К 165-летию Владимира Гиляровского
Владимир Гиляроский, дядя Гиляй, нечто коренное, мощное, расейское, бурлацкое…
1
Жизнь, данная с размахом – и тоски, вероятно, тоже: слёзной, неизбывной. Хотя Гиляровский не ассоциируется с тоской: с мощью, прорывом. Точен поэт – более, чем точен. Формулу дал на века:
В России две напасти:
Внизу – власть тьмы,
А наверху – тьма власти.
Ведь не преодолели: никакими режимами, никакими силами, всё остаётся, как было.
Да и шире, если посмотреть – не только в России так, в человечестве вообще.
А изменения чреваты – сменой тьмы на новую тьму.
Он тяготел к поэтической краткости, мускулистости, лапидарности: и получалось резко, ясно, как в послание Серафимовичу, например:
Любуйся недремлющим оком,
Как новые люди растут,
О них пусть Железным потоком
Чеканные строки бегут.
Но и пейзаж, словесно прописываемый Гиляровским, был детален, выверен, красив…
Остался глобально он «Москвой и москвичами» — плюс всевозможными легендами, связанными с мощью его, силой внедрения в жизнь, размашистостью…
Вглядываясь в его образ, думаешь, что Плюшкин на Руси невозможен: а вот, поди ж ты… Ширь Москвы, шумы её, пёстрая запутанность, пьяноватая хлебосольность… Как хорошо бродить современными переулками, сопоставляя с теми, что показал Гиляровский… Тут была Хитровка: и как вообразить всех этих изгоев, парий, оборванцев? Подземное, во много ярусов жильё, деток, впечатанных в ужас подобный?
Гиляровский не брезговал ничем: всё должно быть зафиксировано, живописано; каждый листок бытия, каждое пёрышко его пригодится.
И пригождалось: и байки московские расцветали (из одной, вишь, Акунин целый детектив сбацал)…
Хлеба московские, трактиры, таинственность старых церквей…
Ряды пестроты, наползающие на вас; и ряды, прописанные сочным, смачным языком: хоть букеты со страницы вяжи.
…время и навязало их: сохранив книгу, сохранив ярчайший образ, так мощно представляющий коренное, русское, таинственное…
2
Русский размах, удаль, смекалка, лукавство, хлебосольство — такая ядрёная смесь была сущностью характера Гиляровского: мощного бурлака русской журналистики, прозы, и… поэзии.
Странно нежно воспринимается — да так и заложено, так и задумано:
Белоснежные туманы
На стремнинах гор висят,
Вековечные платаны
Зачарованные спят.
Нечто дремотное, плавное, тёплое, совсем противоречащее могутной силе, яростному размаху — по контрасту — формула, сверхточно определяющая суть русских бед:
В России две напасти:
Внизу — власть тьмы,
А наверху — тьма власти.
Формула, к сожалению, продолжающая работать во все времена: слишком конкретная на фоне «расейских» мечтаний о сиятельном Китеже, что вот-вот должен подняться из глубинных вод заурядной русской жизни, часто отдающей кошмаром.
И логично встаёт, протягивается, поднимается стих Гиляровского о Владимирке — знаменитой трагедии-дороге, пути кандальном:
Меж чернеющих под паром
Плугом поднятых полей
Лентой тянется дорога
Изумруда зеленей…
То Владимирка…
Когда-то
Оглашал ее и стон
Бесконечного страданья
И цепей железных звон.
И посвящение И. Левитану, точно соединяющее два искусства, вытекает и из самости стихотворения и из страсти самого Гиляровского к живописи.
Гиляровский огромен, как воспеваемая им Россия: ведомая ему, исхоженная им, гущу свою народную отворявшая его очам. Гиляровский пел её золото — и грязь, ибо в России совмещаются причудливо две эти субстанции, жаль никаких сил не хватает убрать грязь, чтобы сияло одно золото. В том числе – в поэзии Гиляровского.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
