Баланс интересов: дабы читали и высоколобые гуманитарные интеллектуалы и простецы, снизу, из народа — найти сложно. Пожалуй, только Есенин из классиков почувствовал, нащупал, воплотил стихом эту золотую середину; на несколько ином уровне, думается, в наши дни это удалось Борису Рыжему.

Стих его совершенно самостоятелен и абсолютно узнаваем, тем не менее, тени Есенина и Блока видятся иногда, когда читаешь Рыжего; а Бродский, каким он явно увлекался («Бродскому не подражаем – это важна черта…») остался, вероятно, просто читательским пристрастием поэта: его присутствие не чувствуется вовсе.

Трагедия, отчасти, сущность бытия: острия её игл не подлежит изъятию, и можно притупить их, увы, только алкоголем.

Им достаточно залиты страницы Рыжего, но и из него поэт извлекает пользу, как, например, в поэтическом перле: «Прошёл запой, а мир не изменился…».

Разумеется, дело не в алкоголе.

Сложно сказать, в чём оно: дело жизни – возможно в интенсивности любви – любви, отмеченной горечью, печалью, таинственной интонацией: «Любимые, вы только посмотрите на наши лица…»

Интонация Рыжего совершенно особенная: в его стихах есть привкус неба: при всей их земной конкретике, незыблемой материальности мира.

Словно имена повседневных предметов обихода отмечены таинственным, странным сиянием, отчего преображаются они, обретая новую суть: «Шарф размотай, сними перчатки./ Смотри не плачь…»

Плакать придётся много.

Перерастая себя, стремясь в поэтическую запредельность, какая, в конце концов, и заберёт поэта, не тронув оставленные миру, сияющие стихи…

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик