Татьяна Черниговская знает, что… через образ Алисы и её приключений, перевитых лентами парадоксов и афоризмов, яснее раскроются принципы работы мозга – или мысли… Ведь это невероятно: в голове человека уложено целое небо: ибо количество нейронов и сложность их соединений не уступают звёздным реестрам… Если не превосходят их.
Татьяна Черниговская филолог по первому образованию – и первым достижениям: поэтому, как представитель нейронауки, нейролингвистики и теории сознания, она часто использует образы литературы, её язык.
Собственно, языков у человека множество: помимо словесных, есть язык математики, язык музыки, танца, живописи…
Но Черниговская рассматривает литературу именно как феномен познания реальности: в том числе человеческого мозга, и частые ссылки на многих писателей и поэтов логичны в таком контексте.
Тайн остаётся больше, чем познанного.
Лекции Черниговской увлекают, втягивают, от них не оторваться; всё работает на повышенное внимание: от своеобразных голосовых, очень мягких, интеллигентных интонаций, до – парадоксальности суждений; до – словно совершаемого Алисой повторного путешествия в недрах мозгового аппарата…
Какие сложные лабиринты: ведь именно они дарят мысли, парадоксы, различные, мало кому приходящие в голову варианты истолкования яви.
Черниговская рассуждает… даже не как филолог: как высококвалифицированный читатель, воспринимающий литературу альтернативным миром, хоть и базирующимся на нашем.
Ведь, как утверждал Аксентий Поприщин: «И это все происходит, думаю оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря…»
И подобное утверждение, проведённое через трагикомические призмы сумасшествия, открывает множество перспектив, сообщая, сколь мало возможно узнать о бездне, заложенной в человеческой голове.
Академик Павлов за употребление слова «сознание» выгонял из своей лаборатории; антипавловски настроенная Черниговская, тем не менее, полагает, что в этом он был прав: сколько бы ни было определений сознания, ни одно из них полностью не объясняет феномен, используя который она строит свои лекции, и пишет книги.
Есть два уникальных персонажа: один из мира литературы, другой – из мира, где используется совсем другой язык: физики…
Они родственны: это – Чеширский кот, про которого нельзя утверждать, есть он, или нет, и кот Шредингера, про какого никто с точностью не скажет: жив он, или мёртв…
Плавно покачивающаяся в воздухе, насыщенном электронами мысли, улыбка точно незримыми небесными дугами соединена с умозрительным (никто не мучил живого кота) экспериментом великого физика.
И снова аскетичная улыбка Поприщина проступает на заднем плане…
…человек зазнался, полагая себя единственным мыслящим существом: не представляя себе размаха вселенной, не допуская мыслящих планет, солнц, цивилизации камней (русский провидец, поэт космоса – Циолковский писал об этом)…
Черниговская рассказывает о высочайшем интеллектуальном уровне врановых, дельфинов, слонов…
Дельфины не создали цивилизации?
А зачем?
Ведь они смеются, пляшут, поют, занимаются любовью, и не имеют врагов: при таком наборе данных можно утверждать, что бытование сих морских обитателей есть альтернатива рая…
Бродский возникает в лекциях блестящей Черниговской: со своим избыточным акцентом на языке, с утверждением, что поэзия, как высшая форма оного, является видовой целью человечества…
Софизм?
Конечно.
Но софизм, заставляющий мысль работать на новых оборотах.
Лекции Черниговской пропитаны поэзией: её сложной, своеобразной субстанцией, вовсе не обязательно требующей рифм и размера.
Жизнь Татьяны Черниговской словно является следствием не биологии, но мысли: мысли неустанно пульсирующей, заставляющей видеть иначе, думать иначе… жить?
Вот с этим проблемы.
Тут возникает Пётр Шумахер со своим блестящим четверостишием… о Крылове:
Лукавый дедушка с гранитной высоты
Глядит, как резвятся вокруг него ребята,
И думает себе: «О милые ребята,
Какие, выросши, вы будете скоты!»
Ибо круг этого вырастания повторяется из века в век: но жизнь таких людей, как Татьяна Черниговская работает на то, чтобы осветлить вращение этого круга, сделать его более приемлемым.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
