К 125-летию Андрея Платонова
Мастер, всё умеющий починить, проживёт свою жизнь необорудованно… Происхождение его останется неясным: под таким названием – «Происхождение мастера» — печаталось начало платоновского «Чевенгура» в СССР…
1
Платонов был советским, принявшим революцию, не признававшим другую реальность: но что-то столь непонятно-непостижное жило в покрое его фраз, что казался… совсем не-советским.
И был – сущностно – корневым, общечеловеческим, хотя ни на одном языке, будь европейский, или восточный – не передать сгущённую силу словесных построений.
Обнажённая сущность всего: словно раскопана почвы языка и видны корневища фраз…
Копают Котлован: копают тупо, туго, монументально: вырастет здание, засияет социализм; и медведь-молотобоец, извлечённый из недр абсурда, вполне соответствует мелодике речи.
Абсурдом кажутся иные фразы: но выразительность их отрицает оное понятие…
Платонов начинал с поэзии, начиняя её родом мечты и космосом конкретики:
В моем сердце песня вечная
И вселенная в глазах,
Кровь поет по телу речкою,
Ветер в тихих волосах.
Ночью тайно поцелует
В лоб горячая звезда
И к утру меня полюбит
Без надежды, навсегда.
Голубая песня песней
Ладит с думою моей,
А дорога – неизвестней,
В этом мире я ничей.
Нечто от странничества мерцает: образ Сковороды проходит на дальнем плане: того, кого ловил мир, но не поймал, оставив вечно скитаться, пока не раскрылась хрустальная лестница на небо.
Заря металла вспыхивает вдруг:
Песнь глубин немых металла,
Неподвижный долгий звон.
Из железа сила встала,
Дышит миллионом волн.
Из таинственных колодцев
Вверх, на горб, машины с пеньем
Вырываются потоки – там живое сердце бьется,
Кровь горячая и красная бьет по жилам в наступленье.
Необычная шероховатость платоновских стихов ведёт к тугой перенасыщенности грядущей прозаической фразы.
…есть особая лирика в малых его рассказах: так, в «Третьем сыне» сгущённо показана психология – сразу многих людей, объединённых величайшей трагедией: смертью матери, и то, насколько разно реагируют все шесть огромных сыновей, показывает море человеческого разнообразие…
Старик, играющий на скрипке, не ради заработка… но: может быть, для того, чтобы воробей осуществил счастливое путешествие, вынужден будет плакать.
Дети, застигнутые «Июльской грозой»…
Нищета, бездна жизни хорошо показывались Платоновом: мало еды, ради неё приходится тратить столько сил.
Мерцают во многих поворотах его повествований и лучи космизма: идущие от философии Фёдорова, может быть – от дерзновений Циолковского…
Многое собрал и связал Платонов тугою проволокой своих трудов: не слишком оцененных при жизни, всё ярче и ярче сияющих во времена, проистёкшие после его смерти.
2
Вощёв… и хвощи пустот, оплетающие туго, хотя и постоянно работающий мозг, очень ощутительны, поскольку два наиболее частых слова в «Котловане», это скука и пустота…
Подобия людей тянут свой «Котлован» Вавилонской башней вниз: грязные и полуживые, существа скорее – люди не могут так разговаривать и ощущать, они ниспровергаются реальностью – против которой выставляет Платонов щиты невероятного своего, вывороченного и глинистого, едового и страшного языка…
Они вылезли из низин: все люди, населяющую жуткую повесть, чтобы, не прикоснувшись к небесам, зарыться в землю – ради цели, осуществление которой невозможно…
Но ведь Платонов верил в красную новь! служить ей желая всем сердцем, всей мощью дара…
Подсознательно, возможно, чувствовал невозможность осуществления справедливости на земле, где райские сады не разбить, всё замарано глиной и смертью…
Отношения героев со смертью, как с предметом, подлежащим выбору.
Женщина захочет и умрёт, Прушевский, идеологический вдохновитель строительства, почти также…
Жуток Жачев, инвалид, выдранный из потустороннего Босха, жуток с тележкой своей, с претензией на человеческое естество…
Жачев, Вощёв, Чиклин…
Фамилии-то каковы!
Они также невозможны, как речь оных персонажей – попробуйте-ка говорить по-платоновски!
Атмосфера сквозной тоски и небывалой жути при чтении повести охватывает также, как при соприкосновении с 1984 годом Оруэлла: не вырваться, бежать некуда, копай себе и копай – бессмысленно и беспощадно.
Вощёв, чьи шестерни мозга работают туго и тупо, как у коровы, попробует – но в деревне окажется всё тот же бред: со смертями, с нелепыми действиями, с мороком и слоями скуки.
Пластами пустоты.
…можно было б подумать, что Платонов моделирует вариант обезбоженного мира: но заподозрить в вере Платонова не получится, особенно вспомнив образ попа, стриженного под фокстрот.
На заднем плане медведь-молотобоец машет лапами, разрывая клочья душного воздуха…
Сквозь мутную плёнку всё творится как будто: возятся в грязи и глине тела, чем-то напоминающие Големов, возятся, сами не зная, зачем, что даст им социализм.
Безнадёжно.
Выхода нет.
Язык тяжёл, он поражает сочетаниями несочетаемого, алогичностью, иногда наскальной нарочитостью, колющей привычную логику.
Лучшей жизни не будет – доказывается Платоновым, а как найти световую опору в предложенной – непонятно.
Может быть, пройдя отчаяние, в которое, суммируясь, складываются скука и пустота, насквозь?
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
