Отец погиб, сын погибнет… Обычная судьба для дворянина-воина: но необычно запечатление их, обеих судеб, в пространных стансах, сочинённых Хорхе Манрике на смерть отца, павшего в бою – прямо в вечность сыновнего стихотворения, красиво протянутого во все времена…
Дон Хорхе, вероятно, знал, что погибнет: своеобразное дело чести – ведь с двадцати с чем-то лет участвовал в войнах…
От сна, душа, пробудись,
Взбодри задремавший ум,
Взгляни сама,
Как прочь утекает жизнь,
Как смерть сквозь шум
идет, нема.
И радость таит уже
Боль, что взойдет потом,
А благо – зло.
И все мы верим в душе,
Что было прекрасным то,
Что уже прошло.
(пер. В. Капустиной)
Интересно начало стансов: очевидно, поэт считает, что душа, как основная субстанция тела, определяет работу мозга…
Благо, своеобразно рассмотренное, как зло, оттеняется прекрасным прошедшим: ощущение, не изменяющееся века, и заставляющее вспомнить пушкинское: Что пройдёт, то будет мило…
Строфы вьются: маньеризм возникнет много после жизни Манрике, но есть в построение его стансов нечто, предвосхитившее все прихотливости грядущего течения.
…восковые черепа замков; лестницы, которые тащат солдаты, готовясь к штурму; рыцари, сжимающие ждущие часа смертной жатвы мечи.
И – усложнённо-причудливо работающая мысль молодого поэта, которому — не стать старым:
Мир лишь секунду нов.
Никому не поспеть за ним.
Мудрее тот,
Кто обманываться готов,
И несбывшееся былым
Шутя сочтет.
Психология – истоками – мелькает в трудах Декарта: но извивы психологического восприятия яви чётко прочерчены в строфах Манрике, обращающегося к отцу, к тому же – и самому суждено погибнуть в бою.
Стансы развиваются траурными штандартами: но письмена, начертанные на них, исполнены краской стоицизма:
Ведь каждая жизнь – река,
И к морю спешит она,
И море – смерть.
В нее впадают века,
И страны, и племена,
Земля и твердь.
Потоки любой длины:
Воды могучей реки,
Речки, ручьи, –
Все перед ней равны:
Несчастные бедняки
И богачи.
(пер. В. Капустиной)
Логично – жизнь есть движение к смерти, и поэзия один из немногих вариантов преодоления оной.
Превратности…
Каверзы…
Капризная дама, определяющая их, мелькнёт легко:
Мы богаты были вчера –
Растает в недобрый час
Гора монет.
Сегодня еще щедра
Сеньора, что любит нас,
А завтра – нет.
Фортуна хочет вращать
Шальное свое колесо.
Она вольна
Вертеть то вперед, то вспять,
То спиною к нам, то лицом
Встает она.
(пер. В. Капустиной)
Ядра ломают кости; хрипя, падают кони: в горячих плитах их зубов есть нечто адское: о чём не думает дворянин, вторгающийся в людскую массу…ради чьей-то победы.
А стансы текут дальше, точно рисуя портрет отца:
Был Родриго Манрике смел.
Подвигов славных не счесть,
Побед за ним.
Помочь несчастным умел,
За доблесть свою и честь
Людьми любим.
Открыты всем и видны,
Не нуждаются в похвалах
Его дела.
Им не набавишь цены.
Молва о его делах
Повсюду шла.
(пер. В. Капустиной)
Бой идёт к концу.
Жизнь раненого Манрике, промелькнувшая доблестью и даром, тоже.
Финал прозвучит:
В сознаньи, в здравом уме
(С ним не сладил недуг)
Рыцарь сей
При доброй своей жене,
Средь родственников и слуг,
Детей, друзей,
Душу свою вернул
Тому, Кем ему была
Она дана,
Кто взял ее в вышину,
Оставив ее дела
На память нам.
(пер. В. Капустиной)
Снова возникает образ души: как наиважнейшей субстанции жизни, и хочется верить, что душа сына, соприкоснувшись после смерти с душою отца, получив возможность долгих периодов общения с отчей, принялась за новые, не менее значительные, чем – литературные на земле – труды.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
