Народный дядя Митя: вечный провокатор, партизанящий против жены, не дающей нормально выпить…

Типаж, изъятый из глуби – российской глуби, и исполненный Юрским так, что стал близким и родным миллионам: узнаётся же – добродушен, в общем, не злобив…

А вот – великолепный импровизатор, перекатывающий жемчуга речи, дающий великолепные образцы поэзии: только предложенная тема коснулась слуха, как сразу же стала его, родной, будто прожитой – да так, что стихи заблистают.

Блистает и великий комбинатор: лёгок и артистичен, сам играет на сцене жизни, получая удовольствие почти невыносимое, уверенный в успехе, ибо неудача невозможна.

Успех Юрского был огромен: его любила страна.

Неповторимость голосовых модуляций: казалось, одним голосом мог сыграть что угодно, любую бездну и любой свет…

Заострённая, если надо, жестикуляция, прекрасные, выверенные до предела движения: сложно отшлифованные драгоценные камни человеческих действий…

Чацкий его – почти Гамлет: столь же сложен и двойственен, высоко-благороден, впечатанный в низины человеческих комбинаций, густые и смрадные, противостоящий тем, кому бессмысленно противостоять.

Омерзительный Фома Опискин: лицемер и каверза, скважина, а не человек…

Таинственный мистер Дэчери из неоконченной «Тайны Эдвина Друда»: необычный, бархатногласый, тонкий и размышляющий, вполне возможно – способный расшифровать тайну, да… стоит ли делиться ею?

Некоторая тайна, недосказанность всегда оставалась за ролями, сделанными Юрским, чтобы интересней было, чтобы оставались поля и пространства для толкований.

Любые маски шли ему: как Тарталья в «Короле-олени» — воплощённая театральная игра.

Собственная, алхимия высокого актёрства — того, результатом которого является зрительский катарсис, была растворена в сущности Юрского – чья галерея образов, сверкая метафизическим золотом, переливаясь красками человеческого космоса – остаётся с нами, и будет оставаться, сколько длится история русского театра и кино.

В плеске и блеске сатиры данный Бендер роскошен своей округлой реалистичностью: вполне нереальной, такой естественной, особенно, если брать типажи, проступившие на свет после слома 1991 года…

Неистов Бендер-Юрский, завораживает, погружая в океаны своего обаяния, чаруя необыкновенным своим, все модуляции, как будто, возможны, голосом.

Счастье смотреть.

Достаточно, казалось, одной роли для вечности, но Юрский сделал их блещущие гирлянды, контрастных и столь непохожих; как в пандан к Бендеру звучит Иван Сергеич Груздев из народного сериала: трагедия и излом, сплошная серьёзность бытия, и если где и мелькнёт юмор, как без него представить Юрского? То затенён он, превосходный.

Величественный Импровизатор из пушкинских шедевров: победитель? строг и богат внутренне, остёр внешне…

О, Юрский обладал такой внешностью, что, только появляясь, сразу же приковывал к себе внимание…

…Когда-то, в Питере, бушевал его Чацкий – нервно-вибрирующий, не вписывающийся трагедией своей в предложенную данность, Чацкий-современник…

Эзоп, согбенный бременем рабства, оказывался свободнее всякого свободного; Мольер, на сцене преобразуясь, нёс чаши своей гениальности строго и страстно одновременно.

Весь изогнутый собственной каверзностью, мелкий тиран Опискин, описка человечества, будто дразнил высшие силы вдохновенной подлостью своей.

Мистер Дэчери – из неоконченного перла Диккенса – предложит поиграть в разгадку загадки, которая не будет разгадана никогда; дядя Митя снова провоцирует народного Василь Егорыча на выпивку…

Всё слоится, мелькает, пёстрый хоровод ролей Юрского соединяется в космос – какой будет печалить и радовать много ещё поколений…

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик