Монументальность и величие, роднящие их, слишком разнятся внутренним составом: невозможно представить Гёте, отрицающим и ниспровергающим собственные литературные громады.
Толстой шёл слишком другим путём, творя глобальную вселенную человечества в слове.
То же, разумеется, созидал Гёте – вселенную, исполненную под другим градусом: фантазия, или фантасмагория были чужды Толстому, основывающему собственные художественные поиски на глубине погружения во внутренний мир героев.
Внутренний, отражённый во внешнем.
Гёте не был близок Толстому, не позволяющему героям идти на сближение с потусторонним: если только в варианте отца Сергия, но это потустороннее совсем другого свойства.
Оба были чрезвычайны в плодовитости, хотя сложно представить Толстого, пишущего стихи.
Он и относился-то к ним… не очень…
…парящий в запредельности Фауст, глубоко познавший тайны алхимии…
Обязательность эзотерического контекста.
Эзотерика не слишком интересовала Толстого, занятого в поздние годы формированием собственного этического учения.
Смерть – ужас Толстого.
Почему-то кажется, что Гёте: гений и нумизмат, политик, богатый и не тяготящийся богатством, коллекционер и жизнелюб – не слишком мучился зигзагообразными изломами этих страхов.
Смерть и смерть.
Вероятно, Гёте знал, как разворачиваются дальнейшие панорамы.
Боль и мощь оной боли Толстого, связанные со смертью, вызвали б сложные эмоции Гёте.
Интересно, как бы он отнёсся к прозаическим громадам Толстого: проникся бы их величием и красотой?
Гипотетические предположения не имеют, конечно, смысла.
И тем не менее – достаточно общности, горизонта сходства, смутно ощущаемых облаков близости…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
