К 5-й годовщине смерти Николая Караченцова
Жизнь кипела и переливалась в нём: выхлёстывалась, словно срывались фейерверками искры с обнажённых проводов…
Вот молодой Караченцов в «Старшем сыне»: и естественная плазма игры заливается в зрительское сознание и сердце так, будто актёр и не играет: просто живёт, растворившись в предложенном образе…
А вот, скажем, боевик: жанр по определению не имеющий ничего общего с художественностью, и, тем не менее… В «Львиной доле», исполняя алкаша-супермена, Караченцов так точно выстраивает этот контраст, с такими нотами трагизма и задушевности, что забывается… про боевик.
Уже его в роли в студенческих спектаклях «Метелица» и «Иван Васильевич» получали позитивные оценки профессионалов: театр для Караченцова – смесь лаборатории и чуда.
Бушует Тиль: бушует и смеётся, зеркалом отражая всех, проходящих вереницами вокруг; и актёр, словно воссоздавая вечный образ собственной судьбой, использует столько красок, что необыкновенность Тиля становится путеводной.
Бунтарь, шут и хулиган: и синтетически совмещая актёра, певца, мима, акробата Караченцов творил на сцене необычайное действо.
Как в «Звезде и смерти Хаокина Мурьете», где артист исполнял две роли, одна из которых – ни мало, ни много – Смерть.
Граф Резанов – трагический и бесконечно любящий, страдающий и находящий отблески гармонии в этом страдание – ворвался в мир русского театра вместе с рок-оперой «Юнона и авось»: словно – оживи этот мир, впустив в него дополнительные воздушные струи.
Киноработы шли параллельно…
Забавный такой: фат и дурак, женишок из «Собаки на сене»…
Ловкач из «Треста, который лопнул»…
Вороха людей: порой – герои, бывало – бандиты, как в «Дежа вю», например: но всегда — раскрывался необыкновенный космос Караченцова: цветной и переливающийся жизнью, с захлёбом, с азартом, такой, которому не будет конца.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
