Волгоградский филолог Ольга Крюченкова решила в письмах (ну да, есть такой замечательный жанр) поделиться с автором книги «Монополия» Александром Лепещенко и читателями журнала «Отчий край» мыслями о прочитанном. Итак, к письмам!
«Александр, здравствуйте!
Меня тут одолел «страх чистого листа»: желая разом объять необъятное, долго не могла вообще ничего написать о вашей книге. Но я нашла путь преодоления, так что готовьтесь к «потоку сознания»: это будет несколько писем».
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
«Правильно, что повесть «Монополия» и сборник рассказов «Неплохо, нормально, прекрасно» напечатали под одной обложкой.
Картина Бориса Григорьева «Крестьяне, играющие на дудках» справилась с объединяющей ролью. Картина соответствует вашей книге и по настроению, и по содержанию. На переднем плане у Григорьева, как и у вас, лик простого человека. Кроме того, стиль Григорьева интересен: всё очень фигурно, как-то символично, но при этом просто и доступно пониманию.
Что объединяет повесть и сборник рассказов?
Во-первых, авторские интенции. (У двух произведений общий замысел: показать, как живётся простому человеку в современном мире; как человеку остаться Человеком, несмотря ни на что.)
Во-вторых, языковая манера автора как способ выражения этих интенций (книги написаны в одном стилевом ключе).
И в-третьих, оценка действительности (на первый план автор выводит традиционные ценности; духовное довлеет над материальным).
Иными словами, у двух произведений общая система смыслов и способов их выражения.
Здесь же следует сказать о форме. «Монополия» — это не литой текст. Повествование дробится на главы, небольшие по объёму. В этом смысле «ритм» повести схож с ритмом, в котором читатель будет читать рассказы из сборника «Неплохо, нормально, прекрасно». Так что гармония в объединении двух произведений налицо».
ПИСЬМО ВТОРОЕ
«Возвращаюсь к вопросу о единстве двух произведений — повести «Монополия» и сборника рассказов «Неплохо, нормально, прекрасно» (не зря же анонсировался поток сознания).
Я прочла повесть — и следом рассказы (шестнадцать из двадцати двух). Первое впечатление от прочитанного было таким: всё это очень автобиографично, всё это едино и всё это о семье. Остальные темы сразу не закрепились в моём сознании. И это неслучайно.
Концепт «семья» действительно ключевой в том образе мира, который вы создали. Тема семьи важнейшая в «Монополии» и она же присутствует в большинстве коротких рассказов, из которых ключевыми в этом смысле являются «А ти то!» и «Подушки».
Завершающие рассказы сборника я читала спустя день. К этому времени уже и ранее прочитанное «отлежалось». Стало ясно, что запоминающихся тем и проблем в книге много. Большинство из них нужно отнести к сфере духовной: поднимаются вопросы об идеале в искусстве (вопрос этот для автора важен, поэтому он поставлен в двух самых сильных позициях текста: рассказ «Неплохо, нормально, прекрасно» начинает сборник, рассказ «Волчья ягода»; завершает его), о жертвенности в любви («Вероятность равна нулю»); затрагиваются проблемы совести («Большая Берта»), выбора, профессионального долга («Аркан»). Автор исследует такие чувства человека, как зависть («Некролог»), одиночество («Голос»), жалость, способность к прощению («Когда лают лисы»), любовь к настоящему, естественному, к своим корням («Ностальгия», «Тойота») и многое другое.
Основное в книге — поиск человеческого в человеке, своеобразный призыв к «сочувствию, состраданию и сорадованию».
И ещё. Много внимания в повести «Монополия» уделено противостоянию власть имущих и простых людей, эту же линию продолжает сборник рассказов («Сын», «Финистов — ясный сокол»). В этом смысле рассказы дополняют повесть, делают её объёмнее за счёт нового материала, иного ракурса».
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
«О повести «Монополия».
Тема её, конечно, публицистическая, злободневная, особенно для Волгограда: в книге отображается современная ситуация с транспортом, с детскими садами – ситуация, когда нововведения управленцев, истинная цель которых – обогащение власть имущих, сильно бьют по маленькому человеку. Их монополия повсюду, защиты обычному человеку нигде не найти: «А знаете… почему Лёшка от «Монополии» отказался? Да потому что видит её на каждом шагу… В жизни, в телевизоре, везде… Ему защита от всего это дерьма нужна… Пусть и сицилианская…».
Тема маленького человека в художественной литературе не нова, в этом смысле автор «Монополии» продолжает традиции Гоголя, Достоевского и т. д. Автор раскрывает тему художественными средствами, среди которых присутствуют индивидуально-авторские элементы.
За счёт определенных художественных приемов автор выводит бытописание за рамки «здесь и сейчас»: внедрение в текст фольклорных элементов (история о том, как «богач жил за счёт бедняка, а бедняк себе в убыток» и др.), отсылка к легенде о крысолове, евангельские реминисценции позволяют углубить смыслы, расширить пространство и время, выйти за рамки обыденного.
Субъективное. Именно этот пласт художественной реальности (фольклорные элементы и литературные реминисценции) более всего мне пришелся по душе. Сюда же следует отнести образ Нилыча.
ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ
О художественности «Монополии » свидетельствуют и созданные автором образы, прежде всего образ главного героя.
В образе главного героя (Дмитрия Алексеевича Фонарева) заключено обобщение: этот образ – результат типизации, которую произвел автор.
Фонарев – типичный представитель определенного слоя общества. Он водитель маршрутного такси. Его жена работает помощником воспитателя в детском саду. Семья Фонарева – это семья обычного (маленького) человека. В разговоре с сыном герой так определяет свое социальное положение:
«– …Одно только несправедливое распределение дохода… Сначала богатые нападают на нас, а потом глазеют, как мы пляшем под их дудку…
– Значит, ты, я и мама… Мы – бедные?
– Да, как и многие другие…»
Важно отметить, что образ главного героя дан в развитии. Автор показывает, как меняется герой в течение жизни.
В юности Фонарев представлял из себя «набитый мечтами куль»; «это был крепко свинченный, сухой человек», «красивый и весёлый». «В двадцать лет Фонарёв был безъязык и гол. В двадцать пять начал сутулиться. В тридцать высох в жгут. Но, даже обзаведясь потом, через пару лет, язвой, тучному здоровью сослуживцев не завидовал. Тиснул рапорт командиру. Снял пестрополосые погоны и себя в рабочий потоп бросил».
Образ главного героя экспрессивен: Фонарев – это попытка автора создать положительный образ.
Автор нарисовал Дмитрия настоящим семьянином, любящим жену и сына. Коллеги даже называют его неправильным, так как он «пиво не пьёт, баб не жмёт». Он честно трудится и готов бороться за справедливость, отстаивать простых, как он сам, людей. Авторская оценка отражена и в имени героя: очень часто он именуется Митей (смягченное Дмитрий). Автор сочувствует своему герою, в уста Митиной жены он вкладывает такие слова: «Кто-то, как говорится, хватает жизнь в двадцать рук … и далеко не всегда с похвальной целью… А муж мой ни в чём не повинен, но всё равно загибается…»
В создании образа главного героя важная роль отводится портрету, важны художественные детали. Автор использует эпитет «нестеснительные» для описания глаз героя; и в этом — черта характера. Постоянно подчеркивается худоба Фонарева: «Жёлтое, с провалившимися щеками, лицо мужчины стушевалось. И без того худой, как призывник, он сделался ещё более худым», «Маруся окинула взглядом его сухощавое, как у кузнечика тело», «А в день смерти отца, в тот горький день, и вовсе являл собой жалкое зрелище: был худым и сморщенным, как засохшая ветка». Через внешнее описание мы получаем представление о внутреннем состоянии героя (налицо психологизм как художественный прием, к которому прибегает автор). Худоба – результат язвы, а язва возникла по причине непрестанных внутренних переживаний. Дмитрий отказывается плясать под чужую дудку. Противление и неприятие действительности дается ему нелегко, т. к. он всё принимает близко к сердцу. «А я – из нервов», – так герой характеризует себя. Особо следует сказать о речи героя.
Перечислю фрагменты, которые мне понравились, и фрагменты, которые вызывают некоторые вопросы. Всё это очень субъективно, но, мне кажется, Вам будет интересно всё, что я обозначу.
Начало книги хорошее. Не сразу понятно, что речь идет об игре; будто жизненные обстоятельства описываются:
«Рента с коммунальных предприятий могла удвоиться, но для этого Фонарёву требовался водоканал. Дмитрий Алексеевич всё рассчитал верно: трижды уступал на аукционах не менее ценные активы, а ещё заложил отель. Обзавёлся значительным капиталом, выждал момент и заполучил то, что хотел».
Можно выделить индивидуально-авторские (и, на мой взгляд, это замечательно) элементы в языковой ткани произведения, например:
- Мальчик схватил коробку «Монополии» и брызнул из кухни.
- Мальчик сбегал в ванную и ввинтился на своё место, напротив окна.
- Всё опало, отчудилось.
- А он, голубиная душа, даже ни разу не попрекнул. Ни словечком. Только, знаешь, бывало так окунал в меня взгляд… Вот, как ты иной раз окунаешь…
В книге очень много хороших эпитетов, например:
- Фонарёв сощурил серые нестеснительные глаза.
- Игровые карточки не слушались – валились из рук, обычно цопких.
(От народно-разговорной формы ЦОП (=ЦАП); вместо литературного цепких.)
- Это был крепко свинченный, сухой человек.
- Дмитрий Алексеевич Фонарёв вышагивал журавлиными ногами перед «Газелью» и недовольно поглядывал то на входную дверь, то на часы.
- Фонарёв был рассеян и раскидчив.
Обозначу образы, которые особенно хорошо получились:
- В примытой сумерками комнате стало тихо.
- Солнце подъедало ветхие тучи.
- За стёклами, которые слезились дождевыми каплями, серело лицо Фонарёва.
- Фонарёв заглянул в глаза девочки — в них сияла яркая, чуть пожелтевшая зелень.
- Девочка вся светилась изнутри, точно в ней горела маленькая лампочка.
«Нет, никакая она не плутня, – подытожил Дмитрий Алексеевич, – просто расхристанная немного».
- Задождило.
День помутнел, размылся и растворился.
Парк сельхозинститута обрядился в цвета старости. Это был утлый, истощённый и несчастный парк.
(Хорошие олицетворения использованы при описании парка).
- Из смотровой ямы торчал, похожий на разводной ключ, старик. Его измазанное солидолом морщинистое лицо выглядывало из рамки седых волос.
- Фонарёв и впрямь был в ту пору малоразговорчив – этакий набитый мечтами куль. Не замечал ни гримас неба, ни съёжившегося солнца, ни зелёной тоги, наброшенной на сад.
- Максим, помнится, не был искусан злобой… Он может помочь…
- Митя уговорился о рассрочке на «Газель», хотя ему и была неприятна крысья улыбка Бессона.
- Но сами жители города, изъеденные бессонницей, к окнам не подходили – боялись
- А именно той, влившейся в сознание с детства – речистой, со сказками и очень доброй.
- И уже вскоре нижняя терраса напоминала пустой алтарь, а полицейские — жрецов, не совершивших жертвоприношения суровому божеству.
Отдельно хочется выделить понравившиеся глагольные формы:
- И вдруг вызлился… (Хороший глагол, точный.)
- Вечно я с чем-нибудь да вылеплюсь…
- Папа что-нибудь сфокусничает…
- – Лёшка, ты что, как заблудившийся?
– Я не заблудившийся… Просто думаю: можно ли исправить… Ну, эту монополию…
– Исправить? Нет, невозможно. До этого не дотащились политики.
В повести имеет место быть народно-разговорное начало (и в этом особая авторская установка), например:
- Послушай меня, старик… Сыпь к бургомистру – пусть собирает горожан… А я займусь розыском… Не стой – сыпь!
Это начало свойственно речи героев, но об этом, возможно, стоило бы упомянуть отдельно и более широко
С уважением, Ольга Крюченкова»
