Отец погиб, сын погибнет… Обычная судьба для дворянина-воина: но необычно запечатление их, обеих судеб, в пространных стансах, сочинённых Хорхе Манрике на смерть отца, павшего в бою – прямо в вечность сыновнего стихотворения, красиво протянутого во все времена…

Дон Хорхе, вероятно, знал, что погибнет: своеобразное дело чести – ведь с двадцати с чем-то лет участвовал в войнах…

От сна, душа, пробудись,

Взбодри задремавший ум,

Взгляни сама,

Как прочь утекает жизнь,

Как смерть сквозь шум

идет, нема.

И радость таит уже

Боль, что взойдет потом,

А благо – зло.

И все мы верим в душе,

Что было прекрасным то,

Что уже прошло.

(пер. В. Капустиной)

Интересно начало стансов: очевидно, поэт считает, что душа, как основная субстанция тела, определяет работу мозга…

Благо, своеобразно рассмотренное, как зло, оттеняется прекрасным прошедшим: ощущение, не изменяющееся века, и заставляющее вспомнить пушкинское: Что пройдёт, то будет мило…

Строфы вьются: маньеризм возникнет много после жизни Манрике, но есть в построение его стансов нечто, предвосхитившее все прихотливости грядущего течения.

…восковые черепа замков; лестницы, которые тащат солдаты, готовясь к штурму; рыцари, сжимающие ждущие часа смертной жатвы мечи.

И – усложнённо-причудливо работающая мысль молодого поэта, которому — не стать старым:

Мир лишь секунду нов.

Никому не поспеть за ним.

Мудрее тот,

Кто обманываться готов,

И несбывшееся былым

Шутя сочтет.

Психология – истоками – мелькает в трудах Декарта: но извивы психологического восприятия яви чётко прочерчены в строфах Манрике, обращающегося к отцу, к тому же – и самому суждено погибнуть в бою.

Стансы развиваются траурными штандартами: но письмена, начертанные на них, исполнены краской стоицизма:

Ведь каждая жизнь – река,

И к морю спешит она,

И море – смерть.

В нее впадают века,

И страны, и племена,

Земля и твердь.

Потоки любой длины:

Воды могучей реки,

Речки, ручьи, –

Все перед ней равны:

Несчастные бедняки

И богачи.

(пер. В. Капустиной)

Логично – жизнь есть движение к смерти, и поэзия один из немногих вариантов преодоления оной.

Превратности…

Каверзы…

Капризная дама, определяющая их, мелькнёт легко:

Мы богаты были вчера –

Растает в недобрый час

Гора монет.

Сегодня еще щедра

Сеньора, что любит нас,

А завтра – нет.

Фортуна хочет вращать

Шальное свое колесо.

Она вольна

Вертеть то вперед, то вспять,

То спиною к нам, то лицом

Встает она.

(пер. В. Капустиной)

Ядра ломают кости;  хрипя, падают кони: в горячих плитах их зубов есть нечто адское: о чём не думает дворянин, вторгающийся в людскую массу…ради чьей-то победы.

А стансы текут дальше, точно рисуя портрет отца:

Был Родриго Манрике смел.

Подвигов славных не счесть,

Побед за ним.

Помочь несчастным умел,

За доблесть свою и честь

Людьми любим.

Открыты всем и видны,

Не нуждаются в похвалах

Его дела.

Им не набавишь цены.

Молва о его делах

Повсюду шла.

(пер. В. Капустиной)

Бой идёт к концу.

Жизнь раненого Манрике, промелькнувшая доблестью и даром, тоже.

Финал прозвучит:

В сознаньи, в здравом уме

(С ним не сладил недуг)

Рыцарь сей

При доброй своей жене,

Средь родственников и слуг,

Детей, друзей,

Душу свою вернул

Тому, Кем ему была

Она дана,

Кто взял ее в вышину,

Оставив ее дела

На память нам.

(пер. В. Капустиной)

Снова возникает образ души: как наиважнейшей субстанции жизни, и хочется верить, что душа сына, соприкоснувшись после смерти с душою отца, получив возможность долгих периодов общения с отчей, принялась за новые, не менее значительные, чем – литературные на земле – труды.

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here