К 150-летию со дня рождения Томаса Манна 

Бюргерски основателен, чрезвычайно кропотлив, и жизнь, какую бы ни живописал, идёт замедленным потоком: как в «Будденброках» — реалистичном космосе, где каждая деталь работает на общий замысел, где любое упомянутое блюдо становится персонажем, вписанным в явь слов своим телесным составом.

Как можно из кратких стихов Библии сотворить роман объёмом в 1500 страниц?

Разворачиваются во все стороны линии «Иосифа и его братьев»: медленно и неспешно, основательно проворачиваются колёса истории, расшифровываются старинные символы, и колышется роман – судьбами, событиями, суммами неизвестных воль, так и настолько определяющих бытие вообще.

…Любекский купец, занимавший пост сенатора города, полагал, что сын продолжит дело, никак не предполагая словесного древа, которое будет растить сын, растить  неустанно, проведя безоблачное детство.

Смерть отца меняет полюса: семья переезжает в Мюнхен; однако от книг Манна, сколь бы трагическими ни были изломы, которые их наполняют, веет именно этим: детским счастьем, основательностью, бюргерско-торговой крепостью.

«Будденброки» с их сложнейшим плетением взаимоотношений, со всей оттеночной шкалой психологии, как ни странно, самый простой роман Манна: в нём показана просто плазма жизни, без комплекса идей, переплетающихся в усложнении, который он вложил в дальнейшие тома.

«Доктор Фаустус» уже и теорию музыки представляет философией, ибо Леверкюн, сочетающий черты Нишце и Шёнберга, жизнь строит мифологически, имея в виду моралите о Фаусте, помимо реформы музыки, какую произведёт ничуть не играя, и стремясь доказать, что не только мелодией живы музыка.

Чем ещё?

Таинственными знаками, вспыхивающими прочувствованно, и додекафонная музыка, не подразумевающая широкой аудитории, будет твориться, как перекличка с какими-то иномирными слоями, какие ощущает несчастный Леверкюн, так глубоко погрузившийся в теорию музыки, что действительность стала неважной.

Кроме мальчика, который не родной, и который мучительно умрёт, разрушив психику композитора.

Развернётся «Иосиф…».

Он развернётся и каскадами реализма, причём жизнь будет восстановлена так, что в её подлинность верится, в частности – жизнь в тюрьме, где Иосиф, ещё не ведающий о грядущем, добивается расположения тюремщика; и долгие годы пройдут – до финала, сулящего великие перспективы народу; и мелькают волшебным калейдоскопом все живописные детали перенасыщенного романа…

…Роман воспитания, типичный для немецкой литературы, – именно так начинается «Волшебная гора», подъём на которую потребует многих читательских усилий.

…Мистик-иезуит Нафта, отстаивающий ценность традиций, пламенный Сеттембрини, ратующий за прогресс; огромные разговоры, которых не вообразить в реальности.

Кажется, жизнь самого Манна не имела никакого значения: нечто фоновое по сравнения с писательством, с тотальным наследием, звучащим так, что подходит любым временам.

       Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик