Удивительный – светлый и чистый рыцарь поэзии – Александр Казинцев…
Высокая вибрация звука, организующая его стихи: словно из космоса, и поэт, как своеобразный сейсмограф бытия, улавливает тончайшие веяния, переводя их в круги и алмазы слов:
Удивительно пахнет дождём —
воздух соткан из влаги и воли,
жадно дышишь и веришь с трудом,
что сугробы мы перебороли.
А зима бесконечной была,
опостылело это убранство —
как посмертная маска бела
затвердевшая маска пространства.
Фантастический этот воздух, сотканный из двух субстанций, определённых поэтом, пронизывает и поэтические действа-мистерии А. Казинцева, порой сгущаясь в мрачные тона, ибо отрицать изнанку жизни – было бы недопустимым идеализмом.
Снег – частый гость в поэзии Казинцева: снег… особая субстанция, отдающая волшебством, детством, счастьем, и, даже вторгаясь в тяжёлый пейзаж, убеляет его – он: совершенный дар природы:
Сколько тут домов снесли
под один замах,
лишь проплешины земли —
память о домах.
Взялся поздний снегопад
выбелить дотла
пустоту, где год назад
жизнь своя текла.
У Казинцева особенные слова: словно светящиеся изнутри розоватым серебром раковины; точно таинственные, мерцающие сущности…
И, поставленные в единственно возможном порядке, они, играя разноцветным окрасом, поют всерьёз: жизнь, жизнь…
Поэзия Казинцева туго пульсирует ею: такой живой, столь скоро проходящей, ужасно подвергнутой тлению, как наши тела.
Но – поэзия даёт ракурс вечности, вмещённый в действительность уже сейчас, и верный рыцарь глагола А. Казинцев доказует это буквально каждым произведением.
…порою тёмная тревога наполняет его созвучия, она, сгущаясь в строфы, организует текст плотно и весомо: но всё равно – эстетический уровень, взятый Казинцевым, не подразумевает провалы в прораны мрачности:
Сумерки на землю налегли,
даже небо отдано удушью,
зарево зелёное вдали
реет над асфальтовою сушью.
В темноте они ещё светлей —
ожиданье тягостной недели —
прутья на обрубках тополей
уплотнились и позеленели.
Пейзаж, представленный колоритно, и зримость его чрезвычайно высока.
Пластичность строк естественна, как обыденное дыхание, которого не замечаем, без него не в силах жить.
Порою стих онтологически усложняется, причудливо изгибаясь, давая прихотливый словесный орнамент:
Я не могу остановить ресницы,
глаза и волосы. Но я могу
запрятать вглубь исписанной страницы
дрожащий талый воздух на снегу.
Я запихну весь разворот пространства,
деревьев щётки и полёты птиц,
чтоб сохранить навеки постоянство
застывших в этом воздухе ресниц.
И даже, как будто, элемент абсурда используется – для усугубления впечатления.
Оно всегда богато от чтения Казинцева: вспыхивают ассоциации, непроизвольно возникают линии сопоставления с собственным опытом…
И боль, и радость совмещены в алхимических сосудах его поэзии.
И родное вещество русской правды столь густо насыщает поэзию поэта, что верится в бесконечность жизни…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
