Моё знакомство с волгоградским поэтом Василием Стружем состоялось много лет назад во дворе Литературного института. Держался он уверенно, как держатся люди, знающие себе цену. В творческой среде немало мнящих себя гениями – в основном будущими или непризнанными. Показалось, что рослый, словно вымеряющий при разговоре слова Василий из подобных, но когда он принялся читать своё стихотворение (не помню уже какое), то стало понятно: жизнь одарила меня знакомством с Поэтом.
А чуть позже Струж подарил мне свою первую книгу – «Косноязычие».
«Почему такое непоэтичное название?» — этот вопрос не выходил у меня из головы, пока я не приступил к чтению. И тогда сразу прояснилось: да, это на редкость точное, как в аптекарском рецепте, название. В предисловии к книге Станислав Юрьевич Куняев заметил: «Её косноязычие – его сущность. Он другого языка не знает».
Достаточно привести пару примеров, чтобы читатель мог составить себе представление.
Я вечером поздней допьюсь…
Сейчас я лишь, великий в меру,
Веду слова и не боюсь
Я будущего, как химеры…
Или вот:
Вставай, сопящий Струж! Вставай, пройдоха.
Вставай. И собирайся делать день;
Пока душа от лени не издохла,
Тащи к восходу из подъезда тень.
Как видим, это действительно косноязычие, но какое! Опять же Куняев верно определил главную черту поэзии Василия: «…особенность его косноязычия в том, что, разгребая эту словесную груду, эти сорняки и чертополохи, вдруг нащупываешь в их гуще жемчужные зёрна, отливающие подлинным поэтическим блеском…»
И в самом деле, в современной, омассовлённой литературе тонны и тонны стилистически выверенной макулатурки – совершенной по форме и абсолютно обезличенной и выхолощенной. Строгое соблюдение правил силлабо-тоники вовсе не гарант достойной поэзии. У поэта Василия Стружа всё как раз наоборот. Его стилистическое прихрамывание — зачастую жертвенность ради сохранения мысли. Когда их Величества Рифма и Ритмика уводят не в ту сторону, не всегда хватает мастерства закрепить её (мысль) в рамках языковых правил. Зато со смысловой и образной составляющей в книге, в общем-то, в полный порядок. Вот почему, вопреки и несмотря на косноязычие, увлекает поэзия Стружа, особенно — когда автор пишет историю своей семьи, своего двора, своей страны.
Я был колхозник на селе,
И вспоминать-то горько…
И вдруг страна – навеселе! –
Случилась перестройка!
Как же точно уловлен образ того времени!
Далее та, ослеплённая собственными иллюзиями и одураченная псевдодемократами часть интеллигенции может воочию представить, что на самом деле происходило с деревней не со слов теоретиков из масс-медиа, а человека, переживавшего крушение в его эпицентре.
Я начал резать мелкий скот,
Шли годы перестройки.
Я резал – крупный. Крал – что мог.
Участвовал в попойках.
Сменялись всё хозяева.
Мы всех обворовали.
Всё перерезали. Трава
Растёт – в дому, в подвале.
Вот она — страшная правда народа, утратившего в себе хозяина и веру во власть. И образ растущей в доме и подвале травы лишь усиливает образ катастрофического разрушения страны и, самое главное – духовного стержня народа. И Струж не обеляет себя, он честен, как на исповеди.
Что сделали со мной!
Я стал лгуном и вором!
Я не подарок был, чумной,
Но дом мой был с забором!
Зайдите вы в моё село! –
Проехать невозможно.
Село дубравой заросло!
Чертополох – острожный!
И опять же одним словом передана целая картина – «острожный». Именно что к острогу и приводит такой чертополох.
Тема перестройки вообще не могла не оставить следа как в жизни, так и в творчестве человека, чья юность прошла под её лозунгами. Ну, каждый ли молодой человек мог удержаться от искушения поверить в обещание новой власти привести страну к почти что коммунистическому земному раю? А закончилось, как после игры в бумажки с Мавроди.
Заканчиваем перестройку,
Сворачиваем все узлы,
Из шалаша несёмся в койку,
И объегорены, и злы.
…………………………
Идём гурьбою на конвейер.
Мы снова полуфабрикат…
Рассеялся напущенный либералами, при активном пособничестве мнимой интеллигенции (с её: «Ура! одобрям-с, верим-с) дурман и явилась преображённая выпавшей из ниоткуда новой властью демократических капиталистов, или капиталистических демократов (поди их разбери), Россия.
…………….. Сатана —
И в поле, и на полке!
А наши детки подросли, но не идут работать.
Анархия – знай веселись!
Потом по фене ботай.
И какая сочная метафора, уместившая в двух строках апокалиптическую суть всех этих общественных перекроек!
Наркотики и алкоголь
В артерии деревни.
Книга «Косноязычие» по большому счёту не отличается лиричностью, автор в первую очередь рассказчик, тяготеющий к размышлениям. И, как любому выходцу из простого народа, ему ближе социально-политическое направление («Я поэт, а мне политика / Проедает сердце, разум!»), в котором можно быть по-мужицки грубым и невитиевато-конкретным – прямо в лоб, безо всяких политкорректностей. И не поймёшь, чего здесь больше – отчаянной лихости сорвиголовы, или Василий попросту не отдаёт отчёта возможным последствиям? Довели, как говорится, русского мужика до шапки и до края обрыва. А уж когда отступать некуда, наш медведь способен на подвиги неудержимой храбрости.
Я десять лет как безголов!
Я Пугачёв! Я Стенька!
Я не один, за мной пойдут…
Когда ни самогона,
Ни денег и опасный юг –
В дерьме гниют погоны!
Когда бесстыдная страна
В оборванной юбчонке
Худые ляжки всем сама
Суёт за поросёнка!
И вполне естественно, что такой бунтарь приходит к следующему выводу:
Человек воздвигнул государство –
Общей мыслью, общим же трудом,
Воплощёнными, увы, в коварстве —
Этим и цветёт наш страшный дом.
Из-за какой-то недоговорённости возникает ощущение, что должна быть ещё одна строфа и в её воображаемом мире слышится цокот копыт; ещё чуть-чуть — и перед нами покажется из туманной дымки скачущий на коне бравый Василий Струж со знаменем в руках — «Анархия – мать порядка». А такое мироустройство, как сейчас, вполне в состоянии вызвать к жизни анархические идеи.
Искренность Василия – искренность так и не повзрослевшего ребёнка («И главное, ребёнок / Я был взрослый!»), который может быть внезапно нескромен («Хорошо, что Бога поражаю / Верною любовию всерьёз!») и очень нескромен («В бизнесе я гнул подковы! / Бизнес Ваську отпустил…»). Что ж, и снова издержки перестройки и последующих перекроек 90-х годов, ведь для тех везунчиков, кто успел поносить малиновый «пинжак с карманами» и повладеть прочими атрибутами «крутой» жизни, после гибели своих экономических макровселенных понижение социального статуса стало сильным ударом по самолюбию. У многих из них образовался комплекс «бывшего коммерсанта» — склонность похвалиться прошлыми материальными успехами.
Я дружен был и с нефтегазом,
С Европою дружил и турков знал.
А ведь и вправду, как заметил в своём предисловии С. Куняев, стремился человек выбиться в люди, не сидел, сложа руки. И как не желать, если детство прошло в таких условиях:
Шум будоражил моё детство,
И глиной мазанные рейки,
Треща, всех обращали в бегство –
Барак разваливался резко!
Но оно, это детство, и закалило, выработало неугомонный характер и старательного работника, и ловкого коммерсанта, и, в конечном счёте, вдумчивого поэта.
Мы били крыс. Они кусались,
Гоняли кошек и собак.
Здесь жизнь и смерть меня касались!
И потому я не размяк.
И потому, уже взрослым, «и яблоки таскал, и помидоры, сбирал зерно на самосвал…» Но увы — дефолт всё «языком слизал». А может, и всё равно не получилось бы, потому что характер типично русский – душа нараспашку. Как просто и вместе с тем ёмко подметил нашу национальную черту Василий: «Я не боялся. Я, конечно, трус, / Но не боялся, если биться начал».
Как определить эту русскость в нашем народе коротко? Может быть, неизбытая жажда остаться самим собой, не поступаться совестью перед злом? В то время как вся страна вместе со всем миром восхищается достижениями немецкого автопрома, Струж протестует против этого коварного реванша западной цивилизации с её механизацией и обезбоживанием человеческой души.
Нравятся мне эти пухлые мерины,
Круглые «Ауди» и «БМВ». –
Что-то гестаповское, что утеряно
Немцами в Волге, есть в этом дерьме.
Доставшийся в наследство от предков дух Победителя и здесь оставляет надежду в то, что и перед ползучим материальным искусом выстоит Русь и не утратит спасительной духовности.
Нравится мне их боязнь бездорожия,
Как разбивает их наша братва;
Нравится мне, когда в пухлую рожу им
Ржёт запорожец, качая права.
Нравятся мне и японочки тонкие,
Что, праворулья, капоты суют
В челюсти Кразам, которые комкают
Их, как фольгу. Кразы пришлых жуют!
Такое косноязычие дорогого стоит. К тому же за ним опять стоит замечательная образность и видение сути вещей. У Стружа немало «жемчужных зёрен». Это и философские откровения, и насыщенные метафоры, когда мазком-другим создаётся красочное полотно. Меня всегда удивляло, как у таких крупных и внешне не творческих людей неожиданно оказывается тонкой психологическая структура, которая проявляется, в том числе и в нехарактерной, как уже подмечалось выше, для его творчества лиричности.
Лежит крещёная, нагая,
Помолодевшая река! –
И сердце у меня — не камень,
Оттаяло, и кровь – легка.
Несмотря на прямолинейную категоричность, Василий порой удивляет неожиданными откровениями: «Женою муж такой гордится / Какую сможет воспитать». Это лишь на первых порах может показаться, что ничего особенно мудрого в сказанном нет, на самом деле подобное открытие приходит на склоне лет и далеко-далеко не каждому. И потом, неумение воспитать, в конечном счёте, завершается эрой феминизма, издержки которого ведут к деформации традиционного мира, появлению новых «ценностей» с утратой подлинного представления о подлинной же красоте и гармонии. Красота не спасёт такой мир!
Её мужицкие ужимки
Под женственною кожурой,
Её сапфические — сшибки
В ней гонор выдают мужской!
Уж лучше б лирику листали
И плакали плеяды дам;
Не пыжились и не мужали,
Доверившись дитЯм, слезам.
Для русской (и опять же – традиционной!) поэзии характерны вероисповедальные порывы и поиски. Струж не исключение. Книга и начинается подобным стихотворением, в котором уже начинает прослеживаться неоднократно звучащая в сборнике тоска по вселенскому счастью, та самая тоска, что срывала с места русского человека в поисках Беловодья.
Я светился, в пику тёмным силам!
Я плескался! Искрестился поп,
Говорил – большое чудо силим
Зрением своим, идёт потоп!
И завершается стихотворение на самой высокой ноте:
Разглядел я родненькую маму!
Папу плохо вижу; где сейчас
Бедный папа? Я был самый-самый…
Как и все в свой звёздный крестный час!
Настоящий поэт должен сказать что-то новое, что-то такое, что оставит след в душе как истинное откровение, ведь прочитанное забывается, зато образы и неизбитые мысли остаются в памяти. В «Косноязычии» примеров подобного достаточно.
Божьи люди шли втроём –
Мама, я, сестра. У церкви
Мы перекрестились, пьём
Веру, бьющую из сердца
Господа…
Или вот сочный образ:
Я деньги сильно не берёг,
Но каюсь, что по ним и плакал;
Как мелкий полевой зверёк,
Теряя зёрнышко меж лапок!
Подобная поэзия находка для пародистов, любящих содержательные образы. Ну как пройти им мимо стихотворения «Я видел кладбище в Армении…»!
Я встал, прошёлся за бутылкою.
Продолжил вечер, боль залил,
Бутылка оказалась пылкою,
Армению я позабыл…
А скольких пародистов порадовали бы следующие строки:
В Европу Коба выбил двери!
Петруша высадил окно!
Наш новый русский – сивый мерин —
Свалил всю стену! А темно…
Стоит отметить, что автор не стоит на месте, он ищет, экспериментирует, учится у русских классиков.
Я поставил в вазу колосок.
Колом – колосок. О хлеб – не олово!
На столе сейчас моём кусок
Головы всего! – Свежо и молодо!
Футуризм, конечно, отошёл, зато подобные эксперименты разнообразят творческую палитру автора, тем более, когда они рождают такие выводы:
Нам арена – мировая!
Как индейцев, нас стереть
Невозможно. – Мы из рая!
Тотем наш – родной медведь!
Творчество Василия Стружа вообще достаточно политизировано, и авторская позиция как на ладони. Многократно звучащее слово Сталинград говорит о том, что поэт воспринимает себя именно сталинградцем, а не волгоградцем. И это в эпоху, когда само имя вождя превратили в страшное пугало.
Стал снова пограничным город
Наш Сталинград. Пришла война.
По городу под ручку с ворогом
Туристом бродит сатана.
Под залпы денег, денег, денег! –
Я карту куцую скатал.
Сверкнул в ней жалко русский гений,
На смятые олени встал.
И всё же поэт Василий Струж оптимист и борец, что подспудно подтверждается и большим числом восклицательных знаков в его стихах. И пусть порой его охватывают апокалипсические настроения, как здесь:
Друг без друга нам отпущено
Будет мало. Велики
Очень дерзкие религии,
Где есть дьявол, нет Христа.
Велики дни разноликие
Нашей розни, без креста! –
обусловленные духовным оскудением народа («Теперь Россия обмельчала, / Нас негры переходят вброд!»), всё равно он надеется на лучшее:
Нам жить да жить! Сомненья – прочь!
Мы все освоим вместе
Огромный куш земли, точь-в-точь,
Как наши деды, с честью!
В современной литературе немало сильных поэтов. И пусть каждый оригинален по-своему, — сказать по-настоящему что-то новое, не повторяя друг друга, удаётся единицам. Струж, при всех своих недостатках, самобытен, колоритно живописен, остросоциален, а его поэтический почерк не сравним ни с чьим. Пусть он тоже порой повторяется, пусть бывает и неоригинален, но, тем не менее, необычный авторский стиль и творческая задиристость выделили его из поэтической среды последних лет. Он просто стоит особняком, — ну не повторить его талантливого косноязычия! Да и не нужно. Пусть Струж будет один такой.
«Я весь мир перевернул, а никто и не заметил», — есть у него простая и вместе с тем важная строка, верно отражающая суть литературного процесса и задачи творца – изменить мир. А уж заметят или нет – неважно: главное, Василий, — продолжай преображать мир, чтобы следующие твои строки оказались пророческими:
И на исходе будет век
Моей длиннющей, вечной жизни –
Заметит новый человек:
Большой поэт сгорел в Отчизне!
Олег Куимов,
писатель, эссеист, литературный критик
Интереснейший персонаж)
А билет-то счастливый! На автобус «Пегас».
Поэтому мы люди, покамест есть в жизни человек думающий Василий!
«Страна веселая» — это о перестройке Горбачева.
Да куда уж веселее?
Сколько смертей и человеческих трагедий притащила перестройка и развал империи СССР.