Верёвочно закручивает стих, начиняя его различными оттенками жизненных ощущений; и краски, используемые Юрием Кублановским, ярко вспыхивают на солнце духа, а мазки ложатся жёстко и чётко, созидая картину…
Клеймённый сорок седьмым,
и посейчас глотаю
тот же взвихрённый дым,
стелющийся по краю
родины
и тылам,
точно ещё под током
и паутина там
в красном углу убогом.
Его словарь упруг и интенсивен; образный строй разнообразно-богат…
Резок отческий дым: но – каков уж есть, тут ничего не поделаешь.
Его чувство истории метафизично: словно – поэт современник всем временам, и классическая древность, оживая современной струёй, становится отчасти одомашненной, и поданной… даже с определённой нежностью:
В сумеречной Оливии,
жадной до винограду,
кто-то у Тита Ливия
как-то попал в засаду.
И под звездой неяркою,
как огонёк спиртовки,
Луций там шёл и палкою
маков сбивал головки.
Возможно это – сейчас, у нас, между нами и происходит, и маков головки вспыхивают необыкновенной оттеночной игрой.
Стих порою не прост: содержание требует именно такой выразительности, именно плетённой поэтики, и – стих многослоен: ассоциативный орнамент закручен столь интересно, что дешифровка увлекает:
Когда в мильонной гидре дня
узнаю по биенью сердца
в ответ узнавшего меня
молчальника-единоверца,
ничем ему не покажу,
что рад и верен нашей встрече,
губами только задрожу
да поскорей ссутулю плечи…
Любовь же к Родине отчасти мучительна: но – светла: сквозь всё – томящее и удручающее, гнетущее сердце и вызывающее слёзы:
Россия, ты моя!
И дождь сродни потопу,
и ветер, в октябре сжигающий листы…
В завшивленный барак, в распутную Европу
мы унесём мечту о том, какая ты.
Чужим не понята. Оболгана своими
в чреде глухих годин.
Как солнце плавкое в закатном смуглом дыме
бурьяна и руин…
Оно не гаснет – особое чувство Родины, видоизменяясь со временем, подчиняясь всегда основному – горячему, живущему в самом сердце сердца.
И Бог – русский Бог – особый: кажется: огнь, а на деле – свет – данный сквозь пелену и напластования телесности:
Бог наш —
огнь поядающий
в бешеной стуже вьюг.
Ныне об этом знающий
не понаслышке друг
в виды видавшем свитере
отвоевался на
весях Москвы и Питера,
сумеречных
сполна.
Мир и миф, творимые Кублановским, алхимически яркие, переливающиеся столькими смысловыми цветами, сколько, кажется, и в реальности не встретишь: но поэзия, черпая из неё, всегда – несколько над нею, и высокая приподнятость поэзии Кублановского хорошо подтверждает высоты предназначения оного искусства.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
