К 195-летию Николая Чернышевского

Николай Григорьевич Чернышевский… Знал ли он, что делать? Но вопрос был поставлен – жёстко, чётко, страшно: вопрос, ставший вечным…

1

Рахметову хотелось подражать: гранёное тело соответствовало интеллектуальному напору; сон Веры Павловны моделировал утопическое пространство, столь же желанное Чернышевскому, как преображение людей.

…Набоков, изящно насмехающийся над любимым (одним из) авторов Ленина: немудрено – люди полярные: богатый стилист-эстет, не интересующийся проблемами социального устройства, и разночинец, стремящийся все изменить, как считает нужным.

Несправедливость общества – вечный мотив, варьируя его, Чернышевский демонстрирует большую душу.

Щедрую к другим.

Он сильно исполнил соло смелости: хотя сильным не кажется, но в нём очевидно был стержень, который согнуть не могли никакие условия.

И условности.

…каторга, описанная Достоевским, была, вероятно, пострашнее в яви: Чернышевский узнал её собственной судьбой: упорен, дотянулся до горькой чаши своей: дотянулся, поднял высоко, и стала она сиять другим.

Русская революционно-демократическая мысль скрещивалась с западноевропейской философией: всем, что было в ней наиболее прогрессивного.

Разумный эгоизм представлялся Чернышевскому наиболее рациональной формой отношения к жизни.

У него была своя эстетика и своё отношение к крестьянскому вопросу.

Он горел – всю жизнь: и свет оного горения ярко шёл в другие души.

2

Его превозносили, потом низвергали; о нём писали восторженно – и ёрнически-виртуозно, шутовско: как сделал барин русской литературы Набоков: великий адепт стиля.

Наименовав основную книгу «Что делать?» Н. Чернышевский утвердил в реальность русских интеллектуалов-интеллигентов сакральный вопрос, не имеющий ответа; вопрос, увы, столь же актуальный теперь, как и в его время.

Он был действительно нелеп в быту, во многом неудачлив по судьбе, но всё это меркло рядом с факелами его мужества и  чести, которой он никогда не поступился.

Чернышевский человек, вероятно, ярче Чернышевского писателя, хотя рассмотренный трезво, без политических пристрастий и ярых споров, основной его роман совсем не плох, что доказывает хотя бы образ Рахметова, живущего среди нас, как живут персонажи старших русских классиков (или живших до недавнего времени, когда литература и впрямь была самосознанием народа – а что является таковым теперь? Не деньги же, претендующие ныне на роль наше всё…).

Образ, заражавший, гипнотизировавший: образ, камертоном определявший основной звук судьбы многим – хотя не многие способны были так выстраивать свою жизнь.

И то, что в самом Чернышевском было достаточно от Дон Кихота, а донкихотствовать – честь, свидетельствует, что каменные валы времени отступают перед светлою силою этого (такого смешного в быту с точки зрения успешного словесного барина Набокова) человека.

Да и без романа «Что делать?» невозможно представить литературу русскую.

3

Щёголь и спортсмен, эстет и барин, удачливый семьянин и энтомолог, насмешник и…

Набоков никак иначе не мог писать про тяжёлого – жизнью и нравом, много страдавшего Чернышевского: только так, чтобы поэт Кончеев оценил блеск и огонь ёрнического повествования.

Прямой и крепкий роман «Что делать?» врезался в массу сознаний, меняя их.

Никакие витые опусы Набокова не отличались таким свойством – в основном, и рассчитаны только на получение эстетического удовольствия.

Оба были смелыми.

Но жертвенность Чернышевского была чужда и непонятна Набокову, считавшему, хотя и без декларации этого, эгоизм – одной из лучших характеристик человека, ибо ведёт он к эстетическим победам.

Других Набоков не ведал и не хотел.

Его повесть в романе – о Чернышевском – действительно блестяща, но – пуста.

Ибо человечество живо бескорыстием и жертвенностью лучших своих представителей.

4

Трагедию воспринимал, как счастье, чья призрачная иллюзорность всякому приятна, а Рахметову претит…

Гранёное тело своё совершенствуя и совершенствуя, борется с собой, делая дух неукротимым…

Возможно, Чернышевский и дал ответ на вопрос: что делать?

Себя!

Гранить плоть, выстраивая дух, пестовать его, развивать душу; совершенствоваться, читать сложные книги, заставляющие работать мысль на неистовых оборотах, отрицать сонное мерцание полуживотного существования.

Он арестован.

Он в одиночке, в каменном равеллине, он составил прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон».

Всё логично – есть ли страх?

Рахметову не к лицу подобная эмоция.

Чернышевский готов переустроить мир, понимая, что и топор в этом деле будет весьма насущен; ведь… вы видали, чтобы в жизни добро шло к добру?

Чернышевского протаскивают сквозь каторгу: четырнадцать изначальных лет заменяются семью: прошение о помилование он отказывается подавать, демонстрируя стойкость.

Он пишет «Пролог», придавая ему особое значение, полагая его второй частью трилогии, глобально показывающей русский мир, однако трилогия не состоится, хоть Чернышевский и вернётся к нормальной жизни.

Или – каторга и была ему нормальной?

Ему – вечно бьющемуся пульсу борьбы, словно воплощал собой живую плазму оной.

Мерцает утопия Софьи Павловны, проходят волокнами сны.

Книги Чернышевского под запретом: вплоть до 1905 года — что не мешает им расходится великими волнами.

Его совесть горит раскалённой нитью.

Она словно горит и сейчас: заражая примером, показывая, как можно жизнь поставить на служение другим…

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here