К 100-летию Александра Ревича
Ревич поздно стал публиковать свои стихи: уже получив известность, как переводчик, уже реализовываясь, как педагог – он выступил со стихами впервые в «Юности», и тогда в 60-е это многое значило…
1
Ревичу, думается, принадлежит одно из лучших четверостиший о войне: конденсирующее боль былого, и сверкающее спокойным опытом жизнь, мудростью, позволяющей всё принимать стоически:
Видно, я умру в своей постели,
сердце остановится во сне,
потому что мимо пролетели
пули, предназначенные мне.
Мускульное сжатие последней строки, говорит о повышенном внимание к ёмкости каждой, о недопустимости лакун в недрах поэтического текста, и…о свободном, широком дыхание поэта Александра Ревича.
Ярко сияют итальянские стихи Ревича: словно волшебное, в золоте выплавленное небо Италии переполняет строки: проходишь ли улицами Флоренции, минуя дом Данте, бродишь ли закоулками Асиззи, где всё напоминает о Франциске, слушаешь ли римскую музыку…
Стихи этого цикла зримы, полны конкретикой, которую если и можно сохранить, то только используя возможности поэзии.
Часто библейские образы наполняют произведения поэта: и тогда строки мерцают причудливым, точно не земным светом, играя его оттенками, как смыслами:
Мне кажется, сидел я в львином рву,
как я туда попал, не понимаю,
но видел я вблизи, как наяву,
косматых грив мелькающую стаю,
я помню смрадный дых, пока живу,
пасть и клыки, а также вспоминаю:
лев преклонил к моим ногам главу,
лизнул мне руку и улегся с краю.
И, используя сонетную форму, Ревич демонстрировал блестящие ювелирные свойства своего мастерства.
Многое сказав, он чувствовал жизнь, как «баснословную эру», и, обращая свои высокие молитвы к пределу, который превышает возможности человеческого мозга, всегда был ярок, лапидарен, силён.
И космос поэзии, созданной им, высок, как подлинный космос.
2
Монументальность свода переводов Ревича видится – словно издалека – величественным собором: отчасти готическим, ибо Ревич много работал с французской и польской поэзией, зная хорошо эти языки, хотя вообще переводил с десятков – по подстрочнику.
Но Франция наиболее полно наполняла суммы его трудов: он перевёл свод «Трагических поэм» де Обиньи, массу всего из Верлена.
…О! ярая насыщенность жизни великого гугенота, сподвижника короля, мастера фехтования, знатока тайных искусств, отца многих детей.
«Беарнский медведь», как называли Агриппу, был настолько яростен и силён в жизни, что поэмы его звучали колокольно, вместе, будучи совершенно земными.
Резня, льющаяся по воде кровь, мирная жизнь, подвиг веры, готическое устремление ввысь, неистовство красок: невероятная, очень многостраничная смесь, которую, кажется, не передать по-русски…
И вот – А. Ревич смог, построив на родной почве поэмы древнего француза: с той же роскошью и силой, с которой возводил он их в своих просторах.
А вот напрягает поэтические мускулы Верлен: тонкий и нежный, расслабленный и проеденный ядами земными, запускающий стихи необыкновенно красивые: и летят их шары над землёй, парят плавно…
Тувим перенасыщен, а Галчинский изобилует фантазией – столь же пёстрой, сколь и возвышенной; и железные стихи Броневского проходят сложными лестницами ещё более сложных жизненных лабиринтов.
Неожиданно раскрываются древневьетнамские поэты: лотосы цветут, мерцают вода, сановник приедет.
Жизнь лунная и таинственная, словно и ничего общего и не имеющая с сегодняшней, однако – вливается в неё через переводы мастера.
Ревич был мастером в высоком понимание этого слова: когда ремесленный навык поднимается над землёй вдохновением и талантом, и сумма переводов настолько обогащает русскую поэзию, что сложно переоценить значение оного вклада.
3
Начало жизни, меченное войной, слишком отлично от обыденного, и поколение, испытавшее это – в лице одарённых своих сынов, вышедших живыми из пластов военного неистовства – выразило сие: сильно, страшно.
Но и красиво.
Поэма А. Ревича «Начало» именно красива – и лестницей ритмических построений, и точным чередованием выверенных и ясно выписанных картин.
Но – ритмы рвутся, как рвётся пространство атакой, а ведь это «страна девятнадцати лет», страна солнечного света и светозарной надежды… рухнувшей от дикости происходящего.
Туго бурлит плазма яви в русле поэмы.
…их Ревич писал всю жизнь, вкладывая в них предельно свой опыт, мастерство, особенность своего мировосприятия.
Так, в «Тарханской элегии», также отнесённой автором к поэмам, сложно найти нечто общее с «Началом»: тут нечто иное: долгий опыт, помноженный на спокойствие, тишина слов, мудрость…
Между крайними пунктами первой и последней поэм пролегает жизнь Александра Ревича – избыточно наполненная событиями, чья амплитуда была достаточно широка.
Лента разнообразного опыта проходит по «Приморской поэме», «Доме на Плющихе», «Поэме о ненаписанном стихотворение»…
И каждая из них, мускульно концентрируя в себе время и вмещённое в него происходившее, говорит сразу о многом, затрагивая разные уровни реальности, слоясь, и уходя своими тропами в запредельность.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
