К 105-летию со дня рождения Юрия Марковича Нагибина
Как мало кто чувствовал Москву, пульсацию её колоритно-живописных дворов, живую сеть переулков, теснение крыш, когда смотришь из высокого окна…
Язык Нагибина крепок и душист, часто – глагольный и стремительный, порой – предлагающий пир прилагательных; и тугие, как гроздья винограда, фразы, сочно организуют пространство текстов.
Вот развернётся панорама «Вечных спутников»: сумма рассказов, живописующая жизни творцов, от К. Марлоу до Хемингуэя, выведенного в отличие от других под вымышленным именем, развернётся сущностно, словно ведом был писателю код творчества, и, сам используя оный, он глубоко проникал в жизни Верди и Рахманинова, Тютчева и Аполлона Григорьева…
Боль последнего! Злая квинта, столь известная самому Нагибину!
Он внимателен к историческому антуражу, колориту, подробностям, и составляющим сложный орнамент жизни…
Как показана затхлая провинциальность, в которой растёт мальчишка Бунин!
Как, вырываясь из неё огнём творчества, провинциальный учитель, мечтающий о карьере писателя, приглашает странного ученика домой к себе, на чтение очередного рассказа, что канет в лету…
Подобно Бунину Нагибин чуток к запахам, их оттенкам, их переливам, к разнообразию цвета, организующего мир великой и великолепной пестротой…
Сии феномены писатель перебирает порой, как струны, чтобы звучала, радуя чудесной мелодией, музыка прозы.
Его проза музыкальна.
Она насыщена ассоциациями с ранних рассказов: «Зимний дуб» развернётся, ветвист, как своеобразный символ бытия.
Он психологичен: погружаясь в глубины персонажей, как водолаз, он замечает тончайшие переливы их восприятия жизни – так, в рассказе «Срочно требуются седые человеческие волосы» сквозь лупу трагедии показано позднее чувство, равно усыхание обыденной жизни.
Его как будто не устраивала обыденность. Хотелось постоянного праздника. Или сплошного творчества, чей мир Нагибин, изучив собственной судьбой, представлял наиважнейшим в человеческом бытовании.
«Машинистка живёт на шестом этаже» — какой градус горения нищего, непрезентабельного инвалида показан!
Как парит он, выстраивая, выковывая свой дух, что непонятно пока студенту Литинститута, осознает позже, перебирая оставшиеся рукописи неприметно прошедшего жизнью человека.
Неприметно – а был ярко незауряден, полыхая сакральным огнём.
«Книга о старой Москве» исполнена любовно: Нагибин бесконечно любуется её роскошью, щедростью, всем-всем.
Словно старые, обветшавшие порой здания тепло наполняются вновь прежними жизнями, а различные пласты архитектуры, созидая историю, поднимаются в пространство… метафизических небес.
Особняком стоят «Дневники» Нагибина, некогда ставшие бестселлером. Яростные и яркие, разворачиваются хрониками жизни, обогащённой невероятием успеха, встреч, множественностью всего: поездок, обид, главное – неповторимой, словно пенящейся шампанским восторга жизни и закипающей отрицанием её, одновременно – стилистикой.
Он был тонким, отчасти изощрённым стилистом.
Всё решается на уровне фразы, какая решается на уровне слова, чей квант некогда и определил жизнь.
В случае Ю. Нагибина – очень яркую.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
