«Я ЗНАЮ, НИКАКОЙ МОЕЙ ВИНЫ…»

Просмотры 64

К 110-летию Александра Твардовского

Открытый финал стихотворения «Я знаю, никакой моей вины…» вибрирует высотой неосознанного христианства: всякий виноват перед всеми, каждый — носитель вины, но чёткое осознание оного человеческого свойства, продиктованное пережитой войной, пересыпано ещё и крупной солью житейской, болевой мудрости.

Стихи Твардовского шестидесятых напоены опытом мудрости, какая и питательна, как млеко, и прожигает кислотой.

Стихи эти ведёт линия кристальной простоты, чей вектор – за горизонт; так цикл «Памяти матери» пронизан попыткой осмысления одного из самых трагических для человека рубежей жизни: и осознание его берёт истоки ещё в молодом возрасте — дети уходят из дома:

Прощаемся мы с матерями

Задолго до крайнего срока —

Еще в нашей юности ранней,

Еще у родного порога,

Когда нам платочки, носочки

Уложат их добрые руки,

А мы, опасаясь отсрочки,

К назначенной рвемся разлуке.

Тут лёгкость песни множится на глубину метафизики: метафизики жизни, ибо каждый совмещает роль странника и работника…

А дальше разворачивается реальность, внутри какой всякий движется по координатам времени, и происходит логичное, и — такое странное, что только стихом – самым тонким и неуловимым жанром литературы – осмыслить можно:

А там — за невестками — внуки…

И вдруг назовет телеграмма

Для самой последней разлуки

Ту старую бабушку мамой.

Семья Твардовского узнала много горестей, и фрагменты истории, вложенные во второе стихотворения цикла, показывают их через призму… радости:

И ей, бывало, виделись во сне

Не столько дом и двор со всеми справами,

А взгорок тот в родимой стороне

С крестами под березами кудрявыми.

Такая то краса и благодать,

Вдали большак, дымит пыльца дорожная,

— Проснусь, проснусь, — рассказывала мать, —

А за стеною — кладбище таежное…

Мудрость матери, её способность принять выпавшее на долю дана подчёркнуто: простотой, естественностью…

Третье стихотворение цикла наиболее трагично, подводит к самой последней черте, и густота сравнений первых строф, завершающаяся гробовой ямой, так сильно вписана в панораму поэзии, что сложно что-то противопоставить силе говоримого:

Как не спеша садовники орудуют

Над ямой, заготовленной для дерева:

На корни грунт не сваливают грудою,

По горсточке отмеривают.

Как будто птицам корм из рук,

Крошат его для яблони.

И обойдут приствольный круг

Вслед за лопатой граблями…

Но как могильщики — рывком —

Давай, давай без передышки, —

Едва свалился первый ком,

И вот уже не слышно крышки.

Много высот освоено поздним Твардовским, много изученного по книгам жизни вошло в строфы и строки, но, думается, цикл «Памяти матери» одна из вершин поэта, совместившая и земное, земляное, трудное и – сияние космоса, вечно распростёртого над нами.

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Заполните поле
Заполните поле
Пожалуйста, введите корректный адрес email.
Вы должны согласиться с условиями для продолжения

МИХАИЛ КОНОНОВ: МУЖЕСТВО, ЗАДОР И МАСТЕРСТВО НА ЭКРАНЕ

К 85-летию со дня рождения Михаила Ивановича Кононова  «Чукотка – морозная жуть,»  и «Нет такой власти!» – изрекаемое феноменальным голосом Грибова, утыкающееся в упорство молодого начальника Чукотки… Великолепно-задорен, не может…

ЯЗЫКОВАЯ МОЩЬ И ТАЙНА ВЛАСТИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РОБЕРТА ПЕНН УОРРЕНА

К 120-летию Роберта Пенн Уоррена Мощно и густо, отчасти яростно звучит его поэзия, насыщенная интеллектуально и звуково, с таинственными, отчасти непривычными для русского читателя ходами: Дубы, морские исполины, В струенье…

СТАРЫЕ СКАЗКИ МАНЯТ СВОЕЙ НЕРАЗГАДАННОСТЬЮ…

Проступают контуры, усложняются силуэты… Симонетта Веспуччи, изображённая столько раз Боттичелли, остающаяся златовласой,  волосы спутаны прядями, сложены в орнамент страсти художника, волосы, какие трепал тогдашний ветер… У него нет возраста, у…