовался Василёк, скорее зачерпывая ложечкой массу. — О-о-о, — довольно зажмурился он, — клубника.

— А у меня, — деликатно пробуя, сказал Водяной, — вода.

— Как вода? — не понял Василёк.

— Ну, я же не питаюсь ничем, кроме воды, — пояснил Водяной. — Только в качестве варенья — у меня особенно густая вода.

— А что у вас? — вежливо поинтересовался Василёк у улитки.

Улитка зажмурилась, точно прислушиваясь к ощущеньям.

— Никак не привыкну к его свойствам, — призналась она. — Иногда оно напоминает по вкусу цветы кувшинки, иногда становится совсем безвкусным. Сейчас… пожалуй, оно походит на вкус треугольника.

— А разве треугольники едят? — удивился Василёк.

— Да, но только треугольники. Ни в коем случае нельзя есть ромбы, квадраты и прочие фигуры, а треугольники весьма легки и приятны на вкус.

— А с нами плыл один квадрат — весёлый такой, у него была шляпа, и он пел песенку, — сообщил Василёк.

— Я знаю этот квадрат, — сказала улитка. — Он, бывает, заходит ко мне в гости. Иногда рассказывает забавные истории. Правда, в последнее время зациклился на кольце, которое он должен почему-то догнать. Втемяшилось ему в голову…

— Разве у него есть голова?

— Не знаю, — честно призналась улитка. — Но думает же он чем-то, когда распевает песенки.

— Дорогая улитка, — сказал Водяной, прихлёбывая чай, — многие существа способны думать желудком, ногами или другими частями тела. Так что я не стал бы утверждать, что у квадрата есть голова.

— С другой стороны, — задумчиво произнёс Василёк, — я никогда не встречал квадратов с ногами или желудком.

— Бывают невидимые желудки, — авторитетно пояснила улитка. — У треугольника он, например, может помещаться в самом его центре. Но ноги ему действительно ни к чему — он и без них шустро двигается.

— А вот мне интересно, уважаемая улитка, — произнёс Василёк, — как же вы раньше пили чай, если у вас не было чайника?

— О, это совсем не сложно, — пояснила улитка. — Во— первых, у меня было несколько чайников — поочерёдно, не сразу. Но все они обиделись — чайники вообще обидчивый народец, и ушли. У обиженных чайников, как и у обиженного варенья, тотчас отрастают ножки. Они думали, что лишат меня возможности пить чай. Но не тут— то были! Мои друзья — водяные лилии и кувшинки, которые столь добры, что позволяют мне иногда полакомиться своими частями, охотно производили чай для меня. Они умеют выращивать его — прямо горячий, карминно-красный — в недрах своих цветков, и щедро делятся с друзьями.

— Хотел бы я попробовать такой чай, — мечтательно протянул Василёк.

— Увы, — отозвалась улитка. — Этот чай — только для настоящих улиток.

— Вот видишь, — обратился Водяной к Васильку, — как мы угадали с нашим подарком.

— Да, — молвила улитка, — нет ничего важнее, чем угадать с подарком. Но, друзья мои, — спросила она, — мне любопытно, куда вы плыли вообще? Был ли у вас маршрут?

— Нет, никакого, — честно признался Василёк.

— Ну как же, — заметил Водяной. — Маршрут, конечно, был, просто ты его не заметил. Маршрут — уплыть от одиночества, гномик которого может дать замечательные подсказки.

— А-а-а, этот гномик известен мне, — воскликнула улитка. — Он иногда заходит, рассказывает всякие истории.

— Значит, вы видели его? — спросил Василёк.

— Нет, увы, его невозможно видеть. Да и слышать, что он говорит, можно только в себе.

— Я слышу, — сказал Василёк. — Такое нежное что-то. Иногда, правда, очень скучное, сероватое…

— Главное — слышишь, это уже хорошо.

Чай закончился, и улитка спросила:

— Но куда же вы планировали отправиться, навестив меня?

Василёк пожал плечами.

— Куда? — переспросил Водяной. — О, это просто. Чудесная наша водная тропка сама приведёт куда-нибудь. Если, конечно, Василёк захочет плыть.

— Я? Я? Здорово! Только и мечтаю об этом.

— Тогда, — сказал Водяной, — отправимся, не будем тянуть. Спасибо за чай, дорогая улитка, и всего хорошего.

Улитка, двигаясь привычно— плавно, проводила их до дверей и объяснила, что улитки — особенно настоящие — вообще не любят покидать своего домика.

Потом улитка стояла и смотрела, как Василёк и Водяной подошли к терпеливо ждавшей их тени чайника, и она стала расти, плавно стекая в воду, покачиваться, превращаясь в удобную лодку, и, когда они устроились на подушках, Василёк помахал улитке рукой, а она в ответ прощально качнула рожками.

— Какая она милая, — сказал Василёк.

— Настоящие улитки все милые, — объяснил Водяной. — Они никогда не ворчат и всегда всех угощают чаем. Если у них, конечно, есть чайники.

Серая вода переливалась синими некрупными волнами, иногда вспыхивала майской зеленью, а то — отливала золотом августа, и Василёк поинтересовался, куда они на этот раз.

— Пожалуй, — задумчиво сказал Водяной, чуть увеличившись в размерах, — я познакомлю тебя с весёлыми креветками.

— А почему ты стал больше?

— Разве? — отозвался Водяной, принимая прошлое обличье. — Я и не заметил. С водяными, когда они задумаются, такое случается — то они чуть вырастут, то уменьшатся.

— Только не уменьшайся, — попросил Василёк. — Если ты уменьшишься, а потом исчезнешь, то как же я попаду домой?

— О, за это не беспокойся, — твёрдо пообещал Водяной. — Бросить тебя я не могу. Потому что ты веришь в меня. А бросить того, кто в него верит — ни один Водяной никогда не решится. Таково наше правило.

— А есть ещё и другие?

— Есть, — ответил Водяной. — Но они — неинтересные. — Вон, глянь, — тут же показал он на облачко брызг, двигавшееся довольно быстро. — Это же наш знакомый — квадрат.

И точно — быстро-быстро — как маленький пароходик — им навстречу мчался квадрат.

Когда поравнялись, он развернулся, и они поплыли рядом.

— Вам удалось догнать кольцо, уважаемый квадрат? — поинтересовался Василёк.

— Нет, — ответил квадрат, отфыркиваясь. — Всё время убегает куда-то.

— А зачем оно вам вообще?

— А я хочу спросить, — не замедляя хода, сказал квадрат, — как мне стать кольцом. Думаю, оно не хочет отвечать, вот и убегает постоянно.

— А зачем?

— Зачем убегает? Ну я же сказал, чтобы не отвечать.

— Нет, зачем вам становиться кольцом?

— А мне надоело быть квадратом. Представляешь, какая тоска — всё время квадрат да квадрат. Даже песенки не помогают. Думаю, поискать его за домиком улитки — это вредное, как повидло, кольцо.

— Разве повидло бывает вредным?

— Повидло-то? Конечно. Вот варенье — никогда. — Ладно, поплыву. — И квадрат развернулся на ходу. — Пока.

Вода вспенилась, он пропал на миг, но тут же вынырнул, и быстро-быстро, как маленький пароходик, помчался…вернее, поплыл…

— Итак, креветки, — сказал Водяной, зачерпнувши воды и плеснув ею себе в лицо. Капельки прошли сквозь кожу, и на секунду лицо Водяного сделалось румяным от счастья. — Как ты понимаешь, креветки очень не любят, когда их едят. Особенно если это весёлые, жизнелюбивые креветки. Поэтому, в отличие от настоящих улиток, которые живут везде, креветки прячутся. Опять же весёлым креветкам тягостно одиночество, даже если они распевают внутри него, шевеля усиками. Именно поэтому живут они в основном парами — пара тут, пара там. Иногда можно просмотреть глаза, выискивая их — по всем признакам, тут должны быть креветки — а их почему-то нет. Но мы найдём. Не переживай.

— Найдёте, конечно, — промолвила лодка, которая раньше была тенью чайника. — Тем более что одна пара живёт вон там.

— Где? — спросил Водяной. — Ты не могла бы сказать точнее!

— Там — это означает там. А не здесь и не тут.

— Ну, хотя бы рукой покажи.

— Я показала бы, — несколько обиженно сказала лодка. — Но у меня нет руки. А там — это значит приплыли.

И она остановилась посередине водной тропы, покачиваясь недовольно.

— Ну вот, стали, — разочарованно протянул Василёк.

— Стали потому, что надо, — сказала лодка. — Прислушайтесь.

Друзья прислушались.

И услышали:

 

Мы весёлые креветки,

Наши усики, как ветки,

Ими шевелим всегда,

Чтоб не смыла нас вода.

Мы креветки, мы креветки,

Нам не нравятся объедки –

Только чистая вода

Наша милая среда.

Мы весёлые креветки,

Хоть отчасти привередки —

В грязной не живём воде.

И не верим ерунде.

 

— Распевают, — сказал Водяной. — Значит, они тут.

— Ещё бы, — отозвалась лодка. — Если есть песня, значит, будут и креветки. Не бывает же песня без креветки.

— Уважаемые креветки, — обратился Водяной прямо к воде. — Не могли бы вы показаться. Я бы хотел вас познакомить со своим другом. Он очень милый и воспитанный мальчик.

— Не-а, — послышалось из-под воды. — Лучше прыгайте сюда, к нам.

— Как же мы прыгнем к вам? — удивился Водяной. — Василёк же не сможет дышать под водою.

— Вот ерунда. Почему это? Надо просто представить, что вода — это воздух. Ну, давайте прыгайте.

И друзья прыгнули.

Василёк усиленно представлял, что вода — это воздух. И — получилось. Дышалось легко и славно, как на природе, за городом.

Спустились к креветкам быстро. Те, как на креслах, сидели в углублениях больших коряг.

— Тут есть ещё несколько углублений, — сказала одна из креветок, покрупнее. — Вы можете присесть.

Друзья присели.

— Вот и славно, — сказала одна из креветок. — Мы бы вас чем-нибудь угостили, но у нас тут и у самих ничего нет.

— Чем же вы питаетесь? — полюбопытствовал Василёк.

— Той же водой, — ответила креветка.

Нагнувшись к Водяному, Василёк спросил того — тихо, чтоб не услышали креветки:

— Нужны бы узнать, как их зовут.

Водяной согласно кивнул.

— Уважаемые креветки, — сказал он. — Вот мой друг интересуется, как вас зовут. Согласитесь очень неудобно всё время называть вас — креветки. Не говоря уже, что это было бы невежливо.

— А нас так и зовут — креветки, — ответила одна.

— И так вы обращаетесь друг к другу?

— Ну да, — молвила та же. — Нас тут только две, так что не перепутаете.

— А что вы делаете целыми днями?

— Сидим в креслицах. — весело отвечала вторая креветка. — И горланим наши песенки.

— И много их у вас?

— Порядочно. Но главное, что это порядочные песенки. Например — вот эта.

И они заголосили:

 

Преста-вреста-преста-та,

Под водою красота,

Ни тебе ужасных

Хищных птиц опасных.

Ни жуков грозящих,

Ни забот манящих.

В общем-преста-вреста-та,

Под водою красота.

— Упс! — закончила уже одна из них.

— А что — Упс — нельзя петь вдвоём? — спросил Василёк.

— Нет, конечно, — ответила креветка, но не та, что пропела Упс. — Вдвоём Упс петь нельзя. Он может оскорбиться за раздвоенность, превратиться в кого-нибудь и уплыть.

— Или уйти, — предположил Водяной.

— Нет, — сказал креветка. — Под водою ходить нельзя, только плавать.

— Так или иначе, — подытожила другая креветка. — Но Упс вдвоём не поётся. В этом его особенность.

— А ведь, — лукаво улыбнулся Водяной, — вы были неправы, говоря, что нечем нас угостить. Вы угостили нас песенкой.

— Ну, если вам понравилось — чудесно, — произнесли креветки хором.

И одна — верно, она была любопытней — спросила:

И как вам песенка на вкус?

— Славный вкус, — ответил Василёк. — Напоминает варёную креветку.

Он тут же спохватился, хлопнул себя по лбу — оказалось, в воде это сделать вовсе не сложно, — и извинился, говоря, что не это имел в виду.

— А мы не обиделись, — сказала одна из креветок. — Мы очень умные креветки и знаем, что обида разъедает душу. Душа становится губчатая, по фактуре напоминающая изношенное лёгкое — а зачем нужна такая? К тому же часто мы поём сюжетные песенки, а те, кто поют сюжетные песенки — никогда не обижаются.

— Это какие, например? — поинтересовался Водяной.

— Ну, хотя бы эту, — ответили креветки хором, точно готовясь, и запели:

 

Дикотаса-бур-бур…

Дермалиновый тужур

В  гости к букре поспешает,

Нежно ушками моргает.

Букря маленькая ждёт,

И готовит вкусный йод.

Йод приправит повиликой,

Сушкой, золотой клубникой –

Будет вкусно им вдвоём.

Мы же песенку поём.

Дикотаса бур-бур…

Жил подводный дикий щур —

Щурился на всё на свете

И его боялись дети.

Ох, недобрый этот щур

Дикотаса-бур-бур…

Съест такого щура щука —

Будет всем другим наука:

Не гляди на свет вокруг

С прищуром недобрым, друг…

 

— Хорошая песенка, — сказал Василёк. — Но у меня есть замечание.

— А мы всегда готовы выслушать замечанья, — заметила одна из креветок. — Порой они помогают.

— Вот вы поёте — будет всем другим наука, а потом идёт слово друг. К кому же вы обращаетесь, ко всем или к вашему другу?

— О, это совершенно не важно, — ответила одна из креветок. — Главное — обратиться хоть к кому. К тому же друг может рассказать другим друзьям, и те разнесут нашу песенку по всему свету. И все будут знать, что с прищуром не стоит глядеть вообще. Конечно, если этот прищур недобрый.

— А если добрый? — спросил Василёк.

— Тогда сколько угодно.

Лиловая тень проскользнула рядом.

— Знаете, — сказал Василёк, — мне кажется, мимо нас проплыл добрый прищур.

— Конечно, — ответила креветка. — Он часто тут плавает.

— Но вот что мне интересно, — Василёк поглядел вокруг. — Мы уже довольно давно у вас гостим, а ни одна рыба не проплыла мимо. Как так может быть?

— Очень просто, — отвечала креветка. — Это наш креветочный уголок, и рыбы тут не плавают. Бывает, впрочем, иногда. Вот хотя бы сом. Он старый, большой и мудрый и никогда не попадает в неприятные ситуации. Вот, кстати, и он…

И точно — из лёгкой дымки воды появилась большая — усатая и лобастая — голова.

— Здравствуйте, — молвила рыба. — Кажется, вы говорили обо мне?

— Да, если вы сом, — ответил Водяной.

— Конечно. — Ответил сом с достоинством. — Неужели вы — Водяной — не отличите сома от не-сома?

— Я отличу, конечно, — сказал Водяной. — А вот мой друг Василёк может и спутать. — И он кивнул на Василька.

— Правда? — поинтересовался сом, поворачивая большую голову в его сторону: — Тогда запомни, дружочек, — сом отличается от не-сома, как я от не-я.

— А чем отличается я от не-я? — спросил Василёк, любуясь плавными очертаньями большой рыбы.

— Я делает только хорошее, — объяснил сом. — А не-я вечно подбивает его сделать гадость какую-нибудь — соврать там или испортить что-нибудь…

— А-а-а, — протянул Василёк, думая, что тут, под водой, всё так же, как дома, на суше… — А мы, — сказал он неожиданно для себя, — были в гостях у улитки. У настоящей улитки, — добавил он, спохватившись.

— Это дело, — сказал сом. — Я порой тоже навещаю её.

— Интересно, интересно, — сказал Василёк. — И как же это происходит?

— Очень просто, — ответил сом. — Я подплываю к берегу, высовываю голову, и улитка наливает мне чаю. Мы пьём чай и беседуем.

— А знаете, — сказал Водяной, — мы тоже пили чай и беседовали.

— Естественно, — молвил сом. — А как же ещё может быть?

— А мне вот интересно, — спросил Василёк, — как же вы можете дышать вне воды?

— Очень просто. Ты же ведь дышишь под водой.

«И правда», — подумалось Васильку.

Тень пала на них — серая и серебристая одновременно.

— О-о-о, — протянул Водяной. — Это наша лодка напоминает, что пора бы и честь знать, как говорится…

Креветки полюбопытствовали, кем была их лодка до того, как стала лодкой.

— Тенью чайника, — сообщил им Василёк.

— Тогда не удивительно, что она отбрасывает тень, — резюмировала одна из креветок.

Стали прощаться.

Сом заявил, что был бы рад видеть их вновь, и даже ради этого лишний раз готов навестить улитку — хотя вообще— то боится быть надоедливым. Креветки тоже приглашали, обещая к следующему их визиту сочинить много новых песенок.

Друзья благодарили, Водяной даже выглядел растроганным.

Они, напрощавшись, оттолкнулись от кресел и точно взмыли вверх.

Лодка — предупредительно — слегка наклонилась, но осторожно, так, чтобы не зачерпнуть воды, и приняла их на борт, вернее — на подушки.

Что удивительно — друзья были абсолютно сухими.

— А ничего удивительного нет, — констатировал Водяной. — Когда выходишь от друзей — от настоящих друзей — с тобой ничего плохого не может случиться. А быть мокрым — плохо.

— Ты же Водяной, — удивился Василёк. — Разве для тебя быть мокрым плохо?

— Плохо это для тебя, — пояснил Водяной. — А раз мы друзья, что плохо для тебя — то плохо и для меня.

Лодка тихо плыла вперёд.

Внезапно она сказала:

— Извините меня, но…

— Что такое? — забеспокоился Василёк.

— К сожаленью, мне пора возвращаться в состояние тени.

— А как же…

— Не беспокойся, дружок. — произнёс Водяной. — Конечно, конечно, милая тень, мне понятно ваше желание. Трудно долго быть не самим собой. О нас не беспокойтесь — мы отправимся к старому джинну, и он доставит нас домой. Не думаю, чтобы он отказал в этом.

Лодка подплыла к берегу, чуть накренила нос, и друзья вышли легко и спокойно, не замочив ног. Серые языки воды нежно наплывали на берег, и в них резвились крошечные пузырьки.

— Вот кто нам нужен, — сказал Водяной.

— Не понял, — произнёс Василёк.

— Пузырьки, — пояснил Водяной.

Он помахал ладошкой, и несколько маленьких перламутровых шариков выскочило из воды. Все они легли на ладошку Водяного, и он, ласково дунув на них, спрятал в карман.

Лодка стала таять на глазах, уменьшаться… и вот серая тень легла на синюю воду, тень, имеющая очертания чайника, и из неё послышалось:

— Прощайте, друзья, прощайте, рада была познакомиться с вами и оказать вам эту пустячную услугу.

— Прощай, лодка, — сказал василёк.

— Прощай, милая лодка, — сказал Водяной уплывающей тени и, обращаясь к Васильку, пояснил: — Нужно было добавить к слову лодка что-нибудь ласковое. Запомни, дружок, всем и всегда надо говорить нечто ласковое.

— Даже тем, кто недружелюбен к тебе?

— Им особенно. Они изменятся тогда, ибо их недружелюбие растворится в твоей ласке. — А теперь идём, — сказал он. — Джинн заждался.

— Разве он ждёт нас? Он даже не знает, что мы к нему идём.

— О, мой дружок, джинны всегда знают всё. Этот особенно.

— Почему?

— Потому, что он очень стар, и у него нет больше сил любить себя. Только других.

Они прошли по золотистому песку, который перемигивался с ними, вступили в милое царство изумрудной травы, поприветствовали её, и, как и полагается, подошли к тёмной, старой, мхом покрытой лампе, лежавшей на земле.

— Тут, — спросил Василёк.

— Ага, — ответил Водяной. — Разве ты не знаешь, что джинны живут только в лампах.

— А вот и нет, — послышалось из воздуха. — Я теперь могу жить везде, ибо я очень стар и не имею никаких желаний.

— Это ты? — спросил Водяной.

— Конечно, — отвечал воздух. Небольшая часть его сгустилась, и джинн — в синенькой курточке, маленький — ростом не больше куста — в забавных, надувающихся панталончиках, и, естественно, с белоснежной, серебряной бородой — возник перед ними.

— Здравствуйте, — поздоровался Василёк очень вежливо, ибо никогда ещё не видел джиннов и не знал, как держаться с ними. — А у меня к вам вопрос.

— Только один? — улыбнулся джинн, и с лысой головы его посыпались звёздочки — хотя был день…ну по-крайней мере светло. — Обычно у всех ко мне масса вопросов. Впрочем, я давно не общаюсь со всеми. Итак, что же ты хочешь спросить?

— А вот вы сказали, что не имеете никаких желаний. Разве это хорошо?

— Конечно, мальчик. Желания питаются тобой, а не ты ими. Они такие мутные, сонные, и им всего вечно мало. А когда ты их отгонишь от себя, ты поймёшь, как ярко солнце и прозрачен воздух, и тогда у тебя останется одно только желание — помогать другим.

— Правда? — недоумевал Василёк.

— Неужели ты думаешь, что такой старый джинн, как я, будет тебя обманывать?

— Нет, просто…

— О, ты ведь всего только маленький мальчик, к тому же впервые путешествующий всерьёз… Ты ещё не можешь знать, что помогать другим — это единственная радость на свете. Но — я, надеюсь — ты узнаешь это со временем, узнаешь обязательно, ибо если тебе это не удастся…

— Ой, джинн, — прервал его Водяной, так, будто они были старыми приятелями, — не путай моего маленького друга.

— Почему же только твоего? — удивился джинн. — Нашего.

— Ладно, если Василёк не против — нашего.

Джинн потеребил чуток свою прекрасную серебряную бороду и сказал:

— Итак, вас надо отправить домой?

— Да, — молвил Водяной.

— Чудесно, — сказал джинн, ибо всё было чудесно — и солнышко, золотым кружком сиявшее высоко-высоко, и река, серо— синевато текущая так, будто была лишена теченья, и изумрудное царство травы, о котором стоило бы написать особо, и…

— А, мы забыли, — воскликнул Водяной. — Мы ж принесли тебе шарики.

— Да ладно, — сказал джинн. — Разве можно забыть нечто важное?

Водяной сунул руку в карман, вытащил оттуда несколько перламутровых шариков, и они заиграли, заискрились на солнце…

Он протянул их джинну, и тогда…

Каждый шарик был превращён в замечательную зверушку — пушистую ли, нежную, зубастую — но не страшно зубастую, а забавно— с тонкими крылышками или вьющимся хвостом. Зверушки эти — умевшие и летать, и бегать, и плавать — радостные — как будто нигде, никогда нет и не было бед, — разбегались, или разлетались, или расплывались — кто как хотел, благодаря джинна кто помахиваньем крыльев, кто причудливым зигзагом хвоста, кто словом, мерно тающим в воздухе.

— Теперь пора, — сказал джинн, когда все зверушки исчезли. — Вы готовы?

— Конечно, — ответил Водяной, беря за руку Василька.

Джинн возгласил:

Три-четыре,

Может, встретимся ещё мы в этом мире…

 

И тотчас закружилось всё, завертелось. У Василька появилось чувство, что он летит и плывёт одновременно — чувство сладкое, как варенье настоящей улитки, и забавное, как пенье креветок — чувство, которое хотелось бы продлить, но оно закончилось, — закончилось сразу и резко, и появился двор — столь знакомый двор — старый, любимый.

Водяной стоял рядом и держал Василька за руку.

— Значит, всё было на самом деле? — спросил мальчик.

— Конечно, — ответил водяной. — Ничего никогда не бывает понарошку.

Огорчился Василёк или обрадовался?

Кусок шланга, валявшийся около куста сирени, обратился в не- страшную змею и, плюнув — но не презрительно вовсе — водою, — отполз, чтобы не мешать приятелям.

— О, а я и не знал, что он — змея. Он давно… лежит, — Василёк хотел сказать «валяется», — тут.

— Конечно, он змея. Но нестрашная — никого никогда не ужалит и понимает толк в сказках.

— А бывают такие змеи?

— Бывают. Хотя и редко.

Прощаться надо было, но не хотелось совсем, не хотелось.

— Не переживай, Василёк, — сказал Водяной. — Мы ещё встретимся.

— Точно? — спросил чуть расстроенный мальчишка, понимая, что о бывшем с ним никому нельзя рассказать — ни маме, ни папе.

— Обещаю! — улыбнулся Водяной.

Он стал уменьшаться, потом вдруг вырос, стал струистым, окутался аурой, сверкнувшей синевою, и — превратился в маленькую перламутровую капельку. Василёк подставил ладонь, и капелька упала на неё, блеснула и испарилась.

А Василёк пошёл домой.

 

2

Василёк сидел у окна и учил таблицу умножения. Цифры глядели на него строго, и он подумал, что если предложить им поиграть, они — чего доброго — могут оскорбиться. Поэтому он прилежно запоминал их — вернее то, что с ними может произойти, если их умножать.

Свет, струившийся в окно, был золотистым и приятно-нежным.

— Не скучно? — раздалось сзади.

Василёк обернулся и увидел Водяного. Тот был маленьким, сидел на диванном валик, и весело болтал ножками.

— Привет, — радостно воскликнул Василёк, вскакивая со стула.

— Привет, — весело отозвался Водяной. — Подожди, не кидайся ко мне, сейчас я увеличусь, и мы поздороваемся нормально.

Он поджал ножки, изогнулся причудливо и, спрыгнув с валика, стал нормальным — ну, то есть почти с Василька.

Они пожали друг другу руки.

— А разве ты можешь появляться не из воды? — поинтересовался Василёк.

— Я могу появляться откуда угодно, — ответил Водяной. — К тому же, — добавил он, — вода дружит с воздухом, как мы с тобою.

Водяной подошёл к столу и глянул в учебник.

— А-а-а, таблица умноженья, — протянул он.

— Она такая строгая, — пожаловался Василёк. — Частично запоминается, а частично нет.

— Конечно, строгая, — сообщил Водяной. — Ведь ей же нельзя изменяться. А быть всё время одинаковой — скучища. Вот наша таблица умножения для водяных — та веселее гораздо.

— А есть и такая? — недоумённо спросил Василёк.

— Ага, — отозвался Водяной, сунул руку в карман и вытащил маленькую тетрадку.

Тетрадка тотчас раскрылась, и цифры запели мелодично:

 

Мы цифры милых водяных,

Понятны мы для них одних.

Мы помогаем им в воде,

На суше и вообще везде.

Мы любим наших водяных.

И нам не надобно других.

Другой — уже не водяной,

Не понимает нас другой.

 

— А можно мне посмотреть? — спросил Василёк.

— Конечно, — ответил Водяной. — Только ты едва ли уследишь за ними.

И действительно — цифры в этой таблице перемигивались, менялись местами, надували крохотные воздушные шары и плескались в маленьком бассейне.

— Надо ж, — восхитился Василёк, стараясь поймать взглядом шуструю пятёрку.

— Но-но, — сказала пятёрка, — я же не бабочка, чтоб меня ловить.

Она бодро плюхнулась в бассейн, подняв фонтанчик крохотных брызг.

— Какой интересный бассейн! — воскликнул Василёк. — И как это всё умещается в твоей тетрадке?

— Но это же специальная тетрадка Водяного, — сказал Водяной. — Она и рассчитана именно на умещенье многого.

— А чего конкретно?

— О, чего захочешь!

Тройка, покачивая дужками, выскочила из крохотной, бликующей воды и сбросила маленькую медузу на круглую голову девятки. Та фыркнула в ответ и отправила медузу дальше — по эстафете.

— Точно — по эстафете, — сказал Водяной. — Медузы любят эстафеты.

Шестёрка и восьмёрка плыли наперегонки.

— Ну, — предложил Водяной. — Не хочешь ли нырнуть в тетрадку Водяного?

— А можно? — недоумённо спросил Василёк.

— А почему нет? Что нам может помешать?

Он положил тетрадку на пол, и она, сверкнув синим, плоско приникла к шашечкам паркета. Картинки в ней замерцали как— то особенно ярко, и Водяной, взяв Василька за руку, спросил:

— Готов?

— Ага, — храбро отозвался тот.

— Тогда на счёт «три— четыре» прыгаем.

Василёк сосредоточился.

— Три-четыре, — произнёс Водяной.

И они прыгнули.

Лёгкая — будто весенняя синева — поплыла, покачиваясь, вокруг, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Плавные медузы торжественно текли мимо, и цифры кидались в них крохотными шариками — перламутровыми и сиреневыми.

— А где они берут их? — спросил Василёк.

Он вспомнил, как дышал под водой, когда они посещали креветок, и сейчас, легко представив, что вода — это воздух, просто воспользовался предыдущим опытом.

— Они делают их из пузырьков, — ответил Водяной, отпустив руку приятеля, поскольку понял, что тот уже достаточно ориентируется в здешнем пространстве.

— А ты так умеешь? — поинтересовался Василёк.

— И ты тоже.

— Я? — удивился мальчик.

— Конечно. Просто пока не знаешь об этом.

— А когда узнаю?

— Уже узнал. Ну, лови пузырёк.

Как раз один, некрупный, проплывал мимо, и Василёк ловко схватил его.

— А теперь?

— Дунь на него, и всё.

Василёк дунул. Отливая сиреневым, пузырёк тотчас затвердел, и мальчик почувствовал, как в ладони лежит очень приятный, тёплый шарик — причём уже перламутровый.

— Спасибо, — издал тонкую благодарность тот.

— Не за что, — ответил Василёк. И всё-таки поинтересовался: А за что вы меня благодарите?

— Ну как… — ответил шарик, — мне же скучно всё время быть пузырьком. Хочется разнообразия. А сам я шариком стать не могу. Теперь кинь меня… хотя бы в ту медузу.

— А в тройку можно? — полюбопытствовал Василёк.

— Да хоть в девятку, — ответил шарик. — Главное кинуть.

И Василёк кинул.

Шарик, вычертив светящийся зигзаг, ловко залетел в полудужье тройки, она слегка обхватила его, и дальше уже они поплыли вместе.

— Вот так, — сказал Водяной. — Я же говорил, что ничего сложного в превращении пузырька в шарик нет.

Вода расступилась, разошлась, мерцая краями, и они плавно опустились на небольшую зелёную поляну. Тетрадка Водяного сложилась и спланировала к нему в карман.

Василёк потопал ногами, убеждаясь, что под ними самая натуральная, покрытая травою почва.

— Почва, — тихо сказал он. Но уже не удивлённо.

— Что ты говоришь, — переспросил Водяной, — почта?

— Да нет, — пояснил Василёк. — Я говорю — почва.

— Конечно, она всегда появляется, когда кончается вода.

— Но в данном случае вода вроде и не кончилась, — сказал Василёк, показывая на небольшой пруд.

— Да, мы воду прошли насквозь, но кончилась она в том смысле, в каком я убрал тетрадку в карман. А это, — Водяной кивнул головой в сторону пруда, — начало новой воды.

Они подошли поближе к пруду. Он переливался жёлтыми и зелёными огнями.

— Так-так, — сказал водяной. — Огни жёлтые и зелёные — значит домик Тюни неподалёку.

— Чей домик?

— Тюни, — объяснил Водяной. И добавил: — Пожалуй, стоит навестить её.

— А она не обидится? — неожиданно спросил Василёк, следуя рядом с Водяным. Они огибали пруд.

— Тюня-то? А на что ей обижаться?

— И вправду…

Лёгкие зигзаги обозначились в траве. Один двигался за другим, другой за третьим, и все вместе они образовывали весьма занятную колонну движущихся зигзагов.

— Надо ж, — сказал Василёк. — Я всегда считал, что зигзаг — это нечто рисуемое ручкой или карандашом.

— Это особый вид зигзагов, — пояснил Водяной. — Движущиеся зигзаги. Они ползут только в известном им направлении. И никогда не взлетают, в отличие от овалов.

Чуть подальше из травы поднялись два крупных овала. Медленно и плавно поплыли они по воздуху, уменьшаясь в размерах, пока вовсе не исчезли. Зигзаги остановились и подняли остренькие мордочки.

— Бедные, — пожалел Василёк. — Им тоже хочется летать.

— Нет— нет, — успокоил его Водяной. — Они вполне довольны своей зигзаговой участью.

— Да? — усомнился Василёк. — А можно их спросить об этом?

— Можно. Только они не ответят.

— Почему?

— Просто они не любят разговаривать. Их дело ползать. Но ты поверь мне, я знаю, они вполне довольны своей жизнью.

— А где же Тюня? — спросил Василёк, вспомнив цель их пути.

— Вот её домик, — сказал Водяной, указывая на длинную трубу, растущую прямо из земли. Вернее, из травы, ибо  трава была здесь повсюду.

Труба отливала стальной белизной, но белизной тёплой, ласковой, хотелось погладить глянцевитый бок.

— А именно это и нужно сделать, — молвил Водяной, демонстрируя умение читать мысли, которые и вовсе не касаются водных существ. — Иначе мы не попадём к Тюне.

Василёк погладил бок трубы, и она довольно замурчала в ответ, как кошка.

— Вот видишь, — сказал Водяной. — Оказывается, Тюня ждёт нас.

В боку трубы образовалась вполне уютная дверь, а за нею показалась лесенка — небольшая, ведущая вниз.

Приятели спустились.

Тюня — сама похожая на небольшую трубу и вся покрытая нежной коричневой шёрсткой — сидела в трубообразном кресле.

— Здравствуй, Тюня, — сказал Водяной.

— Привет, Водяной, — ответила Тюня. — Кто это с тобой?

— Это мой друг Василёк, — ответствовал Водяной, а Василёк сказал Тюне:

— Здравствуйте.

Он ещё не встречал ни одной Тюни, поэтому не знал, как к ней следует обращаться — на ты или на вы.

— Присаживайтесь, — предложила Тюня.

Было в комнатке ещё несколько кресел, тоже довольно вытянутых, и приятели присели. Вообще комнатка была несколько вытянута вверх, какой и должна была быть, поскольку помещалась в недрах трубы, и вся мебель — то есть стол, два шкафа и кресла, имела несколько трубообразный характер.

— Может быть, ты покажешь свою мордочку? — спросил Водяной.

Василёк поинтересовался тихо:

Почему ты не сказал лицо?

Из коричневой шёрстки проступила мордочка — милая и забавная, напоминавшая хомячковую.

— У Тюнь не бывает лица, — сказала Тюня. — У них мордочки.

— А много вас вообще — Тюнь? — спросил Василёк.

— Пока мне известна одна — я сама. Но раз я есть — то должны быть и другие.

— Но если вы их никогда не видели, откуда же вы знаете, что у них не бывает лиц?

— Я сужу по себе, — здраво ответила Тюня. — То, что у меня есть, обозначается как мордочка. Значит, если есть и другие Тюни — у них тоже будут не лица, а мордочки.

Тюня зажмурилась и чихнула.

— Будьте здоровы.

— А я всегда здорова, — сказала Тюня. И чихнула ещё раз.

— Почему же тогда вы чихаете.

— А я не чихаю, я издаю привычный Тюнин звук.

— Очень похоже на чиханье, — сказал Василёк.

— Возможно, — заметила Тюня, — в мире, из которого ты пришёл, это и называется чиханьем, а тут, у меня — это Тюнин звук. Ты же уже понял, что миры отличаются разным содержательным наполненьем.

— Чем ты занималась в последнее время, дорогая Тюня? — спросил Водяной.

— Тем же, чем и всегда, — ответила Тюня. — Сосредоточенно размышляла о мумриках.

— А кто это? — осторожно, чтобы не попасть впросак, спросил Василёк.

— Я и сама не знаю, — ответила Тюня. — Именно поэтому размышления о них требуют особой сосредоточенности.

— Но зачем размышлять о них? — не понял Василёк.

— Ну, во— первых, должна же я что— то делать. А во— вторых, именно потому, что я не знаю, кто такие мумрики, размышления мои носят абстрактный характер, то есть могут привести к интересным результатам.

Из шкафа раздался звук — глуховатый, поскрипывающий.

— По— моему, — предположил Василёк, — кто— то хочет выбраться на волю.

— И не в первый раз уже, — сказала Тюня. — Шкаф периодически издаёт этот звук, но никто не выходит.

— А нельзя ли открыть и посмотреть.

— Нельзя, — сказала Тюня и вздохнула.

— Почему?

— Но ты же видишь — Тюня трубообразная и пушистая, но у неё нет ни рук, ни ног, — объяснил Водяной.

— Так давай мы с тобой, — предложил Василёк Водяному, — откроем шкаф.

— Это мысль. А, Тюня? Ты не хочешь, чтобы мы открыли шкаф?

— Попробуйте. Может быть, там таится нечто интересное.

Василёк и Водяной подошли к шкафу. Это был довольно большой тёмный предмет, и показалось, что сделан он из могучих древесных корней. Василёк взялся за левую ручку, а Водяной за правую.

— Ну, на счёт — три-четыре, — сказал Водяной.

И они распахнули створки.

Пушистая горка съехала вниз и уютно устроилась на полу.

— Ах, я так и знала, — воскликнула Тюня. — Вот он — мымрик. Ну, наконец— то я вижу тебя.

Мымрик был желтоватого окраса, не крупнее маленькой собачки, и мордочка, подобная Тюниной, проступила у него на спине.

— Здравствуй, Тюня, — сказал он. — Вот мы и встретились. Я рад.

— А уж как я-то рада! — воскликнула Тюня.

— Видишь, Василёк, — сказал Водяной, — к чему приводят порой упорные размышления. Тот, о ком размышляешь, может появиться в реальности.

— Если это — Тюнина реальность, — сказал Василёк, закрывая свою створку шкафа.

А Водяной закрыл свою.

Мымрик приподнялся немного, встряхнулся и быстро-быстро перебирая мохнатыми лапками, двинулся к Тюне.

— Уважаемая Тюня, — спросил Василёк. — А как же вы, если у вас нет рук и ног, двигаетесь?

— Тюням не положено двигаться, — ответила Тюня. — Им положено сидеть и размышлять.

Мымрик взобрался на Тюнино кресло, и она слегка подвинулась, освобождая ему местечко.

— Вот так. Вместе нам будет хорошо, — подытожила Тюня.

Мымрик засопел и, показалось, задремал.

— Но… — снова весьма осторожно полюбопытствовал Василёк, — чем же вы питаетесь?

— Я питаюсь воздухом, — ответила Тюня. — Воздухом, который просачивается сквозь мою трубу-домик. Поэтому, друзья мои, хоть я вам очень признательна за мымрика, я не могу угостить вас.

— И не надо, — сказал Василёк. — Один наш знакомый джинн говорит, что самое важное — помогать другим, а вовсе не угощаться. Так что с нас довольно появления мымрика.

— Ах, какой умный джинн! — восхитилась Тюня. — Впрочем, так и должно быть. Джинны не бывают глупыми.

Водяной и Василёк одновременно поднялись с кресел.

— Дорогая Тюня, нам пора, — сказал Водяной.

— Да, теперь, когда у вас есть мымрик, вы будете совершенно счастливы.

— Спасибо, — сказала Тюня. — Это вы верно заметили. И если бы мымрик не заснул, думаю, он тоже сказал бы вам до свиданья. Но так как он спит, я скажу два раза — за себя и за него.

И она сказала.

Друзья ответили и пошли к лесенке.

Поднявшись по ней, Василёк погладил изнаночную сторону трубы, и они выбрались на зелёную поляну.

— Вот так и строится жизнь, — философически заметил Водяной. — Мы помогли Тюне, а кто-нибудь потом поможет нам.

На краешке пруда сидели две лягушки.

Они распевали песенку, широко открывая рты:

 

Мы лягушки, мы лягушки,

Мы весёлые подружки.

Любим делать мы прыг-скок,

Прыг — на Юг, скок — на Восток.

Ну а если встретим клевер,

Это, значит, будет Север.

А до Запада скакать

Неохота нам опять.

Прыг-скок, прыг-скок.

Вот он Запад, вот Восток…

 

Одна из лягушек подскочила и бодренько шлёпнулась в воду. Над водой раздалось недовольно:

— Вечно эти лягушки… Никогда не могут сидеть спокойно.

— Кто это? — удивился Василёк.

— Как кто? — ответил Водяной. — Пруд, конечно.

— Да? Никогда не доводилось купаться в разговаривающем пруду.

— А я не для купанья, — сказал пруд.

— А для чего тогда?

— Я для покоя. А эти лягушки-подружки вечно прыгают в меня. Какой уж тут покой!

Лягушка, прыгнувшая в воду, высунула мордочку и поинтересовалась у друзей:

— Не знаете ли, который час?

— Увы, — развёл руками Водяной. — Это нам неизвестно.

— А почему вас интересует время? — спросил Василёк.

— Потому, что нам надо петь по часам.

Лягушка выбралась из воды и уместилась рядом с подружкой.

— Если мы переборщим с нашим пеньем — пруд вообще возмутится.

— Да уж, — сказал пруд. — Я бы предпочёл вовсе обойтись без вашего пенья, но раз уж вы тут живёте, ничего не поделаешь.

И он мелодично покачал небольшими волнами.

— Послушайте, — сказал Василёк, обращаясь к лягушкам. — Если вас так интересует время, не стоит ли завести часы?

— Мы бы завели, — ответила одна из лягушек, — но у нас их нет.

— А если тщательно поискать? — предложил Василёк. — Часы должны быть где-нибудь в округе.

— Мы искали, — сказала вторая лягушка. — Искали внутри пруда и по берегам его. Даже допрыгивали до домика-трубы Тюни, но часов нигде не оказалось.

— Да, часы тут найти не просто, — посочувствовал лягушкам Водяной.

— Однако, — сказал Василёк, — если у вас нет часов, как же вы можете петь по ним?

— А мы чувствуем, — отвечали лягушки хором, — когда можно, когда нельзя.

— Тогда, — логично предположил Водяной, — может быть, вам вовсе не нужны часы?

— Может, — сказала одна из лягушек. — Но с часами всё же надёжнее.

— Не поискать ли нам, — наклоняясь к Водяному, предложил Василёк, — вдруг получится?

— Пожалуй, — согласился тот.

Для начала они обошли пруд. Часов нигде не было. Попадались мелкие камешки, ракушки, отливавшие перламутром, всякая всячина, но никаких часов — ни ручных, ни настенных — им не встретилось вовсе. Пруд мерцал золотисто. Лягушки молча глядели в него.

— Тогда поищем в лесу, — предложил Водяной. — В лесу чего только нет.

— Но где же лес? — спросил Василёк.

— А мы поступим по методу Тюни — представим лес, он и возникнет. Давай зажмуривайся и представляй — тщательно и точно. На счёт три.

Водяной скомандовал, Василёк зажмурился, представляя лес, могучую сумму деревьев, тропки между них, замшелые валуны, красивые поляны…

— Всё, — услышал он голос Водяного, — можно открывать глаза.

Лес действительно сиял, переливался зелёными и золотистыми  оттенками, и приятели двинулись к нему — что ещё им оставалось делать?

Они вошли под живую лиственную арку, и она заиграла лучами листьев, приветствуя их. Тропинки вежливо открывались, точно указывая, куда идти.

— Но, — сказал Василёк, — часы же не растут на деревьях.

— А почему бы им не расти? — ответил Водяной. — Это же не простой лес.

Они вышли на маленькую поляну, где солнечные зайчики играли в чехарду.

— Привет, ребятки, — сказал Водяной. — Не встречались ли вам часы?

Зайчики остановились, и старший поглядел на Водяного.

— Идите туда, — он махнул лучиком, — в гущу. Там они встречаются иногда.

— Спасибо, — сказал Василёк, и они пошли.

Валуны оказались на прежнем месте — то есть там, где их и представлял Василёк. Мох был красив, бархатист, и в нём барахтались разные забавные жучки и козявки.

— Ой, — раздался писк, и Василёк вздрогнул.

— Кто это?

— Это я — козявка, — сказала козявка. — А вы, как мы думаем, за часами, да?

— Ага, — ответил ей Василёк.

— Вообще-то меня зовут малявка. Но многие находят такое имя обидным, поэтому я обычно представляюсь козявкой. Идите по тропке, что начинается за нашими валунами. Думается, часы уже выросли. Вы их увидите.

На пятом — если считать от валунов — дереве, на нижней ветке росли весьма приличные — если иметь в виду их объёмы — часы.

— Итак,—  резюмировал Водяной, — мы у цели. Но вот вопрос — как их снять?

— Нет ничего проще, — сказали часы, разрешая недоумение друзей. — Мы уже спелые часы. Отойдите немножко, и сейчас мы сорвёмся вниз.

— А вы не разобьётесь? — испугался василёк.

— Часы никогда не бьются, — ответили часы. — Иногда они только спешат.

Приятели отошли, давая часам возможность спокойно спуститься вниз. Совсем спокойно не получилось — был небольшой шум, но всё в целом прошло хорошо. В прямоугольном деревянном чехле с милым хвостиком сзади часы стояли на тропинке и приветствовали друзей ходом своих стрелок.

— Чудесно, — сказал Водяной. — Теперь — если вы не против — мы отнесём вас лягушкам.

— А зачем нас нести? — удивились часы. — Мы можем идти сами.

Они чуть приподнялись, и Василёк увидел их ножки — маленькие и аккуратные.

Пошли.

Часы бежали впереди, весело покручивая закорючкой хвостика.

Как только вышли из леса — он пропал.

— Ничего удивительного, — заметил Водяной. — Это же воображаемый лес.

Лягушки молча смотрелись в пруд.

— А вот и мы, — сказал Василёк. — Мы вам принесли, вернее, привели часы.

Часы сели на край бережка, прямо перед лягушками, и те обрадованно уставились на циферблат.

— Вот спасибо, — сказали лягушки хором, — теперь мы точно будем знать, когда стоит петь, а когда — помолчать.

И запели:

 

Мы с часами, мы с часами,

Веселее будет нам,

Будем петь мы по часам —

Так удобней, знаем сами.

Чтоб не беспокоить пруд,

Будем петь мы по часам.

Опа-ри-ру-ри-ру-рам,

Петь — такой весёлый труд.

 

— Чудесно, — сказал Водяной.

И Васильку как— то сразу ясно стало, что пора возвращаться домой.

— Но… как же мы вернёмся? Без джинна.

— О, на этот раз он нам не понадобится. Ведь у меня есть тетрадка.

Водяной вытащил из кармана свою тетрадку и, как раньше на полу, разложил её прямо на траве.

— Прощайте, прощайте, — прокричали лягушки.

— До свиданья, — вежливо сказали часы.

— Рад был познакомиться, — вежливо промолвил пруд.

Крохотный бассейн возник на тетрадном листе — крохотный, но абсолютно настоящий — было видно и слышно, как в нём живёт и плещется вода. Водяной взял Василька за руку, поинтересовался, готов ли тот, и, получив удовлетворительный ответ, бросил:

— Ныряем.

И они нырнули.

Медузы вновь проплывали мимо них, плавные и торжественные, и цифры резвились вокруг, подтверждая собственные правила.

Путь был недолог — друзья, сухие и лёгкие, вынырнули в комнате Василька, а тетрадка лежала на полу.

Водяной нагнулся, поднял её и спрятал в карман.

— Вот так, — сказал он, улыбаясь.

— Что ж, — произнёс Василёк с надеждой, — до будущих встреч?

— Непременно, — пообещал Водяной и, как в прошлый раз, когда они прощались, обратился в перламутровую капельку, которая испарилась с ладони Василька.

3

— А этот мотоцикл, — сказал Василёк, — всегда привязан, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь на нём ездил. Хоть куда.

На этот раз он сам предложил прогулку — обычную прогулку, без чудес, по близлежащим улицам.

— Без чудес нельзя, — сказал Водяной. И пояснил: — Скучно.

Василёк согласился.

Но вышли они из дома самым обычным образом — через дверь, спустившись предварительно на лифте.

И вот, когда проходили двор, мальчик показал на мотоцикл.

Вид у того был достаточно грустный.

— Опля, — сказал Водяной, и с пальцев его брызнула сумма капель.

Широкий глаз мотоцикла открылся, и цепочка, приковавшая его к парапету, спала.

— Теперь ты можешь путешествовать сам, — сказал ему Водяной.

— Занятно, — ответил мотоцикл. — Но я боюсь, — он моргнул круглым глазом, — что другие машины… и мотоциклы будут недовольны, если увидят меня одного, без седока.

— А ты придумай себе седока, — посоветовал Водяной. — Если твой пропал.

— А мой не пропал, — ответил мотоцикл. — Уехал куда-то. Без меня.

— Всё же скучно, наверно, всё время быть прикованным к одному месту, — предположил мальчик. — И глаз у тебя был заплаканный.

— Скорее запылённый, — сказал мотоцикл. — Ну, спасибо, в общем. Немножко, пожалуй, прокачусь.

— Не волнуйся, — напутствовал его Водяной, — я сделаю так, что тебя никто не увидит.

Он отъехал на несколько метров, но тотчас вернулся.

— А как мне привязаться опять, — спросил, — когда накатаюсь?

— Ты фыркни вот так, — объяснил Водяной. Он сложил губы дудочкой и фыркнул определённым образом.

— А вдруг не получится? — предположил мотоцикл.

Непременно получится, — сказал Водяной. — Я запрограммировал это, брызгаясь волшебными каплями.

— Тогда хорошо, — ответил мотоцикл. — Привет.

И он укатил в соседний двор.

— Вернётся? — спросил Василёк.

— Конечно, — ответил Водяной. — Мотоциклы — они верные.

И пошли дальше.

Мир вокруг был обычным миром — конкретным, тяжёлым, с изобилием деталей.

— А они тебе все знакомы? — спросил Василёк.

— Детали-то? Конечно. Всюду всегда одинаковые.

— Тогда тебе, наверно, неинтересен этот двор, эта улица…

— Почему же? Просто их надо немного подсветить.

— А как?

— Очень просто.

Они подошли к большому седоватому тополю, и Водяной предложил Васильку взять его за руку, что тот и сделал.

Тотчас же они — даже, как показалось мальчику, без движенья — очутились внутри ствола и потекли, помчались вверх, неуёмно, мощно. Соки дерева мелькали вокруг, цвели сладкой массой, и становилось весело, легко и свободно.

Василёк и Водяной выпорхнули, будто птички, на верхушку кроны, и, оба маленькие, обнаружили себя в серединке листа.

— Вот это я называю подсветить мир, — сказал Водяной. — Согласись, без подсветки он достаточно беден.

Ворона опустилась на ветку, и листок слегка вздрогнул, а друзья вздрогнули с ним.

— Привет, ворона! — сказал Водяной.

— Карр, — ответила ворона.

— Неужели она нас не поймёт? — удивился Василёк.

— Почему не пойму? Пойму, — ответила ворона. — Только не знаю, понравится ли вам мой грай.

— Мне нравился всегда, — сказал Василёк. — Мне чудилось, что это маленькие такие шарики падают, и хотелось их поймать.

— Надо ж, — отвечала польщённая ворона, — ты первый мальчик, кто оценил мой грай так интересно.

И ворона издала цепочку карров, протянувшихся в воздухе.

— А эти уже похожи на проволочные штучки.

— Да, пожалуй, — согласился Водяной.

— Всё же спасибо, — сказала ворона. — Интереснее граять для кого-то, чем просто так.

Она взмахнула крыльями и улетела.

Ветка слегка покачнулась, покачнулся и листок, и друзья вместе с ним.

— А как мы назад? Так же? — спросил Василёк.

— Зачем так же? Давай разнообразить пути.

Он взял мальчика за руку, и они спрыгнули вниз и, точно два шарика, грая, полетели к земле, полетели, а когда коснулись асфальта, стали обычными.

— Интересно, — а никто не видит, что происходит с нами?

— Никто. Зачем же чтобы кто-нибудь видел это?

Мимо проехал мотоцикл. То, что он едет один, не удивляло ни людей, идущих по своим делам, ни водителей машин. Мотоцикл был очень аккуратным и не нарушал никаких правил. Заметив друзей, он посигналил им — опять же так, что слышали это только они.

— Вот видишь, — сказал Водяной, — никто же не замечает необычный мотоцикл. Так и наши превращенья незаметны для других.

— А куда он сейчас? — спросил мальчик.

— Возвращается на место, — отозвался Водяной. — Накатался.

Они свернули во двор, обогнули песочницу, возле которой сидела собака, и, поздоровавшись с нею, остановились на минутку.

— Ты не потерялась? — обеспокоился Василёк, зная, что собака поймёт его.

— Нет— нет, — ответила та. — Сейчас выйдет хозяин.

— Не будем задерживаться, — сказал Водяной, и они вышли через двор на улицу.

— Много машин, — недовольно заметил Водяной. — Перелетим?

Уже не спрашивая, что делать, Василёк ухватился за лапку Водяного, и они в один момент оказались на другой стороне улицы.

Момент был всего лишь один — но мальчик успел заметить, как из его одинокой сердцевинки видны крыши едущих машин, быстрые такие, как занятные оригинальные насекомые…

— Они в каком-то смысле и есть насекомые, — заметил Водяной. — Ибо всё похожее отчасти оно и есть.

«Но, вероятно, только отчасти», — подумал мальчик, потому что со стороны машины были вполне обычны и совсем не напоминали никаких насекомых.

— Зато я — вылитое насекомое, — писк донёсся из травы, и мальчик нагнулся, пытаясь разглядеть, кто это.

— А это я — козявка. То есть вообще— то малявка, но многим не нравится это названье. Я помогла вам пройти к часам, растущим на дереве.

— А-а-а, — протянул мальчик, — я помню вас. Или тебя, — тут же поправился он.

— Это всё равно. Таким козявкам-малявкам, как я, совершенно всё равно, как к ним обращаются. Лишь бы не раздавили.

— А зачем ты выползла в этот мир? — спросил Водяной.

— Так уж получилось, — вздохнула козявка. — Вынесло как— то. Я сама не хотела.

— А можно тебя взять? — спросил Василёк.

— Её не только нужно взять, — сказал Водяной, — но и переправить обратно, в её мир.

— А ты сумеешь? — спросил мальчик.

— Конечно, — ответил Водяной.

Нагнувшись, он бережно взял козявку, причём она заиграла синевато-красными оттенками, и так же бережно убрал в карман.

— Спасибо, — раздался оттуда писк.

— А тетрадки твоей там нет сегодня?

— Нет, сегодня она ни к чему. Мы же гуляем по городу.

— И куда мы направимся теперь?

— О, куда хочешь. Можно даже домой.

— Ко мне? — уточнил мальчик.

— Ну да. Ибо мой дом всюду, где вода. И ты неоднократно бывал в его частях.

— Не знаю, — ответил Василёк несколько растерянно. — Надо подумать.

— Давай присядем и подумаем, — предложил Водяной.

— Давай, — согласился Василёк и направился к скамейке.

— Что ты,—  удержал его Водяной. — Зачем же садиться на скамейку, если есть волшебный камень.

— Есть? — недоумённо спросил Василёк. — Где же он?

— А вот, — щёлкнул пальцами Водяной, и неподалёку от скамейки действительно возник причудливый, с двумя сиденьями камень. — Садись, — сказал Водяной и подал пример.

Сидеть оказалось вполне удобно.

— А другие его не видят?

— Нет, конечно, — ответил Водяной.

— Ой! — воскликнул Василёк.

— Что такое? — обеспокоился и Водяной.

— А ты не задавил козявку?

— Ах, это, — рассмеялся Водяной. — Нет, не беспокойся. Такие малявки, которые по сути козявки, обладают одним замечательным качеством — незадавимостью. С ними ничего никогда не происходит. Такова их особенность. К тому же козявка по каналам моего кармана уже вернулась к себе домой.

— Как это?

— Очень просто. В моих карманах расположены каналы связи с разными мирами.

— Ох ты, — восхитился Василёк. — Тогда зачем же возвращаться домой. Давай отправимся куда-то!

— Давай. Куда бы ты хотел?

— А если… — мечтательно протянул Василёк, — отправиться в страну динозавров?

— А что, это мысль. Только мы отправимся в страну добрых динозавров.

— А как?

— Увидишь. Ну, встали.

И они встали.

Камень, слегка померцав, растаял в воздухе, чего, естественно, никто не заметил.

— Теперь, — сказал Водяной, — ты станешь маленьким и окажешься у меня на ладони. — Он бормотнул что— то, и Василёк обнаружил себя на уютной и мягкой ладони Водяного. — И, — сказал тот, — я прячу тебя в карман и присоединяюсь к тебе.

Василёк зажмурился, но подумав, что Водяной не говорил ему об этом, открыл глаза.

В приятной темноте нечто засвистело, зашуршало, и он понёсся куда— то, чувствуя, что рядом несётся и Водяной.

Полёт был быстрым и закончился приятным приземленьем на поляне.

Сложно было описать, как Водяной вынырнул из собственного кармана, но Василька он извлёк оттуда совершенно легко и тут же превратил его в нормального мальчишку.

— Во смотри, — сказал Водяной.

Огромные деревья росли тут, и силуэты далёких гор мерцали синевато, окружённые золотистой дымкой.

Травы были высокими, они переходили в папоротники, а те — в хвощи и плауны, густые, но не цеплявшие никого, нет— нет.

Гномик, держась за стебель, глядел в небо.

— Красиво как, — молвил он, — птеродактили летают.

— Он похож на гномика одиночества, — сказал Василёк Водяному.

— Ничего удивительного, — ответил тот. — Все гномики похожи. Как, впрочем, и козявки.

— Уважаемый гномик, — обратился к маленькому Василёк. — А где вы видите птеродактилей?

— Да вот же они, — отозвался гномик.

И действительно — большие зигзаги обозначились в небе. Они перемещались легко, хотя порою напоминали чаек, высматривающих  добычу.

Снижаясь над поляной, они становились отчётливей, видно было, какие у них большие, мягкие, кожистые крылья и добрые улыбки.

— Откуда же у них добрые улыбки? — недоумевая, спросил Василёк. — Я думал, они хищники.

— А у нас нет хищников, — ответил крупный птеродактиль, спланировав на поляну.

Два других, приветственно помахав крыльями, полетели дальше.

Гномик, поздоровавшись с могучим ящером, юркнул в норку.

— Привет, Водяной, — сказал птеродактиль. — Ты привёл к нам друга?

— Привет, птеродактиль, — ответил Водяной. — Ага. Это Василёк.

Тот тоже поздоровался.

— Так почему же у вас нет хищников? — спросил он.

— Когда-то давно они были, — объяснил птеродактиль. — Но постепенно устыдились —  того, что причиняют боль другим. А как ты знаешь — никого никогда нельзя обижать. Мы все добрели — не сразу, конечно, много потребовалось лет, но вот наконец развили в себе доброту настолько, что смогли питаться солнечным светом. У нас никто никого не ест.

— Вот бы людям так! — восхищённо воскликнул Василёк.

— Подожди, — ответил птеродактиль. — Вы тоже к этому придёте. Только не сразу.

— Ну, мне пора, — резюмировал он, плавно снялся с поляны — помахал крыльями: и разминочно, и прощально — и улетел, превращаясь в точку. А потом и вовсе исчез.

Точка померцала на ладони у Водяного — точно крошечный глазок, в котором был виден полёт птеродактиля — и пропала.

— Отправимся дальше? — предложил Водяной.
Василёк кивнул.
Они прошли под роскошными папоротниками, чьи лапчатые листья качались над ними изумрудно, и вступили в огромный лес, переливавшийся красивыми оттенками. Трава тут была мягкая, и можно было не опасаться — ибо слова птеродактиля не могли быть ложными, — что кто-то выскочит из зелёных густот.

— А вот игуанадоны, — сказал Водяной. — Раньше они паслись, поедая зелень, но теперь и в этом необходимость отпала.

Игуанадоны — большие, как двухэтажные дома, улыбались.

В каждой улыбке могло поместиться по небольшой комнатке.

И Водяной, и Василёк помахали им и получили в ответ такие ж приветные помахиванья лап.

Широкие листы неизвестных растений расступились, и друзья увидели гладкое мерцанье озёр.

Диплодоки — как и положено — с длиннейшими шеями и хвостами, входили в них, сладко жмурились, вздымали волны.

— О, какая чудная вода! — воскликнул Водяной. — А ну— ка…

И с разбега он бросился в озеро.

Один из диплодоков поддел его на шею, весело подбросил в воздух, поймал хвостом, после чего Водяной нырнул глубоко, а вынырнув, крикнул:

— Василёк, давай ко мне!

И Василёк прыгнул.

Они плавали возле диплодоков, качались, как на лианах, на шеях и хвостах, и веселились от души. А выбравшись на берег, оказались абсолютно сухими.
— Так и должно быть, — сказал Водяной. — Диплодоки же наши друзья.

— А почему мы не поговорили с ними? — поинтересовался Василёк.

— Диплодоки не любят разговаривать, — ответил Водяной. — Но от этого они не менее дружественны.
Снова вошли в лес, и послышался рык — низкий довольно.

— Подожди, — спросил Василёк, — птеродактиль же сказал, что никого хищного не осталось?

— Правильно, не осталось, — громко объявил крупный тираннозавр, выбираясь из лесной тени. — Но голоса-то у всех разные. У меня, например, громкий.

Он стоял, возвышаясь над друзьями, и маленькие его лапки забавно покачивались в воздухе.

— Я бы пожал ваши лапки, — сказал тираннозавр, — но боюсь не дотянуться. А если хотите покататься, я устрою вас на своём хвосте — и в путь.

Друзья согласились.

Тираннозавр опустил массивный хвост на землю, они взобрались и устроились достаточно удобно.

— Ну, в путь, — рыкнул не страшно совсем тираннозавр и побежал.

Он бежал мощно и быстро, лес мелькал вокруг — многолиственный и многоствольный, богатый, разнообразный.

Тираннозавр перешёл на прыжки.

— Не трясёт? — спросил он друзей.

— Не-а, — отозвался Василёк. — Но забавно подбрасывает. Как на аттракционе.

Они выбрались в мелколесье, миновали озёра с диплодоками, и птеродактили, летевшие не так уж высоко, помахали друзьям крыльями.

На одной из полян тираннозавр стал.

— Спасибо за прогулку, — сказали друзья, спускаясь.

— Не за что, — ответил тираннозавр. — А теперь мне пора по своим, тираннозавровым делам.

И мощные прыжки понесли его в неизвестность.

— Для нас неизвестность, — сказал Водяной. — А ему хорошо известно, куда он отправился.

— И даже ты не знаешь куда?

— Даже я, — ответил Водяной.

— Но почему?

— Потому что, — улыбнулся Водяной, — нам пора возвращаться.

— Что ж, — сказал Василёк. — Пора, значит пора.

На этот раз — уменьшенный и отправленный в карман Водяного — он каким-то образом видел, как Водяной и сам нырнул в свой карман, и они понеслись, понеслись… пока не вынырнули у скамейки.

— Хотел бы я иметь такой карман, — сказал Василёк — но не завистливо, а восхищённо.

— А зачем? — сказал Водяной. — Он же есть у меня? Зачем тебе иметь то, что есть у друзей? Они поделятся…

И Василёк согласился.

— Что это? — спросил он, увидав смутно-розовое, очень красивое, нежно-слоистое.

— Где? — полюбопытствовал Водяной.

— Да вон же, — указал Василёк.
— Там ничего нет, — уверенно ответил Водяной.

Василёк выглядел разочарованным.

— Но, — лукаво прищурившись, молвил Водяной, — если ты видел розоватое свеченье, тебе стоило бы познакомиться с сакурой.

— А откуда она возьмётся?

— Мы позовём её.

Он сделал быстрое круговое движенье, и в пространстве возникла мерцающая золотистая полоса.

— Чтобы никто лишний не увидел сакуру, — пояснил Водяной.

Она появилась в центре мерцания — розовая, ветвистая, превосходная.

— Какая чудесная! — восхитился Василёк.

— Не волнуйтесь, дорогая сакура, — сказал Водяной, — мы чуть полюбуемся вами и вернём на место.

Сакура встряхнулась, как собака, выбравшаяся на берег.

— Я не против, — сказала она. — Сакуры на то и существуют, чтобы любоваться ими.

И они полюбовались.

Лепестки были очень нежны, отливали перламутром и напоминали маленьких улиток.

— А они не превратятся в них? — спросил Василёк, зная, что Водяной прочитает его мысли.

— Нет, нет, — ответила за Водяного сакура. — Листья сакуры никогда ни во что не превращаются.

— Пожалуй, мы налюбовались уже, — произнёс Василёк.

— Что ж, — молвила сакура, — тогда мне пора. Водяной, прошу вас.

Водяной сделал точные движенья руками, и сакура исчезла, а потом растаяла и защитная лента.

— А не слетать ли нам в Японию? — предложил Водяной. — К драконам?

Разумеется, мальчик согласился — да не просто согласился, а с восторгом.

Был проделан тот же путь — через волшебный карман Водяного — и вот:

— Ух ты, как здорово, — восхитился Василёк, выпрыгивая из кармана Водяного. — Значит мы в Японии?
— Ну да, — ответил Водяной. — Между прочим, тут любят и ценят воду. Правда, меньше, чем в Китае.

— Тогда, может быть, отправимся в Китай.

— Успеем, — резонно заметил Водяной.

Они шли по длинной улице и любовались домами, непохожими на привычные Васильку. У многих дверей висели забавные цветные фонарики, а стены домов казались бумажными…

— Не стены, — поправил Водяной, — перегородки внутри них.
А внутри каждого домика был уютнейший садик.

Хозяин одного из домиков поклонился, улыбаясь вежливо, и друзья поклонились в ответ.

— Я хочу показать вам сад камней, — сказал хозяин.

Друзья проследовали за ним.
Камни лежали в определённом порядке — и молчали, как и полагается камням.

— Они говорят молча, — пояснил хозяин. — И молча воспроизводят устройство вселенной.

Несколько минут Василёк рассматривал это интереснейшее — строгое и простое — устройство.

А потом они, поджав ноги и сидя на циновках, пили вкуснейший чай.

Хозяин проводил их, и они двинулись дальше — по длинной-длинной улице…

— А куда мы? — спросил Василёк.

— К дракону, — ответил Водяной. — Он перевезёт нас в Китай.

Дракон обитал за стенами небольшого дворца.

Крылья его вздрогнули, приветствуя друзей.

Водяной поклонился с достоинством, то же сделал и Василёк.

Дракон изрыгнул немного пламени, но тотчас сказал:

— Извините.

— Ничего, ничего, — сказал Водяной, — мы не боимся огня.

— Даже как-то внутри него путешествовали, — добавил Василёк.

— Тогда всё в порядке, — молвил дракон.

Голос у него был сильный, почти как у тираннозавра.

— Ничего удивительного, — пояснил дракон. — Тираннозавр — мой дальний родственник. Ну, взбирайтесь мне на спину, и полетим.

Удобно расположившись на чешуйчатой, покрытой сложным узором спине, друзья наблюдали мчавшиеся внизу большие пространства воды.

Они не особо-то и мчатся, — пояснил Водяной, — просто нам так кажется…

Замелькали города, среди зелени возникали пагоды, и большие стрекозы мелькали около их ярусов, огромная стена тянулась и тянулась, и шевелились леса бамбука…

Гора возникла — серая, многоступенчатая. Снега синели на её вершине, мерцая красиво…

Китайский дракон упражнялся в искусстве пускания огня.

Огонь завивался кольцами, сворачивался в круги и рулоны, в нём возникали экзотические письмена, которые сменяли специальные огненные картины.

— Как красиво, — восхитился Василёк.

— Ещё бы, — отозвался японский дракон, опускаясь на гостевой выступ. — Никто не умеет пускать огонь лучше китайских драконов.

Китайский его собрат прекратил упражнения и приветствовал гостей.

— Давненько не виделись, Водяной, — сказал он.

— Ага, — отозвался Водяной. — Это мой… — начал было он…

— А я знаю, — ответил дракон. — Ты забыл, что драконы всегда всё знают?

— Ну, я, пожалуй, полетаю, — сказал японский. — Пока, друзья.

Он взлетел, делаясь меньше и меньше. Василёк провожал взглядом его полёт.
— Вот и ладно, — сказал китайский. И спросил — Ну, как проводите время?

— По-разному, — изрёк Водяной. — Вот ходили гулять по улице, на которой живёт Василёк, да скучно стало. Решили добавить немножко волшебства.

— Да, с волшебством интересней, конечно, — согласился дракон.

— И вот были у динозавров…

— А, наши родственники, — протянул дракон.

— А потом навестили вас.

— Тоже неплохо, — заметил дракон.

— Дракон, — спросил Василёк. — А вам не скучно одному?

— Нет, что ты, — отозвался дракон. — Мне никогда не бывает скучно. И потом — одиночество… столь относительное понятие!

— Да? — удивился Василёк. — А я думал — либо оно есть, либо его нет.

— С одиночеством никогда нельзя утверждать ничего на сто процентов, — авторитетно заметил дракон. — Бывает оно есть, когда его нет, и наоборот.

— Это так, — согласился Водяной, глядя вниз с горы.

— Нет, с неё можно только слетать — мерно, кругами, — сказал дракон. — Никому бы не посоветовал пытаться съехать с неё, как с зимней горки.

— А мы и не собирались, — объяснил Водяной. — Для путешествий у нас есть мой карман. И ещё много разных средств…

— Да, я знаю, — сказал дракон, выпуская лёгкое колечко огня.

Василёк поймал его, уверенный, что не обожжётся. И точно — колечко мягко светилось и совсем не жгло.

А потом растаяло.

— Его нельзя взять на память, — пояснил дракон. — Но можно запомнить, какое оно.

— Я запомню, — пообещал мальчик.

— Итак, — сказал Водяной. — Вперёд, мой друг. Вернее — в карман.

На сей раз Василька уменьшил дракон, и он втянулся в карман, видя при этом, как то же происходит и с Водяным.

Был полёт, всё мелькало.

— Где это мы? — спросил Василёк.

— Где-то, — отозвался Водяной. — Сейчас узнаем.

Колесо прокатилось мимо.

— Уважаемое колесо, — обратился к нему Водяной, — не подскажете…

— Вы внутри компьютера, — не останавливаясь отвечало колесо. — Вернее — внутри интернета, — добавило оно, отъехав на приличное расстояние.

— Надо ж, — восхитился Василёк.

— Вот что означают эти миганья и мерцанья вокруг, — пояснил Водяной, — это сайты и порталы. Ну — куда?

Они свернули на кольцеобразный путь — и двумя шариками выкатились в бильярдную игру.

Весело щёлкая по другим шарикам, они катались некоторое время, после чего из темноты лузы провалились в гору сверкающей информации. Эта гора богато лучилась и переливалась, и Василёк подумал, что тут можно узнать всё, что угодно.

— Естественно, — отозвалась гора. — Только не спрашивай о своём будущем.

— Почему? — полюбопытствовал Василёк. — Потому что оно во многом зависит от тебя.

Пройдя сквозь гору — она не возражала, нет-нет, — они очутились на площадке, с которой взлетали самолёты. Уцепившись за хвост одного из них, спланировали на сайт дачных участков, откуда угодили на болтливый форум.

— Форумам и положено болтать, — недовольно заметил он, когда друзья остались недовольны шумом. — Самое подходящее занятье для форума.

Дальше были мигающие разноцветно сайты, мимо которых они будто бы проплывали, иногда узнавая старых знакомых — то настоящая улитка качнёт рожками, то раздастся пенье весёлых креветок.

— А вот смотри, — сказал Водяной. — Китайский дракон полетел.

— Точно китайский? — поинтересовался Василёк. — Может быть, японский?

— Нет-нет, японский давно уже дома. Это китайскому надоела его гора, и он решил посмотреть, не изменилось ли что в округе…

Нечто зашевелилось громоздко, и они попали на исторический портал.

Ровными рядами армии выстраивались друг против друга; Василёк чётко видел мечи и щиты, но не знал, греки это или римляне.

— Этим людям стоило бы поучиться у динозавров, — заметил Водяной. — Те давно уже умеют питаться солнечным светом, а эти всё ещё дерутся.

Армии сошлись с дикими криками, и друзья перескочили на другую клетку пространства — там переливались золотом пески и люди громоздили пирамиды.

— Царь-фараон — суровый царь, — молвил Водяной.

— А можно его увидеть? — полюбопытствовал Василёк.

— Пожалуй, — ответил Водяной.

Они шли по дворцу, где на стенах были причудливые цветные картинки, и в зале, куда они вышли, на высоченном троне сидел неподвижно Царь— фараон — в богатых украшениях.

Дальше их качнуло несколько вбок, снова замелькало всё, понеслось, и Василёк увидел, как он уменьшается, падает в карман Водяного, а Водяной, сворачиваясь, следует за ним… И они вынырнули оба возле дома Василька.

Вот так, — сказал Водяной. — Хорошо полетали. Ну, до будущих встреч?

— А когда они будут?

— Это зависит от обстоятельств.

— А обстоятельства?

— А обстоятельства, конечно, от тебя.

— Какой-то замкнутый круг, — сказал Василёк несколько печально.

— О, не переживай, — утешил его Водяной. — Из каждого замкнутого круга есть выход. Ты убедишься в этом не раз…

Собственно, последние слова произнёс уже не Водяной, а капелька, испарившаяся, как обычно, с ладони мальчишки.

И он пошёл домой, вспоминая детали их путешествия и улыбаясь…

4

Василёк сидел за столом и игрался с пружинкой, думая про обстоятельства.

Пружинка сжималась, забавно вырывалась из рук, подскакивала, и он снова ловил её, снова сжимал, и всё повторялось.

— Интересно, — стал рассуждать мальчик вслух, — обстоятельства — какие они? Круглые? Пушистые? Хорошо если бы они были пушистыми, тогда…

Пружинка снова вырвалась из пальцев, крутанулась в воздухе, превратилась в синий фонтанчик брызг, и перед ним возник Водяной.

— Привет, — сказал он, протягивая лапку.

— О, здорово, что ты появился, — воскликнул мальчик, пожимая её.

Значит, всё же обстоятельства бывают пушистыми!

— Конечно, — ответил Водяной, плюхаясь на диванный валик. — Обстоятельства бывают всякими. Большинство считает их скучными и больно деловыми, а они бывают весёлыми, игривыми…

— А нельзя ли познакомиться хоть с одним игривым обстоятельством? — попросил мальчик.

— Пожалуйста, — ответил Водяной. — Как раз одно такое завалялось у меня в кармане.

— Мне кажется, — сказал Василёк, — игривое обстоятельство не может заваляться.

— Может, ещё как может.

Водяной сунул руку в карман и вытащил оттуда нечто, сверкнувшее тускло. Потом это нечто расправилось, блеснуло сталью, но тут же — подумав, что сталь — это больно строго — сверкнуло золотисто и, скатившись с лапки Водяного, помчалось по полу, как маленькая собачка.

Оно весело насвистывало при этом:–

 

Мол-де, плохие обстоятельства!

Не верьте, это надувательство!

Все мы хорошие, игривы,

Вы будьте только терпеливы,

Добры к другим и веселы,

Не верьте в тёмные углы,

А верьте радостному свету –

И верой жизнь украсьте эту!

 

Обстоятельство кувыркалось, прыгало через себя, перебирало тонкими лапками, будто стремясь зацепиться за что— то, и наконец вывалилось в окошко.

— Не разобьётся? — испуганно подскочил Василёк.

— Нет-нет, не бойся, — ответил Водяной. — Обстоятельства никогда не разбиваются.

— Ну, хорошо, — заметил мальчик. — Теперь я знаю, какими они бывают.

— А знаешь ли, что мы предпримем с тобой? — лукаво прищурившись, спросил Водяной.

— Неа, — протянул мальчик.

— Мы совершим воздушное путешествие. Как тебе предложенье?

— Замечательное, по— моему, — отозвался мальчик. — А для воздушного путешествия нужно что-нибудь особенное?

— Ничего особенно. Нужны — ты и я. А раз мы на месте — путешествие состоится.

Он схватил Василька за руку, они подбежали к окну и… полетели… Да-да, полетели. Вы думаете, это невозможно? Отнюдь.

Сильное желание позволяет людям летать — не как птицам, понятно, ибо у людей нет крыльев, — летать своеобычно, но достаточно легко.

Сначала мальчик держался за лапку Водяного, и тот будто влёк его вперед и вперёд, потом он сказал:

Теперь ты уже освоился, просто делай движенья, как будто плывёшь. А после, когда освоишься совсем и движений делать не надо будет — воздух сам понесёт.

И точно — сначала Василёк грёб — как будто брассом, не забывая посматривать вниз, где разворачивалась панорама крыш и переулки казались ущельями, а потом воздух понёс его сам, держа своими дружественными потоками.

Вороны пролетали мимо.

Одна замедлила лёт, и поздоровалась.

Друзья ответили ей на приветствие.

— А что же, вы не помните меня? Я та ворона, чей грай мальчик сравнил с шариками.

— Конечно, конечно, я помню, — отозвался Василёк, — тем более что мне не каждый день приходится разговаривать с воронами.

— А мне — с мальчиками, — сказал ворона, и подарила ему несколько шариков грая.

Они были цветными и попали в карман Водяному.

— Не беспокойся, дружок, — заметил тот, — я отдам тебе их, когда прилетим.

— Ну, я дальше — по делам, — сообщила ворона и обогнала их.

— А что это там — прозрачное и плотное? — спросил Василёк.

— Это норка Вилты, — объяснил Водяной.

— А разве есть существа, строящие норки в воздухе?

— Существа бывают всякие, — отозвался Водяной. — Вилты только в воздухе и строят норки.

Норка парила, просвечивая разными цветами, будто предлагая заглянуть в неё.

— Заглянем?

— Если можно.

Они заглянули.

— Заходите, — молвила Вилта. — Вернее, залетайте.

Они залетели.

— А тут уютно, — заметил мальчик.

— Конечно, — ответила Вилта, появляясь из воздуха. — Вилты любят уют.

Она сама была прозрачная, кругленькая, под стать своей норке.

— Ну, дорогая Вилта, спросил Водяной, — как поживаешь.

— Чудесно, — ответила Вилта. — Всегда в полёте. И сама и домик.

— А вы как?

— Тоже неплохо, — отозвался Василёк. — Сегодня вот решили попутешествовать по воздуху.

— Чудесное решенье, — одобрила Вилта. — Я бы рекомендовала вам осмотреть воздушную гору.

— А мы к ней и тронемся сейчас, — сказал водяной.

И, распрощавшись с Вилтой, они тронулись.

— Милая такая Вилта, — сказал Василёк.

— Ага. Вилты всегда милые.

— А их много?

— Встречаются порой.

— А знаешь, — продолжил мальчик, — все, кого мы встречали с тобою — милые и приятные существа.

— Так и должно быть, — резонно заметил Водяной. — Только такими и стоит жить — милыми и приятными.

— Но ведь не все такие, — грустно произнёс Василёк.

— Это временное явленье, — объяснил Водяной. — Когда-нибудь все станут такими.

Птицы пролетали мимо.

— Ночной порой интересней летать, — говорил Водяной, — тогда летают не только птицы, но и звёздочки.

Нечто плавно, сгущенно реяло в воздухе — нечто, не связанное с землёй, прозрачное, но и плотное, слегка подрагивающее, как желе.

— Я люблю желе, — сказал мальчик.

— А это вот и есть — воздушная гора, — объяснил Водяной. — Она не из желе, но чем-то похожа.

Подлетев поближе, они нырнули в гору, как в приятную мягкую массу. Сперва обволакивало чем-то плотным, но лёгким, а потом передвигаться стало совсем приятно. Они летели по стройным, длинным, петляющим иногда коридорам, и тени городов возникали там и тут.

— По-моему, я был в этом городе, — сказал мальчик. — На море, летом. С мамой и папой.

— Наверняка был, — заметил Водяной. — Впрочем, даже если это и не тот город — совершенно не важно. Вон смотри, появился другой.

И точно — не то внизу, не то сбоку, не то сразу везде возник новый город — весь в пушистых садах, среди которых вздымались красивые зданья.

— Но их можно только видеть, — сообщил Водяной. — Жить в них нельзя. Не для этого они устроены.

— Построены? — переспросил мальчик.

— Устроены, — пояснил Водяной.

Ещё один город казался старинным, песчаным, строения в нём были ромбовидными и треугольными. Нигде, естественно, не было людей, но Водяной объяснил почему, и мальчик и не ждал их.

Потом они стали скользить меж огромными стеллажами, уходящими в воздух, — а где они начинались, было неясно — и Василёк понял, что они летят по гигантской библиотеке.

— Здесь, наверное, все книги…

— Даже больше, чем все, — заметил Водяной. — Здесь есть даже будущие книги — те, что ещё не написаны, и книги, которые вообще никогда написаны не будут.

Иногда книги вздымались с мест, пролетали немного, отворялись, как двери. И страницы их мерцали разноцветными огнями.

— Зависит от содержанья, — пояснил Водяной. — Если оно хорошее, цвет золотистый или синий, если не очень — красный, как воспаленье, а бывает и чёрный, увы, бывает…

Но они вылетели уже из коридоров библиотеки, и теперь, хоть было совершенно светло — даже прозрачно-светло — летели меж звёздами.

Тут были крупные звёзды и звёзды, похожие на медузы, были полосатые, как осы, и тонко скрученные из чего— то, напоминавшего медную проволоку, были звёзды-корабли и звёзды— дома…

— Ты ж говорил, что их можно видеть только ночью?

— Да, забыл я, забыл, — неожиданно признался Водяной. — Представляешь? Забыл, что внутри воздушной горы время течёт несколько не так…

Тут обозначилось и время — мохнатый световой поток, из которого донёсся вопрос:

— Вы не устали, друзья?

— Слегка, пожалуй, — ответил Василёк.

— Тогда отдохните.

И к ним подплыла звезда— фрегат.

Друзья погрузились, на борту обнаружились мягкие скамеечки, сидеть на которых, болтая ножками в воздухе, было очень уютно.

Фрегат плыл серьёзно, плавно, торжественно.

— У него, наверное, сегодня день рожденья, — предположил Василёк. Уж больно плавно он двигается.

— Вполне может быть, — отвечал Водяной, болтая ножками так же, как и его приятель. — У фрегатов никогда этого не узнаешь.

Фрегат покачивался, и паруса его надувались без всякого ветра.

— Я уже отдохнул, — сообщил Василёк. — Можно плыть дальше и без фрегата.

— Тогда — вперёд, — провозгласил Водяной, и они поплыли.

Выход из воздушной горы был там же, где и вход.

Пара норок вилт попались им навстречу. Вилты хлопали прозрачными глазками, но не приглашали зайти. То есть залететь.

— А зачем? — сказал Водяной. — Мы же видели, как живёт одна. А вилты живут все одинаково.

Василёк обернулся, желая ещё раз поглядеть на воздушную гору.

Гора была на месте — прозрачная и плотная, она чуть поворачивалась, зажигаясь разными огнями, — так торжественно, будто день рожденья праздновала каждый день.

Мальчик засмеялся своей фантазии, а Водяной сказал:

— Что ты! Это было бы невыносимо скучно — представь один бесконечный день рожденья, и ничего более.

Василёк согласился, подумав.

Снова стали встречаться птицы.

Знакомая ворона очень деловито пролетела куда— то, не заметив их.

— И ладно, — сказал водяной. — Мы же здоровались уже. А шарики грая, что она подарила, у меня — в целости и сохранности.

Город становился виднее, увеличивался  в  объёмах.

— А мне не надо зажмуриваться, чтобы спланировать в окно? — спросил мальчик.

— Не надо, — ответил Водяной. — Ты уже достаточно хорошо держишься в воздухе.

— Странно, однако, входить в свой дом не через дверь.

— Не входить, а влетать, — поправил Водяной. — Через дверь влететь нельзя.

— Можно, — засмеялся Василёк. — Если очень торопишься.

— А— а— а, — протянул Водяной. — Но только в этом случае.

Они влетели — плавно и не быстро.

Водяной плюхнулся на диванный валик, и сказал:

— Уф.

— Хорошо полетали, — отозвался Василёк, усаживаясь на стул.

— Не устал?

— Нет, совсем не устал.

— Но всё равно надо отдохнуть. И впечатленья усвоить. Чтобы недаром они были.

— Ой, — спохватился Василёк. — А шарики грая?

— Не переживай, — откликнулся Водяной. — Они у меня.

Он сунул руку в карман и вытащил несколько блестящих шариков. На открытой его ладони они меняли цвета и переливались.

— Знаешь что? — вдруг сказал Водяной. — Если они тебе не очень нужны, я уйду сегодня через них.

— Да? Что ж, мне интересно будет посмотреть… и я всё равно не знал бы, что с ними делать.

— Тогда — до следующего раза, дружок, — сказал Водяной.

Он подбросил шарики, и они, исполнив в воздухе своеобразный пируэт, спланировали на подставленную ладонь Василька.

— Опа, — произнёс Водяной, превратился в маленький фейерверк капелек и всеми ими втянулся в шарики.

На ладони мальчика они обратились в одну перламутровую каплю, которая испарилась не быстро.

Василёк вздохнул.

5

Приглашение от настоящей улитки пришло по обычному крану.

Василёк открыл его, чтобы помыть руки, и вместе с водой точно вытекал уютный голос Улитки:

— Милые Василёк и Водяной, была бы рада видеть вас у себя в гостях. Варенье, как всегда, готово быть таким, как вам захочется.

— Я бы с радостью, — ответил Василёк, — но не знаю, как вызвать Водяного. Он появляется, когда сочтёт нужным.

— Ну— ну, — раздался знакомый голос из коридора. — Не говори так: я появляюсь, когда необходимо.

— Водяной, — радостно вскричал Василёк. — Откуда ты?

— На этот раз, — отвечал Водяной, потирая ручки, — я материализовался из лейки для полива цветов, что стоит на подоконнике.

Василёк закрыл кран и посмотрел на приятеля.

— Значит, мы отправимся к улитке? — поинтересовался он.

— О, непременно, — отвечал Водяной. — Тем более, думаю, что к ней заглянет и сом.

В комнате уже Василёк спохватился:

— А как же мы поплывём к улитке? На чайнике?

— Нет, нет. Есть много разных способов попасть к улитке. Для начала полетим. Открой окно пошире и бери меня за руку.

Василёк так и сделал.

Тотчас их тела стали полупрозрачными, лёгкими, и они плавно вылетели в окошко.

Через некоторое время Водяной отпустил ладошку Василька, и мальчик, вспомнив, как он летал в прошлый раз, поплыл по воздуху легко и свободно.

Вороны пролетали мимо.

Их знакомая приветствовала их — на этот раз не речью, но граем.

Шарики грая разлетелись в воздухе, переливаясь розово и фиолетово, но ни один не залетел в карман Водяного, и Василёк, чуть уклонившись в сторону, не смог поймать ни одного из них.

Ему показалось, что из них вылупятся воронята, но нет — шарики, померцав немного, поплыли дальше весёлым хороводом.

— Ты успел хотя бы кивнуть вороне? — спросил Водяной.

— Успел, — ответил мальчик. — Надеюсь, она заметила.

Внизу распростёрся пруд — достаточно большой и зелёный.

— Нам сюда, — сказал Водяной. — Хватай меня за руку.

Василёк схватил, и они резко, подняв фонтан брызг (не замеченный, разумеется, никем), спланировали в пруд. Зелёно-серые его недра расступились, два золотистых карася испуганно шарахнулись, и трава, густая и плотная, текла рядом, мерцая струисто.

Коряги были видны, Василёк, вспомнив, как нужно дышать под водой, делал это спокойно, пока они не вынырнули на противоположном берегу пруда — который вообще-то оказался бережком реки.

— Уф, — отфыркнулся мальчик, выскакивая прямо у домика улитки.

Водяной выбрался не спеша, проводя руками по бокам, точно проверяя что-то. Оба приятеля были, естественно, сухими.

Большая голова сома уютно лежала на берегу, а улитка в кресле из крупной раковины сидела перед ним.

— Креветки что-то в депрессии, — рассказывал сом. — Никак не могут сочинить новую песенку. А старые им надоели.

— Чем бы им помочь? — спросила Улитка.

— Тут уж ничем не поможешь, — рассудительно произнёс

сом. — Нужно просто ждать.

Василёк кашлянул.

И сом, и улитка повернули головы.

— О, здравствуйте, друзья! — воскликнули они одновременно.

— К сожаленью, — сказал Сом, — я не могу пожать вам руки. Но если хочешь, Василёк, можешь пожать мой усик. Только смотри, чтобы он не выскользнул из ладошки.

Василёк согласился с радостью.

Усик — хотя и был скользкий — но приятный на ощупь, и вовсе не собирался выскальзывать, пока Василёк сам не отпустил его.

— Ну вот, — подытожил сом. — Теперь мы поздоровались по—  настоящему.

Водяной стоял рядом и улыбался.

— Присаживайтесь, друзья, — сказала улитка.

Василёк хотел было спросить куда, но тут же заметил маленький столик — как раз между улиткой и головой сома, — столик накрытый, примерно, как в прошлый раз в домике улитки; возле столика было два кресла — как раз по размерам Водяного и Василька.

Они сели.

— А из чего эти кресла? — поинтересовался Василёк.

— Из ракушек, конечно, — отвечала улитка. — Они могут увеличиваться и уменьшаться. Если их об этом попросить.

— Мне уютно, — сказал Василёк. — Я просить ни о чём не буду.

— И я вполне доволен, — добавил Водяной.

— Но вот что, дорогая улитка, — продолжал Василёк, — мне действительно странно, так это, как я не заметил сразу ваш столик.

— О, ничего удивительного, — промолвила Улитка. — Это же настоящий мерцающий столик.

— То есть он может?..

— Ну да, он появляется и исчезает. Причём, если он в хорошем настроенье, он появляется сразу сервированным, а если в дурном — его нужно накрывать.

— То есть, — догадался Василёк, глядя на банку варенья и гадая, какого оно вкуса, — сейчас он в хорошем настроенье.

— В отменном, — сказала улитка. — Он вообще любит гостей.

— Надеюсь, — произнёс Водяной, отхлёбывая чай, — наш чайник не подвёл вас, милейшая улитка?

— Нет, нет, — быстро отвечала та. — Очень воспитанный чайник. Мы с ним довольны друг другом.

Василёк накладывал варенье в розеточку.

Оно мерцало заманчивым абрикосовым цветом.

— М-м-м, — издал сом неопределённый звук.

— Что такое? — не понял Василёк.

— Я бы попробовал твоё варенье, — сказал сом. — Но у меня нет рук. А плавниками держать ложку весьма неудобно.

— О, конечно, — обрадовался Василёк, ибо мог сделать нечто приятное сому.

Он угостил того охотно, и сом, зажмурившись, произнёс:

— Очень вкусно.

— Абрикосовое? — поинтересовался Василёк.

— Не знаю, — ответил сом. — Я бы сказал — комбинированное.

Василёк отведал варенья.

— Ну и ну, — восхитился он. — Чего тут только нет! И смородина, и черешня, и абрикос.

— Вот-вот, — поддержал сом, — очень насыщенный интересный вкус.

— В ненасыщенном вкусе нет ничего интересного, — молвила улитка. — Я убеждалась в этом много раз. А как ваше варенье, Водяной?

— У меня как всегда, — ответил Водяной, но совсем даже не грустно. — Вода. Но особая вода, сгущённая. Так что, думаю, вкус моего варенья не хуже, чем у других.

Тут сом нырнул, выбросив в воздух фонтанчик пузырьков. Пузырьки весело рассмеялись, соскользнули в варенье, и оно проглотило их.

— Сом иногда устаёт на воздухе, — пояснила улитка.

— А что это были за пузырьки?

— Обычные пузырьки. Те, какие даже варенью по нраву.

Появилась голова сома.

— Не хотите ли ещё варенья, сом? — поинтересовался Василёк.

— Нет, спасибо, — вежливо ответствовал сом. — Мне важно только попробовать, а есть необязательно.

— Что под водой? — спросил мальчик.

— Всё то же, — ответил сом, — не то удовлетворённо, не то печально.

— Мы слышали, когда подходили к домику улитки, что креветки…

— Да, да, — вздохнул сом. — Действительно — у креветок депрессия.

— Раньше бы я удивился, — сказал мальчик, — услышав такое, но теперь уже нет — не удивлюсь.

— Да, да, — пояснил сом, — у креветок бывает особая креветочная депрессия. И тут даже улыбка улитки не поможет.

— А какая у вас улыбка, уважаемая улитка? — спросил Василёк.

Улитка охотно видоизменилась — она вся в один момент, точно сосредоточившись, превратилась в большую улыбку.

Улыбка, нежно мерцая, повисела в воздухе и снова стала улиткой, уютно сидящей в кресле.

— Вот такая, — сказал улитка.

— Чудесно! — отозвался мальчик.

— Но даже она не поможет креветкам, — сказал сом. — Им поможет только одно, — если они сочинят песенку.

— А почему же они не могут её сочинить? — спросил мальчик.

— На этот вопрос я не могу ответить, — сказал сом. — Знаю только, что с ними не раз такое бывало.  Ничего страшного в этом нет.

— Я тоже помню, — сказал Водяной, — креветочную депрессию. В прошлый раз она длилась не очень долго.

— Надеюсь, пройдёт, — добавила улитка.

— Непременно, — сказал сом, зевая. Тут же спохватившись, сказал: — Ох, извините. Вообще-то, мне уже хочется спать. Иногда мне кажется, что я не сом, а просто сон.

— А так бывает? — поинтересовался Василёк.

— Бывает, — ответил сом. — Чуть— чуть сом, а немножко сон. Сон мерцает сомом, то есть мною, а сом, то есть я, перетекает в сон. Вот так.

— Не замкнутый ли это круг? — спросил мальчик.

— О нет, — ответил сом. — Под водой не бывает замкнутых кругов. Там всё разомкнуто и плавно. Так что, друзья, до будущих встреч — мне пора. Не хочешь ли, Василёк, на прощанье пожать мой усик?

Василёк захотел, и они попрощались усопожатием.

После чего сом нырнул, и было видно, как он вильнул мощным хвостом, прежде чем исчезнуть в глубине.

— Чудесный сом, — сказала улитка.

— И чудесно пообщались, — добавил Водяной.

— Только креветок жаль, — заметил мальчик.

— Нет-нет, — пояснила улитка, — депрессия им бывает даже на пользу. После неё они точно сочинят песенку.

— Ну, тогда ладно, — сказал Василёк.

— Однако, дорогая улитка, — заметил Водяной, — наверно, нам надо прощаться.

— Рада, рада была, — воскликнула улитка, — очень рада была повидать вас, друзья. Надеюсь, варенье не подкачало.

— Нет-нет, — воскликнул мальчик. — Я теперь точно знаю — улитковое варенье не может подкачать.

Струйка пузырьков вырвалась из банки. Они переливались весело, и в каждом вспыхивали, как мини-фонарики, крохотные ягодки или фрукты.

— А это его прощальный салют, — пояснила улитка.

Друзья встали, и столик, померцав, исчез.

— Мы тоже исчезнем, а? — спросили креслица хором.

— Пожалуйста, пожалуйста, — отозвались все.

И креслица исчезли.

Улитка прощально покачала усиками.

Василёк помахал в ответ и улыбнулся.

Взявшись за руки с Водяным, они прыгнули в воду — так, будто это была вполне удобная дверь.

Тени замелькали — зелёные, серые, оливковые.

— Кто это? — спросил Василёк.

— Это тени квадратов и треугольников, — отозвался Водяной.

— Мы что-то их не видели сегодня.

— А их не всегда можно увидеть, — объяснил Водяной. — Они любят прятаться порою.

Трава потянулась, и показалось, что сом из неё качает большой головою — но не укоризненно, ибо друзей не в чем было укорять.

Их плаванье усилились, повлекло их  вверх и  вверх, и они вырвались на воздух и, по— прежнему держась за руки, взмыли над прудом.

Естественно, сухие.

— Встретим ли ворону? — поинтересовался мальчик.

— Кто её знает? — отозвался Водяной. — Она, может быть, разучилась превращать грай в дружественные шарики. Где-нибудь сидит и старается восстановить это уменье.

Они летели быстро, воздух качался вокруг, свежий и струистый, крыши домов становились ниже и ниже.

Наконец они влетели в окно и оказались в комнате Василька.

— Чудесно, — сказал мальчик.

— Рад, что тебе понравилось, — отозвался Водяной, похлопывая себя по карманам.

— А как ты исчезнешь на этот раз?

— Пожалуй, так же, как и появился, — сказал Водяной. — Через лейку.

Он подошёл к подоконнику, опустил палец в лейку и стал таять в воздухе. Потом достал палец и сказал:

— Пока, Василёк.

— Когда увидимся? — спросил Василёк.

Водяной улыбнулся загадочно, погрузил палец в лейку и — растаял.

«Жалко, он не стал уходить через маленькую капельку», — подумал мальчик, глядя в окно.

 

6

— А не смогли бы мы играть зимой? — спросил Василёк Водяного, когда он появился в следующий раз.

— Едва ли, — ответил Водяной, сидя на диванном валике и болтая ножками.

Он был маленький пока.

— Зимой водяные обычно спят, — пояснил он.

— А-а-а, — разочарованно протянул мальчик.

— А что, — оживился Водяной, — ты любишь зиму больше лета?

— Да нет, конечно, — отозвался мальчик. — Просто представилось, как мы с тобой катаемся с горок.

— Ух ты, — воскликнул Водяной, скатываясь с диванного валика. — Вперёд, на Водяном! — крикнул он, увеличиваясь и становясь размером с мальчишку.

— Разве на тебе можно кататься? — спросил Василёк.

— А то, — подбоченясь, ответил Водяной. — Кстати, я хотел предложить тебе занимательную прогулку на Водяном. Ты не против?

— Не знаю, — сказал мальчик, поёживаясь. — Как— то неудобно. Всё вместе и вместе, а тут — верхом на тебе. Ты же не санки.

— Я, разумеется, не санки, — отозвался Водяной. — Я гораздо лучше. Ну, давай.

Он опустился на четвереньки и, будто маленькое креслице, подхватил слегка растерявшегося мальчишку. Потом вылетел в окно.

Сидеть на Водяном было удобно — он был мягкий, слегка подрагивающий в полёте, а летел он — быстро.

— У тебя как — голова не кружится? — поинтересовался он.

— Неа, — отозвался мальчик, — уже привычно оглядывая воздух. — Ты знаешь, — добавил он, — на тебе оказывается сидеть очень приятно.

— Ещё б, — отозвался Водяной, и запел:

 

Булочки с повидло,

Лопать не обидно.

Но обидно, если нас

Слопают они сейчас.

 

— Ты что? — удивился мальчик, — какие булочки? Откуда они возьмутся в воздухе? И почему они должны нас слопать?

— О, это такие особые лопающие булочки, — пояснил Водяной. Встретил я как-то парочку. Так чуть и впрямь меня не слопали. Но тебе нечего бояться, коли ты со мной. Нам не страшны никакие булочки!

Мальчик, в первый раз услышавший, что булочек можно бояться, хмыкнул недоверчиво.

— А вон, кстати, одна летит, — воскликнул Водяной.

— Так они ещё и летают! — восхитился мальчишка.

— Ну да, — сказал Водяной, ловко сбрасывая Василька и ловя его за руку.

Булочка — довольно крупная, важная — летела прямо на них, разевая пасть.

Да, да — у этой странной булочки была пасть — и она разевала её так, что виднелось повидло. А были у неё зубы или нет — оставалось непонятным.

Друзья ловко увернулись от булочки, причём Василёк на лету ухитрился поймать немного повидла и тотчас съесть его. Булочка обернулась, недовольная.

— Вот ещё, — сказала она. — И сама ничем не поживилась, и повидло растеряла.

Тем не менее она полетела вперёд, и воздух точно расступался перед нею.

— Такие булочки, — пояснил Водяной, — не умеют поворачивать. Они очень прямолинейны.

— Лопающая, летающая, прямолинейная булочка, — задумался Василёк. — Это нечто.

— Чего только не встретишь, а? — лукаво подмигнул Водяной.

И Василёк согласился.

Они парили, держась за руки.

Воздух плавными кругами тёк вокруг.

— А воздух не может сгуститься в воду? — вдруг спросил Василёк.

— Этот? Нет. Зачем же ему сгущаться?

— Да, я ещё спросить хотел — а эти лопающие булочки — они что, всё лопают?

— Вообще, насколько я знаю, — ответил Водяной, — они всеядны. Но в последнее время, говорят,  появились разновидности — те, что питаются только чем-то одним…

— А чем одним?

— Ну, мечтами, к примеру…

— Разве мечтами будешь сыт?

— Как знать, как знать, — отвечал Водяной философически. — У каждой булочки — свой рацион.

— А мне иногда хочется питаться одними булочками, — заметил мальчик.

— Тебе станет скучно от такого питанья, — заметил Водяной.

— Ну, тебе ж не скучно питаться только водой!

— Я другое дело. Я так устроен.

— Жаль, нельзя быть устроенным так, чтобы питаться только булочками, — заметил Василёк.

Они пролетали какую-то длинную мачту.

— Может быть, посидим? — предложил Водяной.

Мальчик согласился.

Они уселись на перекладине, болтая ногами.

Вдруг воздух сгустился вокруг их движений, и из него возникло маленькое существо — розоватое и пушистое.

— Ты кто? — спросил мальчик.

— Мог бы и сам догадаться, — ответило существо. — Я — болтанье.

— Нашими ногами? — уточнил Василёк.

— Ну, конечно, — подтвердило существо.

— То есть, если ты улетишь — мы не сможем дальше…

— Сможете, сможете, — сказало существо весело. — Болтаний много.

Просто мне захотелось отделиться и полетать самостоятельно.

И оно улетело.

А друзья продолжали болтать ногами, как ни в чём не бывало.

— Интересно, способна ли булочка слопать болтанье? — поинтересовался мальчик.

— Вполне возможно, вполне возможно, — отвечал Водяной. — Но я, конечно, не знаю, придётся ли оно ей по вкусу.

Ещё немножко посидев, друзья, взявшись за руки, полетели дальше.

— Покувыркаемся в воздухе? — предложил Водяной.

Мальчик согласился охотно.

Они кувыркались, созидая занятные, по цвету похожие на алюминий кольца.

Мальчик немножко повисел вниз головой, потом перевернулся, перескочил через Водяного, который рассыпался суммой весёлых брызг. И снова собрался — улыбающийся, лукавый.

— Вот это веселье! — воскликнул Василёк.

Нечто маленькое и золотое порхало рядом, и мальчик схватил его, но тут же выпустил.

— Жжётся, — объяснил он.

— Ещё бы, — сказал Водяной. — Это одна из брызг.

— Из тех, на какие разлетелся ты?

— Ну да.

— Но ведь ты Водяной? Как же она может жечься?

— А никак, — сказал Водяной. Он поймал брызгу, и добавил: — Но жжётся.

Он подул на неё, и она стала белой.

— Теперь не будет, — произнёс он, протягивая её мальчику.

Василёк подержал её два-три мгновенья и отпустил.

У брызги появился крошечный хвостик, которым она и помахала в воздухе, улетая.

— Значит, всё в порядке, — подытожил Водяной. — Мы не стали добычей булочки, и брызга не обожгла тебе руку. Про болтанье я не говорю — от него не приходится ждать чего-нибудь плохого.

— То есть? — начал было Василёк.

— То есть полёт можно считать успешным, — ответил его друг.

— А мне вдруг вспомнилось, — сказал Василёк, — как улитка превращалась в улыбку. У неё это здорово получалось — улыбка была ничуть не менее мила, чем улитка.

— Все настоящие улитки таковы, — молвил Водяной. — Именно поэтому они и зовутся настоящими.

Крыши домов тянулись внизу, и машины струились в ущельях меж ними пёстрыми потоками.

Водяной дунул — и шустрые шарики полетели вниз, превращаясь в плоские блики. Блики разноцветно поиграли на крышах машин и растаяли.

— Они красивые, — сказал мальчик.

— Но никогда не бывают долговечными, — пояснил Водяной. — Поиграют несколько минут — и восвояси.

— А где у них свояси? — полюбопытствовал Василёк.

— Свояси бывают разные, — объяснил Водяной. — У этих они где-то в серединке моего дыханья.

И он дунул снова, произведя забавные колечки.

Мальчик схватил одной рукой, оно посверкало, сделалось прозрачным и исчезло.

— У колечек тоже бывают свояси? — спросил Василёк.

— Конечно. Свояси бывают у всех.

Другие колечки затеяли чехарду, потом догонялки.

— Не потеряются? — обеспокоился мальчик.

— Нет-нет, не бойся. Ничто не теряется в мире. Хоть он и велик.

Колечки были уже далеко, но ни крылышек, ни хвостов у них не возникло — они так и исчезали милыми сверкающими колечками. Дом Василька был близко.

Окно, открытое широко, ожидало друзей, как верная дверь.

Не обращаясь ни к кому, Водяной сказал:

— Просто не знаю, как закончить эту главку.

Но мальчик понял его. Он сказал:

— А давай просто исчезнем?

— Просто исчезнем? — переспросил Водяной? — А это мысль.

И они растаяли в воздухе.

После чего Василёк появился в своей комнате и сел за книгу.

7

— А почему бы, — спросил Водяной, — нам не отправиться вот в эту книжку?

Он прохаживался вдоль книжного шкафа Василька — в синеньком костюмчике, обычный такой человечек, и никто бы, если бы взглянул со стороны, и не предположил, что это Водяной.

Он снял с полки «Алису в стране чудес».

— Ты ведь любишь её? — спросил Василька.

— Ага, — ответил тот. И поинтересовался: — А как же мы туда отправимся?

— Очень просто, — ответил Водяной. — Просто нырнём. Как в бассейн.

— Ух ты! — восхитился мальчишка. — Здорово.

— Бери меня за руку, — предложил Водяной, раскрывши книжку и положив её на диван.

И Василёк взял.

Они уменьшились — как всегда легко, безболезненно, не страшно, и прыгнули в книжку.

Страницы плюхнули водой — и зашелестели счастьем.

Трудно сказать — парили друзья или плыли, но через сколько-то минут — коротких, как все минуты, — выскочили они на поляне.

Поляна отливала розовым золотом и играла лёгкими зелёными огнями, а дворец Герцогини поднимался из-за дерев.

— Или королевы? — спросил Василёк.

— Или королевы, — ответил Водяной. — Какая, в сущности, разница?

— Никакой, — послышалось откуда-то сбоку и сверху — одновременно.

— Так не бывает — одновременно сбоку и сверху, — сказал мальчик.

— Почему? — удивился Водяной. — Я думал, ты уже привык, к тому — что в нашей сказке всё бывает.

— Никакой, — вновь, правда на этот раз не к месту, прозвучало — с растяжкой и басовито.

На огромном грибе сидела гусеница и курила кальян.

— Знаешь, — сказал Водяной, — я сейчас позабыл эту сказку. Моё детство кончилось давно. Поэтому давай сочинять детали по ходу дела.

— Ага, — согласилась гусеница, куря кальян.

Колечки дыма завивались причудливо, соединялись, играли между собой.

— А я бы поиграл с вами, — сказал Василёк.

Внутри одного из колечек зажглись малиновые глаза.

— Так в чём же дело? — сказало оно. — Прыгай сюда.

И Василёк, сделавшись кольцеобразным, прыгнул. Ощущение было очень приятное — точно погрузился во что-то ласковое и мягкое. Он заскользил с колечками, плавно перетекая то в одно, то в другое, меняя цвета — как меняли они.

— Мне больше всего понравилось быть зелёным, — сказал он Водяному потом, когда стал обычным мальчиком.

Они шли по тропке, петлявшей забавно — забавность заключалась в том, что вокруг тропки всё время хрюкотали зелюки.

— Вот как, оказывается, они хрюкочут, — сказал мальчик.

— Ну да, — ответил Водяной, — это фирменное хрюкотанье зелюков. Но не забывай ещё про шаньков.

Хливкие шаньки тотчас высунулись из травы.

Были они пушистые и синенькие.

— Что зелёный! — пискнул один из шаньков. — То ли дело синенький. Вот мы все синенькие — и счастливы этим.

— А я вообще золотистая, — раздался новый писк.

— Ой, Водяной, и она здесь. Это ж козявка— малявка.

— А почему бы мне не быть здесь? — отозвалась козявка. — Я тоже хотела в сказку. Тем более что с шаньками мы всегда найдём общий язык.

Шаньки подтвердили. Все они спрятались в травы и возились там, посверкивая, как светляки.

— Наверно, — предположил Василёк, — светляки произошли из осколочков солнца. Солнце же большое, что ему потерять немножко осколочков.

— Наверняка, — сказал Водяной.

— А куда мы идём? — спросил мальчик.

— Это совершенно неважно, — послышалось неожиданно, и в воздухе возникло мерцанье.

Из мерцанья образовалась улыбка Чеширского кота.

— Вот и он, — воскликнул мальчик.

— Как же без него, — утвердил Водяной.

Голова кота парила в воздухе.

— Ага, вы у нас! — резюмировала она. — Значит вы тоже слегка… наши…

— А бывают не наши? Тут, в смысле, бывают? — спросил мальчик.

— Нет, — ответила голова. — Только наши — и никаких других. Тут вечно творится… впрочем, вы сами знаете.

Голова исчезла, и открылся сад, где за длинным столом сидели Шляпник, Соня…

— А кто ещё? — остановился в раздумье Водяной. — Я забыл…

— Хотя бы Мартовский Заяц, — сказал Василёк.

Заяц тотчас возник — разумеется, он был во фраке.

Сев за стол, он поставил цилиндр рядом с чашкой, которая сразу же наполнилась чаем.

— Я опоздаю к Королеве, — воскликнул Заяц. — О, ужас, я опоздаю к Герцогине. Я всюду опоздаю.

Он обхватил голову руками и закачал ушками.

— Это потому, — зевая, ответила Соня, — что ты вечно торопишься. Сидел бы спокойно, пил чай, нет же — бежишь, бежишь, будто так и нужно.

— Так и нужно, — сказал Заяц.

А Шляпник ничего не сказал, ибо был занял чаем, хлебом и джемом.

— Ничего не нужно, — зевнула Соня и, забыв про чай, задремала.

— Кроме доброго отношенья друг к другу, — сказал Водяной.

— Думаете? — Шляпник поднял на них глаза. — А мне вот интересно, почему чай люди пьют, а джем едят? Нельзя ли наоборот.

— Никак нельзя, — сказал Василёк. — Впрочем, попробуйте, может, у вас и получится.

— Я пробовал, — сказал Шляпник. — Только перемазался джемом и облился чаем. И ничего более.

Друзья оставили компанию и обогнули домик.

— Милый домик, — сказал Василёк.

— И ребятки милые, — добавил Водяной.

— Жаль только, что им вечно приходится пить чай, — заметил мальчик. И спросил, заметив нечто необычное: — А это что такое?

— По-моему это лабиринт, — сказал Водяной.

— Разве в этой сказке был лабиринт?

— Сказка сама лабиринт, — пояснил Водяной. — Всякая. Поэтому входим.

И они вошли.

Малиновые шарики вспыхнули и рассыпались карточным бархатом.

— Как это — карточный бархат? — спросил Василёк.

— Это бархат, из которого могли бы быть сделаны карты. Могли — но никто их не сделал, и они остались бумажными.

Лоскутки карточного бархата витали вокруг.

Два или три опустились Васильку на плечи и растаяли, как капельки воды.

— Вот и славно, — сказал Водяной, но не уточнил, что имеет в виду.

Они шли и шли.

Они прошли замок Герцогини и замок Королевы. И там и там творились странные дела — котлы закипали без огня, Валет качал дитя, превращавшееся в карася и порося одновременно, и всюду хрюкотали зелюки. На площадки играли в крокет, и ежи ловко разбегались, причём у каждого было по шесть ножек.

— А это что за дерево? — спросил Василёк, увидев огромное, зыбкое, мерцающее, частями исчезающее дерево.

— Это дерево фантазий, — объяснил Водяной. — К сожаленью, оно почти исчезает, когда ты вырастаешь.

— Я не хочу вырастать, — сказал мальчик.

— Все дети не хотят, — развёл руками Водяной. — Но тут уж ничего не попишешь.

Медленно, начиная с улыбки, возникла голова Чеширского кота.

— ПописÁть надо сказки, — сказал он. — А вовсе не ничего. Ничего пописÁть было бы очень скучно.

— Отрубите ему голову! — послышалось властное.

Голова улыбнулась и стала таять в воздухе.

Лабиринт длился и ветвился дальше.

Кот в сапогах проехал в карете. Он сыто облизывался — явно только что съел мышку, которая когда-то была великаном.

— Так-то, — сказал Василёк, неизвестно что имея в виду.

Лабиринт мерцал, части его золотились, он изгибался, края его раскрывались, и в одном из них мелькнул минотавр — о каком Василёк недавно читал книжку.

— Ой, — дёрнулся мальчик. — Страшно.

— Нет ничего страшного, — улыбнулся Водяной. — Страшно только быть недобрым.

— Думаешь?

— Уверен.

Лабиринт изогнулся очередным витком, и они выпали — но не больно, даже не ударившись, возле книжного шкафа Василька.

Раскрытая книжка лежала на диване.

— Странно, что мы не встретили Алису, — сказал мальчик.

— Ну, ты её будешь встречать каждый раз, когда откроешь сию сказку, — молвил Водяной.

— Да, я и позабыл.

— А теперь мне пора, — сообщил Водяной.

Они попрощались.

Водяной — по методу Чеширского кота — стал таять в воздухе.

Улыбка его задержалась на некоторое время, но потом тоже пропала.

А мальчик поставил книжку на полку и стал припоминать детали прогулки.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Драконья республика

Такая вот страна

Сказки горного короля

Из жизни мыслящих грибов

Плавание

Детюнцы

Дофа и мальчишка

Страна гномов

Василёк и Водяной

 

 

БАЛТИН Александр Львович

ДРАКОНЬЯ РЕСПУБЛИКА

Сказочный сборник

 

Редактор

Художественный редактор

Технический редактор

Корректор

Подписано в печать. Формат 70х90/16. Гарнитура. Печать офсетная.

Усл. печ. л. Уч-изд. л. Тираж. Заказ 3/.

 

По плану книгоиздания

Комитета культуры

Волгоградской области

за счет средств областного бюджета.

Государственное казенное учреждение Волгоградской области

«Центр информационного и материально-технического обеспечения».

400081, Волгоград, ул. Большая, 15.

ОАО «Альянс „Югполиграфиздат“.

Волгоградский полиграфкомбинат «Офсет».

400001, Волгоград, ул. КИМ, 6.

Тел./факс: (8442) 26-60-10.