КОСНОЯЗЫЧИЕ ВАСИЛИЯ СТРУЖА

Моё знакомство с волгоградским поэтом Василием Стружем состоялось много лет назад во дворе Литературного института. Держался он уверенно, как держатся люди, знающие себе цену. В творческой среде немало мнящих себя гениями – в основном будущими или непризнанными. Показалось, что рослый, словно вымеряющий при разговоре слова Василий из подобных, но когда он принялся читать своё стихотворение (не помню уже какое), то стало понятно: жизнь одарила меня знакомством с Поэтом.

А чуть позже Струж подарил мне свою первую книгу – «Косноязычие».

«Почему такое непоэтичное название?» — этот вопрос не выходил у меня из головы, пока я не приступил к чтению. И тогда сразу прояснилось: да, это на редкость точное, как в аптекарском рецепте, название. В предисловии к книге Станислав Юрьевич Куняев заметил: «Её косноязычие – его сущность. Он другого языка не знает».

Достаточно привести пару примеров, чтобы читатель мог составить себе представление.

Я вечером поздней допьюсь…

Сейчас я лишь, великий в меру,

Веду слова и не боюсь

Я будущего, как химеры…

Или вот:

Вставай, сопящий Струж! Вставай, пройдоха.

Вставай. И собирайся делать день;

Пока душа от лени не издохла,

Тащи к восходу из подъезда тень.

Как видим, это действительно косноязычие, но какое! Опять же Куняев верно определил главную черту поэзии Василия: «…особенность его косноязычия в том, что, разгребая эту словесную груду, эти сорняки и чертополохи, вдруг нащупываешь в их гуще жемчужные зёрна, отливающие подлинным поэтическим блеском…»

И в самом деле, в современной, омассовлённой литературе тонны и тонны стилистически выверенной макулатурки – совершенной по форме и абсолютно обезличенной и выхолощенной. Строгое соблюдение правил силлабо-тоники вовсе не гарант достойной поэзии. У поэта Василия Стружа всё как раз наоборот. Его стилистическое прихрамывание — зачастую жертвенность ради сохранения мысли. Когда их Величества Рифма и Ритмика уводят не в ту сторону, не всегда хватает мастерства закрепить её (мысль) в рамках языковых правил. Зато со смысловой и образной составляющей в книге, в общем-то, в полный порядок. Вот почему, вопреки и несмотря на косноязычие, увлекает поэзия Стружа, особенно — когда автор пишет историю своей семьи, своего двора, своей страны.

Я был колхозник на селе, 

И вспоминать-то горько… 

И вдруг страна – навеселе! – 

Случилась перестройка! 

Как же точно уловлен образ того времени!

Далее та, ослеплённая собственными иллюзиями и одураченная псевдодемократами часть интеллигенции может воочию представить, что на самом деле происходило с деревней не со слов теоретиков из масс-медиа, а человека, переживавшего крушение в его эпицентре.

Я начал резать мелкий скот, 

Шли годы перестройки.  

Я резал – крупный. Крал – что мог. 

Участвовал в попойках. 

Сменялись всё хозяева. 

Мы всех обворовали. 

Всё перерезали. Трава 

Растёт – в дому, в подвале. 

Вот она — страшная правда народа, утратившего в себе хозяина и веру во власть. И образ растущей в доме и подвале травы лишь усиливает образ катастрофического разрушения страны и, самое главное – духовного стержня народа. И Струж не обеляет себя, он честен, как на исповеди.

Что сделали со мной! 

Я стал лгуном и вором! 

Я не подарок был, чумной, 

Но дом мой был с забором! 

Зайдите вы в моё село! – 

Проехать невозможно. 

Село дубравой заросло! 

Чертополох – острожный! 

И опять же одним словом передана целая картина – «острожный». Именно что к острогу и приводит такой чертополох.

Тема перестройки вообще не могла не оставить следа как в жизни, так и в творчестве человека, чья юность прошла под её лозунгами. Ну, каждый ли молодой человек мог удержаться от искушения поверить в обещание новой власти привести страну к почти что коммунистическому земному раю? А закончилось, как после игры в бумажки с Мавроди.

Заканчиваем перестройку, 

Сворачиваем все узлы, 

Из шалаша несёмся в койку, 

И объегорены, и злы. 

………………………… 

Идём гурьбою на конвейер. 

Мы снова полуфабрикат… 

Рассеялся напущенный либералами, при активном пособничестве мнимой интеллигенции (с её: «Ура! одобрям-с, верим-с) дурман и явилась преображённая выпавшей из ниоткуда новой властью демократических капиталистов, или капиталистических демократов (поди их разбери), Россия.

…………….. Сатана — 

И в поле, и на полке! 

А наши детки подросли, но не идут работать. 

Анархия – знай веселись! 

Потом по фене ботай.

И какая сочная метафора, уместившая в двух строках апокалиптическую суть всех этих общественных перекроек!

Наркотики и алкоголь 

В артерии деревни. 

Книга «Косноязычие» по большому счёту не отличается лиричностью, автор в первую очередь рассказчик, тяготеющий к размышлениям. И, как любому выходцу из простого народа, ему ближе социально-политическое направление («Я поэт, а мне политика / Проедает сердце, разум!»), в котором можно быть по-мужицки грубым и невитиевато-конкретным – прямо в лоб, безо всяких политкорректностей.  И не поймёшь, чего здесь больше – отчаянной лихости сорвиголовы, или Василий попросту не отдаёт отчёта возможным последствиям? Довели, как говорится, русского мужика до шапки и до края обрыва. А уж когда отступать некуда, наш медведь способен на подвиги неудержимой храбрости.

Я десять лет как безголов! 

Я Пугачёв! Я Стенька! 

Я не один, за мной пойдут… 

Когда ни самогона, 

Ни денег и опасный юг – 

В дерьме гниют погоны! 

Когда бесстыдная страна 

В оборванной юбчонке 

Худые ляжки всем сама 

Суёт за поросёнка! 

И вполне естественно, что такой бунтарь приходит к следующему выводу:

Человек воздвигнул государство – 

Общей мыслью, общим же трудом, 

Воплощёнными, увы, в коварстве — 

Этим и цветёт наш страшный дом.

Из-за какой-то недоговорённости возникает ощущение, что должна быть ещё одна строфа и в её воображаемом мире слышится цокот копыт; ещё чуть-чуть — и перед нами покажется из туманной дымки скачущий на коне бравый Василий Струж со знаменем в руках — «Анархия – мать порядка». А такое мироустройство, как сейчас, вполне в состоянии вызвать к жизни анархические идеи.

Искренность Василия – искренность так и не повзрослевшего ребёнка («И главное, ребёнок / Я был взрослый!»), который может быть внезапно нескромен («Хорошо, что Бога поражаю / Верною любовию всерьёз!») и очень нескромен («В бизнесе я гнул подковы! / Бизнес Ваську отпустил…»). Что ж, и снова издержки перестройки и последующих перекроек 90-х годов, ведь для тех везунчиков, кто успел поносить малиновый «пинжак с карманами» и повладеть прочими атрибутами «крутой» жизни, после гибели своих экономических макровселенных понижение социального статуса стало сильным ударом по самолюбию. У многих из них образовался комплекс «бывшего коммерсанта» — склонность похвалиться прошлыми материальными успехами.

Я дружен был и с нефтегазом, 

С Европою дружил и турков знал. 

А ведь и вправду, как заметил в своём предисловии С. Куняев, стремился человек выбиться в люди, не сидел, сложа руки. И как не желать, если детство прошло в таких условиях:

Шум будоражил моё детство, 

И глиной мазанные рейки, 

Треща, всех обращали в бегство – 

Барак разваливался резко! 

Но оно, это детство, и закалило, выработало неугомонный характер и старательного работника, и ловкого коммерсанта, и, в конечном счёте, вдумчивого поэта.

Мы били крыс. Они кусались, 

Гоняли кошек и собак. 

Здесь жизнь и смерть меня касались! 

И потому я не размяк. 

И потому, уже взрослым, «и яблоки таскал, и помидоры, сбирал зерно на самосвал…» Но увы — дефолт всё «языком слизал». А может, и всё равно не получилось бы, потому что характер типично русский – душа нараспашку. Как просто и вместе с тем ёмко подметил нашу национальную черту Василий: «Я не боялся. Я, конечно, трус, / Но не боялся, если биться начал».

Как определить эту русскость в нашем народе коротко? Может быть, неизбытая жажда остаться самим собой, не поступаться совестью перед злом? В то время как вся страна вместе со всем миром восхищается достижениями немецкого автопрома, Струж протестует против этого коварного реванша западной цивилизации с её механизацией и обезбоживанием человеческой души.

Нравятся мне эти пухлые мерины, 

Круглые «Ауди» и «БМВ». – 

Что-то гестаповское, что утеряно 

Немцами в Волге, есть в этом дерьме. 

Доставшийся в наследство от предков дух Победителя и здесь оставляет надежду в то, что и перед ползучим материальным искусом выстоит Русь и не утратит спасительной духовности.

Нравится мне их боязнь бездорожия, 

Как разбивает их наша братва; 

Нравится мне, когда в пухлую рожу им 

Ржёт запорожец, качая права. 

Нравятся мне и японочки тонкие, 

Что, праворулья, капоты суют 

В челюсти Кразам, которые комкают 

Их, как фольгу. Кразы пришлых жуют! 

Такое косноязычие дорогого стоит. К тому же за ним опять стоит замечательная образность и видение сути вещей. У Стружа немало «жемчужных зёрен». Это и философские откровения, и насыщенные метафоры, когда мазком-другим создаётся красочное полотно. Меня всегда удивляло, как у таких крупных и внешне не творческих людей неожиданно оказывается тонкой психологическая структура, которая проявляется, в том числе и в нехарактерной, как уже подмечалось выше, для его творчества лиричности.

Лежит крещёная, нагая, 

Помолодевшая река! – 

И сердце у меня — не камень, 

Оттаяло, и кровь – легка.

Несмотря на прямолинейную категоричность, Василий порой удивляет неожиданными откровениями: «Женою муж такой гордится / Какую сможет воспитать». Это лишь на первых порах может показаться, что ничего особенно мудрого в сказанном нет, на самом деле подобное открытие приходит на склоне лет и далеко-далеко не каждому. И потом, неумение воспитать, в конечном счёте, завершается эрой феминизма, издержки которого ведут к деформации традиционного мира, появлению новых «ценностей» с утратой подлинного представления о подлинной же красоте и гармонии. Красота не спасёт такой мир!

Её мужицкие ужимки 

Под женственною кожурой, 

Её сапфические — сшибки 

В ней гонор выдают мужской! 

Уж лучше б лирику листали 

И плакали плеяды дам; 

Не пыжились и не мужали,  

Доверившись дитЯм, слезам.

Для русской (и опять же – традиционной!) поэзии характерны вероисповедальные порывы и поиски. Струж не исключение. Книга и начинается подобным стихотворением, в котором уже начинает прослеживаться неоднократно звучащая в сборнике тоска по вселенскому счастью, та самая тоска, что срывала с места русского человека в поисках Беловодья.

Я светился, в пику тёмным силам! 

Я плескался! Искрестился поп, 

Говорил – большое чудо силим 

Зрением своим, идёт потоп! 

И завершается стихотворение на самой высокой ноте:

Разглядел я родненькую маму! 

Папу плохо вижу; где сейчас 

Бедный папа? Я был самый-самый… 

Как и все в свой звёздный крестный час! 

Настоящий поэт должен сказать что-то новое, что-то такое, что оставит след в душе как истинное откровение, ведь прочитанное забывается, зато образы и неизбитые мысли остаются в памяти. В «Косноязычии» примеров подобного достаточно.

Божьи люди шли втроём – 

Мама, я, сестра. У церкви 

Мы перекрестились, пьём 

Веру, бьющую из сердца 

Господа…

Или вот сочный образ:

Я деньги сильно не берёг, 

Но каюсь, что по ним и плакал; 

Как мелкий полевой зверёк,  

Теряя зёрнышко меж лапок!

Подобная поэзия находка для пародистов, любящих содержательные образы. Ну как пройти им мимо стихотворения «Я видел кладбище в Армении…»!

Я встал, прошёлся за бутылкою. 

Продолжил вечер, боль залил, 

Бутылка оказалась пылкою, 

Армению я позабыл…

А скольких пародистов порадовали бы следующие строки:

В Европу Коба выбил двери! 

Петруша высадил окно! 

Наш новый русский – сивый мерин — 

Свалил всю стену! А темно… 

Стоит отметить, что автор не стоит на месте, он ищет, экспериментирует, учится у русских классиков.

Я поставил в вазу колосок. 

Колом – колосок. О хлеб – не олово! 

На столе сейчас моём кусок 

Головы всего! – Свежо и молодо! 

Футуризм, конечно, отошёл, зато подобные эксперименты разнообразят творческую палитру автора, тем более, когда они рождают такие выводы:

Нам арена – мировая! 

Как индейцев, нас стереть 

Невозможно. – Мы из рая! 

Тотем наш – родной медведь! 

Творчество Василия Стружа вообще достаточно политизировано, и авторская позиция как на ладони. Многократно звучащее слово Сталинград говорит о том, что поэт воспринимает себя именно сталинградцем, а не волгоградцем. И это в эпоху, когда само имя вождя превратили в страшное пугало.

Стал снова пограничным город 

Наш Сталинград. Пришла война. 

По городу под ручку с ворогом 

Туристом бродит сатана.  

Под залпы денег, денег, денег! – 

Я карту куцую скатал. 

Сверкнул в ней жалко русский гений, 

На смятые олени встал. 

И всё же поэт Василий Струж оптимист и борец, что подспудно подтверждается и большим числом восклицательных знаков в его стихах. И пусть порой его охватывают апокалипсические настроения, как здесь:

Друг без друга нам отпущено 

Будет мало. Велики 

Очень дерзкие религии, 

Где есть дьявол, нет Христа. 

Велики дни разноликие 

Нашей розни, без креста! – 

обусловленные духовным оскудением народа («Теперь Россия обмельчала, / Нас негры переходят вброд!»), всё равно он надеется на лучшее:

Нам жить да жить! Сомненья – прочь! 

Мы все освоим вместе 

Огромный куш земли, точь-в-точь, 

Как наши деды, с честью!

В современной литературе немало сильных поэтов. И пусть каждый оригинален по-своему, — сказать по-настоящему что-то новое, не повторяя друг друга, удаётся единицам. Струж, при всех своих недостатках, самобытен, колоритно живописен, остросоциален, а его поэтический почерк не сравним ни с чьим. Пусть он тоже порой повторяется, пусть бывает и неоригинален, но, тем не менее, необычный авторский стиль и творческая задиристость выделили его из поэтической среды последних лет. Он просто стоит особняком, — ну не повторить его талантливого косноязычия! Да и не нужно. Пусть Струж будет один такой.

«Я весь мир перевернул, а никто и не заметил», — есть у него простая и вместе с тем важная строка, верно отражающая суть литературного процесса и задачи творца – изменить мир. А уж заметят или нет – неважно: главное, Василий, — продолжай преображать мир, чтобы следующие твои строки оказались пророческими:

И на исходе будет век 

Моей длиннющей, вечной жизни – 

Заметит новый человек: 

Большой поэт сгорел в Отчизне! 

Олег Куимов,

писатель, эссеист, литературный критик