К 130-летию Михаила Булгакова

Все три романа Булгакова дают разные варианты языка – так, будто писал их не один автор; и это разноголосица точно определяет масштабы дарования: менее одарённый писатель на такое не способен.

1

Густой, хочется сказать мясной, вещный язык «Белой гвардии», где пласты городских описаний возникают великолепными холстами масляной живописи, и – несколько небрежный, шероховатый язык «Театрального романа», чудесная галерея персонажей которого вовсе не страдает от мнимого изъяна…

И наконец, язык сакрального романа, который если уж определять – то в категориях чуда.

Интересно читать ранние варианты – как вылуплялись постепенно персонажи, как выкристаллизовывался подлинный стиль…

О! это стиль огня и поэзии, язык в высшей степени цветовой: роман дан в зелёных тонах – от нежного рассветного неба до насыщенного малахита, но иудейские главы текут песочным золотом: льются в перешеек песочных часов мысли – необыкновенной и необычайной.

Известный нам по сумме Евангелий Иисус, насколько «известный» применимо к самому главному персонажу человеческой истории, предстаёт в ином свете: очень человечный, без божественного отблеска, как будто…

Но – кто может поручиться, как было на самом деле? Ведь все Евангелия – это списки со списков: а тёплая доброта и кроткая мудрость Иешуа так соответствуют фактору чуда – разумеется, превосходящему знания медицины.

Возможно, грандиозная махина чрезвычайно сложного романа явилась Булгакову в целостности: во сне, к примеру, но уточнялись линии, уяснялись персонажи, вспыхивали факелы языка постепенно, очень медленно.

…бывают, особенно сейчас, люди, прочитавшие за жизнь десять-пятнадцать художественных книг, но о «Мастере и Маргарите» (часто ещё о «Мёртвых душах») и они будут говорить с теплотою.

Два романа, озарённых чудом; два романа, об устройстве которых хочется рассуждать, но все рассуждения бесплодны: ибо сделанное превосходит способности судящих.

Внешний, юмористический слой «Мастера и Маргариты», конечно, наиболее легко считывается, он относительно прост; но подспудно разворачивающиеся драмы: от евангельских, по своему трактуемых идей, до освещения вариантов расплаты, можно расшифровывать до бесконечности.

Глубоки спуски в бездны романа – но бездны эти световые, сколь бы ни рядили церковные люди — допустимы ли симпатичные изображения нечисти: роман светлый, от света, и ради его укрепления в этом мире написан.

Иначе бы – не читался так, ибо подспудно любой из нас – представителей конфликтного и жестоко вида – тяготеет к свету…

2

Жизнь пёстрая, как клетка с попугаями, жизнь шумная, в чём-то сбитая, часто напоминающая броуновское движение: такова, данная в фельетонах Булгакова. Иные из них, как например «Вода жизни», совершенны в плане языка: сила глаголов! – и каково их речевое разнообразие в панораме бега жителей села за водкой!

Мошенники, чиновники,  красноармейцы, банщики, спириты, полуграмотные мычащие существа, дворники, обитатели коммуналок – неистовство красок, и смех, смех…

Чудесный, хоть и несколько страшный мир: иные персонажи могут укусить.

3

Великолепный бурлеск «Зойкиной квартиры»! — точно рвётся всё с петель, проносится в пёстром танце: словно секунда остаётся до провала, но сверкают алмазно реплики, продолжая крутую лепку персонажей.

Трагические изломы «Бега», иногда смазанные мазью комического, чтобы не было так страшно: неистовое движение к иллюзорной цели, какая пружиной отбросит назад.

Классическое сияние «Дней Турбиных»: узлы драмы в недрах такой тёплой (бывшей таковой) частной жизни.

…точно открыты были Булгакову механизмы глобального драматургического устройства мира, и пьесы его, живущие яркими красками, не в меньшей степени держатся на столь тонких тонах и оттенках, что дух захватывает.

4

Может ли под маской соблазна оказаться истина?

Может ли за истиной скрываться другая?

Может ли под маской Москвы таиться иная Москва – ветхозаветная, первоосновная?

Трамвай уже проехал, уже отрезана голова, и уж тем более Аннушка уже…

Аннушка – скверная карга, чёрная функция, вспыхивающая светом действа, без которого невозможно очищенье. Именно А начинает алфавит…

Именно в астрологии заложено много соблазнов…
Космос разрывается щелями – но что выпадает из оных щелей?
Фейерверки сатанинского веселья или сгустки мудрости, призывающие насельников земли жить по-другому? Голова отсеченная, голова, говорившая ложь, голова, мешавшая малым сим двигаться к свету…
Опрощённая история Спасителя… Опрощённая ли? Или воистину – Сын Человеческий, свершивший труды духовные колоссального объёма, показавший, как изничтожив в себе низовую пустыню праха, вырастить цветок своей сокровенной души, цветок, перерастающий смерть, звучащий красками подлинного бессмертья?

Но – чьими глазами увидено поле жизни Иешуа?

Куда, в какие бездны были растворены глаза мастера?

Вавилонская Москва переливается огнями, гудит и играет, стремится куда-то в фейерверке текучих, неуловимых брызг? Не бойтесь кота – он не страшнее ваших желаний.

Не бойтесь Азазелло – он не больший убийца, чем ваши вожделения и похоти.

Едет, едет трамвай – увозя от мертвечины любого официоза, массивным колесом грозя ложному – отсеку.

Космическая арфа романа полнится таинственной звукописью, и…как знать…не наша ли будущее дано им в зашифрованном виде?

5

Николка Турбин, соприкасающийся с бездной реальности: с клокотанием тихой этой и страшной бездны, когда он в морге ищет тело полковника Най-Турса…

Николка Турбин, получающий опыт, от которого смердит – и скорбь разливается едче нашатыря…

Город – этот роскошный, полный великолепием город, разливающийся снегом — он блестит, как покровы из классического стихотворения Пушкина; снег переливается и играет мильоном оттенков, снег, не становящийся хуже от происходящего и творимого людьми, врывается в недра страниц, сверкая совершенством…

И так благороден Алексей Турбин, что будто никакая подлость невозможна.

И так хорош почти отморозивший ноги Мышлаевский, не позволяющий притом водкой, принесённой в кармане,  растереть себе их…

Ощущение, будто листаешь старый альбом, где даже не фотографии – дагерротипы: и среди них властная, добрая, красивая мать, уходящая в век, завещающая: «Дружно живите»; и среди них лица такой перламутровой свежести и матовой нежности, что ныне, как будто некоторый код потерян…

Он не потерян – затёрт, запылён…

И жертвенность Белого движения, подспудно осознававшего проигрыш своего предприятия, и неистовство красных, пусть и мешавших кровь со световым порывом, так чётко алхимически смешаны Булгаковым в сосуде «Белой гвардии», что…

…офицеры, кончающие собой от безнадёги, которая стала реальностью.

Реальность, становящаяся иной из-за напора всего: слишком переогромленного…

И Николка Турбин, ищущий тело полковника Най-Турса…

6

Возникло, заблистало фейерверком, зашумело…

И слухи поползли по Москве, точно преображённой той, булгаковскою…

Роман стал известен моментально, точно работала магическая сила; и это ныне — наиболее известный, пожалуй, русский роман: никто из самых расклассиков тягаться не мог бы – читали все, гонялись за книгами, шутки уходили в народ; читали все – от школьников до академиков, от гуманитарных интеллектуалов до простецов; каждый находил нечто своё, заповедное в произведение Булгакова; старшеклассники – в массе воротящие нос от классиков литературы – читали сами, без принуждения, взахлёб…

Щурился — сыто и хитро, — кот: совсем не страшный, хоть и представлявший нечисть.

Вообще – нечисть была весела, задорна, великолепна; многие бы не отказались встретиться…

Роман уточнялся, восстанавливался, дополнялся, изучался, приобретал окончательные формы в читательском сознание.

Пласты его многослойности расшифровывались по-разному; но читать можно было и просто, без всяких расшифровок: считывая внешние слои, не погружаясь слишком в глубины…

И сейчас вряд ли ответить стопроцентно: откуда такая версия евангельской истории; кто этот Иешуа – Иисус ли?

…слишком не традиционное толкование – даже для безрелигиозной, атеистической среды СССР; даже для любой вариации человеческого восприятия: но – образ такой, что близок человеку: любому – какой он есть: без сложных крайностей канонических Евангелий, без мистических притч, требующих многократного (да и верно ли?) толкования…

…задумайтесь: как человек… теперь уже 21 века, в любом случае знакомый с физиологией, может верить, что хлеб и вино, принятые в недра тела по особому ритуалу, превратятся в плоть и кровь распятого?

Не вернее ли прочитать так: ешьте хлеб-плоть-суть моего учения, и пейте вино-кровь-сущность моих слов – то есть следуйте мне, и тогда сможете построить нечто приемлемое на земле, и, избавившись от страха смерти, познать миры иные?

Иешуа действует скорее образом, чем речами, однако Пилат, также очень привлекательный, покорённый и тем и другим, решает расправиться с Иудой, коли не удалось получить на долгое время философа в личное пользование…

Феноменально – достигающие предельной пластичности воплощения – написанные главы о Иешуа: в которые, кажется, можно войти, чтобы стать свидетелем древних событий – массового читателя «Мастера и Маргариты» интересовали меньше всего – всё-таки символика всегда сложна.

Легче всего считывался юмористический слой: пенящийся, играющий переливами шампанских струй, бесконечно оригинальный по языку…

Все три романа Булгакова, кстати, написаны разными вариантами языков – при чётком ощущение одного автора; и «Мастер и Маргарита» в этом отношение – вообще не имеет аналогов: не соотнести в равной мере – ни с кем из классиков, ни с современниками.

Так или иначе, именно журнал «Москва» в 1966-1967 году, введя в читательский космос самый известный ныне русский роман, совершил своеобразный подвиг, открыв самый высокий вариант космоса булгаковского…

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here