Разные значения имеет красивое и сильное слово аргамак: так именовалась восточная порода лошадей: и в слове ощущается поразительный плеск порыва и великолепно трепещущие ноздри неистово мчащей красавицы; есть деревня с таким названием в Дюртюлинском районе Башкортостана… А есть литературный журнал, издающийся в городе Набережные Челны: журнал, собирающий под сводами своими много яркого, трепетно-нежного и трагично-обоснованного, журнал, напитанный соком благородного, без шапкозакидательства, патриотизма, и развивающий лучшие линии классической русской традиции (или – традиций).
Древо словесности растёт: корни незыблемы, как ствол, но новые побеги подразумеваются: налитые художественной и интеллектуальной силой, дающие прекрасные листья мысли и образности.
Поэзия – квинтэссенция души?
Тончайшее её воплощение в слове?
Можно согласиться – имея в виду традиционное, несколько веков бывшее таковым восприятие, а сегодня…
…сегодня, увы, всё стремительней и стремительней будет работать искажённая формула Евтушенко: «Поэт в России меньше, чем обед»; и – тем не менее – страницы «Аргамака» предлагают яркие огни поэтического слова.
…откроем последний номер: Э. Учаров называет подборку таинственно и нежно: «При попытке к детству»: именно так – дерзновенно и в согласии с бегством – хочется вернуться туда, где проблемы не велики, а постижение мира связано с постоянным, чудесным удивлением.
Горловое пение теней,
шелестенье мела по асфальту…
Всё ленивей, всё смешней
голубь с крыши выполняет сальто.
Стёклышки, звучащие значки…
Летоизреченье сложных чисел
узнавать и складывать начни не вникая,
в общем-то, в их смысл.
Поэзия Учарова строится на полутонах, и конкретика называемых предметов словно становится легче, обретая полётность; а голуби, выполняющие сальто с крыши, перекликаются с энергией мысли, обеспечивающей дыхание стихотворения.
Накинь же дождь себе на плечи —
он так тебе идёт.
Вовсю идёт, и буквы шепчет —
счастливый идиот.
Дымится в лужах на асфальте
и листья нервно рвёт,
скрипя на водосточном альте —
ревёт, ревёт, ревёт.
Музыка может быть нежной: чтобы внезапно оборваться резким зигзагом…идиота: но музыкальность стихов Учарова своеобразна, и образ альта, возникающий в недрах строк, вовсе не напрасен.
Возможно – существует одна небесная, звёздная музыка – остальное иллюзии?
В поэзии интересно ещё и то, что в ней всё возможно: и даже полёт более естественен, чем хождение по земле.
«Колокол» Н. Перовой густо благовестит о любви: альфе человеческих чувств:
Поведать о любви приспело мне.
Все ль высказать? Себе ль оставить малость?
В прокорм душе, чтобы на самом дне
От тайны тайн заветное плескалось…
И новые взрастило бы слова.
Те, верные, из Ветхого Завета.
И чтобы закружилась голова
От силы, целомудрия и света.
Три мощных существительных, собранные в хранилище последней строки стихотворения – сущностная необходимость наших времён, когда всё больше и больше сталкиваемся с гнилыми противоположностями этих понятий.
Солнце моё — сынок.
Дочка моя — луна.
Света на мой порог
Как с туеска без дна
Падает день и ночь.
В нём и зла не боюсь,
В нём умереть невмочь,
Просто посторонюсь…
Счастье, пронизывающее строки Перовой, изливается на других: пропущенное сквозь индивидуальные фильтры жизни и дара, и стоицизм, с которым поэт пишет про смерть, завораживает, как нечто необходимое.
Каждому бы обресть!..
…ассоциативные нити, серебряно мерцая, наполняют поэзию Ф. Пираева, и духовное это серебро порой заставляет по-новому взглянуть на поэтическую действительность: равно – космическую:
Говорят, триединый Всевышний
не бухгалтер в душе, а поэт.
Ну и как третий может быть лишним,
если Ритмика-Рифма-Сюжет?!
Даже если кругом пепелище,
где от ужаса мёрзнут слова —
чем из клетки грудной удалишь мне
теплокровное счастье родства?
Разумеется, между Словом, что было у Бога и было Бог, и словами, из которых люди составляют стихи – бездна; тем не менее отголоски того, первозданного, которым был сотворён мир слышны в созвучиях подлинности поэзии: что красиво подтверждают стихи Пираева.
Современность причудливо сплетается с темами вечными, толкуемыми по-своему, и игра полутонов велика: как путь, что предстоит всякому ребёнку:
Ибо это всего-то сиротка-волчок,
вкривь летящий во фрейдовских безднах;
то, что ценно лишь горечью трав между строк,
обещанием светов небесных;
что, мятежно пульсируя в ритме разлук,
дышит чудом так жадно и робко.
Это клип, что включился и кончится вдруг
незаметным нажатием кнопки.
О. Левадная, словно выводя квадратный корень бытия, стремится найти золотой баланс между небесным и земным, вкладывая в строки предельное напряжение собственных ощущений:
Смотрю на разобщённое жильё,
где есть божественное и земное,
где праведник и грешник наравне,
предстанут, после смерти, перед Богом.
Я знаю, этот Мир произошёл
от одного-единственного Слова.
И Слово было с Богом — Божий Сын
и это Слово всех объединило.
Размышления Левадной, представленные поэтическими вспышками, красиво обрамлённые в изящные строки, пульсируют и горят, работают на разных ритмах, открывая сущностное, наработанное поэтом, осветлённое опытом: белого, как соль, а если – тёмным, как трагедия, то и последняя должна приводит к белизне соли.
«Инвентаризацию звёзд» проводит Р. Ахунзянов: вновь соприкасаясь с картинами детства, в котором всё и зарождалась, — в том числе: феномен любви, который предстоит осмыслить:
Слова любви, восхищения
Льются в твои ладони.
Ты обливаешься, улыбаешься,
Но, возвратившись к мужу,
Вдруг умываешь руки.
…и – соприкасаясь с феноменом смерти: этой тайне тайн:
Находясь на кладбище,
Чувствуешь умиротворённую тишину,
Даже если в зоне видимости находится трасса.
Ощутимее слышатся
Голоса кладбищенских птиц, шум ветра, шорох листьев.
Пришедшие разговаривают задумчиво и спокойно.
Изящно осыпаются иглы мыслей и ощущений с ветвей красиво изогнутого верлибра.
…русская тема – во всём многообразие смысловых пластов и нюансов – определяет поэтический свод Е. Семичева, и любовь – своеобразно-мистическая, но и конкретная, связанная с визуальным и культурологическим рядами – к Отечеству наполняет его поэзию высотою метафизических небес:
Над Россией, стеная в голос,
В небе мечется птичий клин.
Косит жатву Холера Морбус…
Пушкин.
Болдино.
Карантин.
Просыпается бодр и весел,
И здоров.
Ай — да, сукин сын! —
Отправляет письмо невесте…
Пушкин.
Болдино.
Карантин.
История рядом: мы – от её корней, и корни оные так ясно и сильно чувствует Семичев, что заражаешься непроизвольно его ощущениями, славно переведёнными в строки.
А вот – сияющий праздник солнца: всегда – вечен – над вечным миром – где когда-то не будет нас: видевших, слышавших:
В этом мире Праздник Солнца
Миллиарды зим и лет.
И к чему ни прикоснёшься —
От всего исходит свет.
Световое мироощущение превосходно: оно побеждает всякую тьму.
…одно из самых страшных, болевых, невозможных в человеческом космосе явлений: это уход мамы…
И А. Аврутин, разворачивая полотнища состояний, которые приходится пережить, создаёт впечатляющий портрет психологического бытования сына, утратившего…может быть, самое дорогое:
Птицы громко кричали о том, что ты тихо ушла,
Замолкали на миг… И встревоженно снова кричали.
И не видела света внезапно наставшая мгла.
Только птицы кричали… Испуганно птицы кричали.
Мне бы вздрогнуть от боли, но кожа моя запеклась,
И молчанья свинец опалил воспалённое горло.
И гремучий осколок порвал нашу зыбкую связь,
И зловещая ночь над бедой моей крылья простёрла…
Превратится ли боль в светлую печаль?
Вылечит ли время?
Аврутин рассматривает все ракурсы трагедии, когда не катастрофы, чтобы чётче уяснились правила существования на земле: в недрах этого вечного вращения юлы юдоли…
Природа: отчасти понятный, всё равно не менее таинственный свиток, разворачивается в поэзии В. Черкесова письменами лучений:
…А вот и поле.
На пригорке дуб,
Как пригоршни, листья подставляет
Под светлый дождик, что по-майски скуп —
Не столько льётся, сколько громыхает.
Это поэма: «Камни заговорили» — это: о войне, в пространстве которой:
Камни заговорили…
Вот голоса слышны: —
Что не бессмертными были
Нету нашей вины!
Каждый хотел, хотел
Лучшей судьбы и доли.
Даже металл горел
Здесь, на Танковом поле.
Жёны, дочки, сыны,
Мы честны перед вами!
В страшном горниле войны
Мы переплавлены в камни.
Забвенье невозможно: как жизнь вечная: здесь, в теле, на земле – и слово, отрицающее забвенье, следовало б писать с заглавной буквы.
«Аргамак» представит пласты переводов: наводя удивительные словесные мосты над человеческими безднами, всё более тяготеющими к разрыву, мосты – соединяющие ищущие души.
«Аргамак» предложит дружелюбно выполненное обозрение сборника молодых казанских авторов…
Поэтические огни, зажжённые журналом, ярки: стоит вглядеться в них – для улучшения собственной души, подверженной стольким соблазнам и напастям, что…как бы и вовсе не потерялась в избыточно-материальном мире.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
