Мощные глаголы реальности стоят на страже земной логики, и всего, что мы считаем коловращением важных дел; вход в дантовский лес вообразить трудно: противоречит оным.
Трудно поверить и Д. Андрееву, утверждавшему, что Данте был единственным из европейских писателей, владевшим духовидением осознанно, то есть входившим в определённые состояния во время дня, из обычного бодрствования, или – переходившим в них по мосткам, известным только ему.
…прозрачные мостки – великолепной хрустальной запредельности, тонко покачивающиеся в воздухе…
Флоренция была сгустком красоты: можно было облучаться оной, просто ходя по улицам; и сейчас, минуя родовой дом Данте, можно ощутить нечто необычайное.
Ощущает ли кто?
Русские терцины Лозинского перенасыщены символикой, именами, знаками, подробностями, космосом.
Но…сколь многих, неугодных ему Данте отправляет в ад?
Не фантазия ли?
Сведение счётов?
Воплощаемая в медном звоне терцин месть?
А нет, почему же: всё сочетается, или – сферы полупрозрачно входят друг в друга: и панорамы запредельности вполне союзны с неугодными персонажами, отправленными в ад.
Тут опять вступает Д. Андреев, утверждая, что к концу жизни Данте осознал, сколько всего антропоморфного внёс в поэму флорентиец, но исправлять что-либо было поздно: четыре её свитка уже отправились в жизнь…
Что ж?
Иной панорамы потустороннего мы не имеем, Сведенборг появится много позже, а Андреев и вовсе наш современник…почти.
Впрочем – и Данте тоже: ибо финальные космические аккорды поэмы устроены так сложно, составлены из такого колоссального звука и чрезвычайной запредельности, чуть приоткрывающей феномены непознанного, что, представляется, увиденное им в часы откровения, осталось таковым же и ныне…
Он узрел…любовь: ту, колоссальную, изливающую свет в мир, искажающий её: узрел, чтобы поделиться: и симфония поэмы, стягиваемая к этим последним аккордам, поднимается в космос, таща всех персонажей, измышленных и реальных, что заключены в ней.
…черти отвечают Вергилию: мост рухнул, когда Спаситель спустился в ад…
Реальность запредельности, так плотно отделённая от нашего бытования, вдруг становится ближе; и романтизация хозяина ада, находящего в центре оного, началась много позже: у Данте он дан чудовищем.
Русский вариант поэмы был воспринят поколениями, как…русский: отечественный читатель несколько веков горазд был осваивать-одомашнивать западные шедевры.
Конечно, мастерство Лозинского сыграло чрезвычайную роль: больше никто поэму не переводил.
Конечно, дороги, исхоженные Данте, отразились в построение поэмы.
Разумеется, толкования Мандельштама объёмны и глубоки: итальянский выучен специально; о! чудо сей речи, где всё рифмуется со всем; стыдно не быть поэтом при таком языке, как не уметь петь…
Но Данте – всемирен: панорамы, показываемые им, касаются и прошлых времён, и пресловутой, нам не понятной (насколько была ему?) вечности: ибо любовь, представленная человекам и по-человечески в последней песне, не может прекратить свою работу, сколь бы искажённо мы, впечатанные в густую, становящуюся всё более плотной, материальность, не воспринимали её.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
