Толстой и Есенин… Смерть, рассматриваемая ими со всех сторон, сквозь все возможные призмы… Достоевский не так боялся смерти…
1
Толстой был, очевидно, мужественным человеком, в чём-то жёстким, но повышенная тяга, смешанная метафизическими волокнами со страхом к смерти, проявилась изначально, пожалуй, с рассказа «Три смерти»…
Смерть дерева разрушает общий круг бытия, или является очищением его, освобождением места?
Смерть барыни?..
Кульминация смертного страха, заключённого в темницу тела, обычно и ужасно живущего среднестатистического Ивана Ильича до сих пор даётся трудно – читателю.
Бойся!
Всё звенит и вибрирует, и – к тому ж – медленно гнить, распадаться, не видеть никакого выхода: чтобы увидеть ослепительный свет в конце…
Есть ли он?
Хозяин умирает… почти героически, спасая работника; умирает за… «други своя»: но проверить воспоследующее вознаграждение за это мы не сможем…
Сергей Касатский мог бы стать военачальником, политиком-реформатором, замечательным публицистом, или писателем…
Кем он стал?
Забитым, задолбанным жизнью согбенным стариком, свернувшимся в дудочку?
Стоило ли того?
Толстой не даёт ответа, тяжело, могуче фиксируя сложнейший внутренний путь, выбранный человеком.
Или – человек был двинут на него?
Но, идя по церковному пути, отец Сергий не достигает подобия успокоения, приходя к ощущению: Бога нет.
К тому же приходил и Толстой – самый мучающийся русский гений?
…вероятно, его, человекознатца, разрывали эти выводы, томили, толкая к отрицанию собственной значимости, отвращая от жизни…
Слишком тяжела была ноша.
Слишком много свершил…
Представить бы его посмертный путь: сияющий, если верить Даниилу Андрееву.
2
Русская Персия Есенина…
Русская песня Есенина…
…исконное певческое начало: природное, то, что так точно было выражено в перле Тургенева «Певцы», проступает – иначе, словесно в столь важном для русских душ наследие Есенина: самого нежного, но и грубого, страшного поэта…
Взмывают языки пламени пугачёвщины…
Неистовый чёрный человек равнодушно взирает на страдания поэта…
Покатились глаза собачьи…
Речь, обрываемая трагедией, и речь – столь крупнозернисто просеянная через читательские души и мозг, что не может не оставлять горящих стигматов сострадания…
Речь – будто снега заговорили: «Поёт зима, аукает…»
Необыкновенность плавных, исконно русских, всеобще-крестьянских напевов.
И – ранняя мистика: тяжёлые её своды, словно мерцающие сложно: «О, если бы прорасти глазами, как эти листья в глубину…»
Ранний Есенин мистичен – в той мере, когда стремление разгадать мировой орнамент приводит к национальным образам: у него русский Христос, и русская Богородица…
Его Христос словно шёл по снегу, сгибаем крестом из берёзовых досок…
И свечи затеплятся весной, и тихие храмы будут играть невыразимо прекрасным нутром – каждый…
Другое дело – мистика Блока: чьи дуги и мерцания идут не только от тайн России, но и европейского средневековья, от всего пантеона мировой культуры…
Но снова вспыхивает есенинский лад: черёмуха ли цветёт, Снегина поётся…
Солнце особое, и месяц, как известно, рыжий гусь…
Сколько детского, нежного…
Сколько тайны за сыплющимся снегом…
Как хорошо!
Как страшно всё завершится, и будет чёрный заглядывать, неистов, в глаза мучающемуся поэту, будет, будет…
3
Крупные массивы народа, пропущенные через толстовскую эпопею, и – песенный лад народа, сконцентрированный в образе и поэзии Есенина…
Голосовая словесная мощь…
Глыбы людские, подвергнутые деформациям войной, бесконечным изменениям внутри оной, и – лёгкость напевов…
Но и – тяжесть, мощь пугачёвщины, ярящейся языками рвущегося вверх огня…
Пьер, затерянный в народе, узнаёт нечто тайное: более глубокое, нежели недра масонства…
Великое пламя над нами…
Огни есенинских словес, вспыхивающие нежностью правды: природа словно оживает по-новому, как оживает она и у Толстого: своя, увиденная сквозь крупные призмы гения.
И – идущее время, избыточно технологичное, уводящие в стороны от исследования души…
Не делаются громады народности, представленные Толстым и Есениным меньше: сколько бы ни нагромоздили мы технологий, деформирующих души…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
Борис Григорьев, «Сергей Есенин в юности»
