Один из сильных проводников бельгийской музы в мир, Морис Карем раскрывался лёгкими созвучиями детских стихов, мешавших фантазию и пенность, игру и всерьёз…
Я с Синей Птицей не знаком,
Не носит сапоги мой кот,
И Серый Волк в лесу густом
Со мною речь не заведёт.
Нет каравеллы у меня,
И лампы Аладдина нет,
И к Острову Сокровищ я
Не поплыву на склоне лет.
Но мир весёлый детворы
Живёт во мне. Прекрасен он!
И ветром сказок и игры
Я как ребёнок опьянён.
(пер. М. Кудинова)
Вот так – на огне и искрах: и мир детворы, сияющий сокровенными огнями, на которые претендует взрослость, должен оставаться в недрах сердца поэта, в алхимической глубине, позволяющей вновь и вновь творить поразительное.
Взлетают созвучия: Карему была присуща великолепная лёгкость: будто не писалось ничего, а улавливать из воздуха духа, чтобы быть переданным людям.
Мерцает воздушная параллель со славным и совершенным миром Маршака: когда соприкасаешься с пышно взбитым и таким внешне ясным миром бельгийца:
В пузырьке с чернилами
Есть и печь и дом,
Рядом с домом дерево
И забор кругом.
В пузырьке с чернилами
Пароходы есть,
Птицы есть и чёртики —
Всего не перечесть.
Пузырёк с чернилами
Всё готов отдать.
Если ты не ленишься
И любишь рисовать.
(пер. М. Кудинова)
Взрослые, какие в сущности выросшие дети, нуждаются в другом бархате поэзии: но… взрослые стихи Карема как будто росли из детских: также сияя фантазией, оживляя косные, привычные предметы: и всё как будто пускалось в слои волшебного движения, в котором были гармония, тепло, познание жизни:
О краткой жизни сожалею.
Неужто время истекло?
Пусть волосы мои белее,
Чем снег… Но в доме так тепло.
Смеется нож с масленкой рядом.
Спит хлеб, как остров золотой.
Глядит цветок беспечным взглядом
На стол мой, солнцем залитой.
(пер. В. Берестова)
И старость не страшна: она есть баланс человеческого бытия, если прожито правильно, если накопленный опыт имеет больше световых прослоек, нежели траурных.
Траур мелькал в поэзии Карема, но подавался с хрустальной мерой стоицизма.
Лёгкие чудаки мелькают порой мимолётными персонажами в поэзии Карема: он любит их, и сам как будто такой же:
Другие верят в бога –
Он верил в облака,
И все в округе строго
Бранили чудака.
И верой непристойной
Друзей он огорчал,
А он им со спокойной
Улыбкой отвечал:
Садовник в розу верит,
А роза — в мотылька,
Волна морская — в берег,
А я вот — в облака.
(пер. М. Ваксмахера)
Казалось, ему легко жить.
…и поэзия его входила в разные культурные миры, серебрясь и переливаясь фантазиями, играя и всерьёз – входила, чтобы остаться великолепным наполнением яви на долгие гирлянды лет.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
