Метод сгущения – предельной концентрации фразы, когда, кажется, и слово само переуплотнено до фантастического предела – ощущается и у А. Платонова и у Л. Леонова. У них есть нечто общее: несмотря на колоссальную разницу…

1

В судьбах не стоит искать облачков схожести: сановитый, чуть не барином живущий Леонов, и дворником работающий Андрей Платонов; но в покрое языка, и тяжёлом густом дыхание фразы – прочитываются горизонты некоторого единства.

Сказовость, присущая Леонову, у Платонова в основных произведениях выражалась слабо; а вот тяготение к метафизике, сильно отдающей русским космизмом, и у того, и у другого буквально вшифровано в определённые объёмы текста…

Народный мудрец Пчхов – из «Вора», дающий ответы на многие вопросы; и такой же – из гущь и толст народных – поднявший до писательского ремесла Фирсов, собственно и строящий роман «Вор».

Мастера Платонова часто безглагольно несут в себе отзвуки симфонии русского космизма, и оба писателя пристрастны именно мастеровщине, мастерам, механизмам: тому, что будет вершить грядущий мир – с их точек зрения.

Глубь у каждого своя: Леонов тяготел к большей монументальности; тогда, как «Чевенгур» воспринимается – особенно сейчас – невероятным, огненным месивом сатиры и утопии…

И то, и другое также присущи и Леонову: в «Пирамиде», например, или в «Бегстве мистера Мак-Кинли», но, разумеется, градус каления здесь другой, другие плоскости и геометрические фигуры смысла.

Алогичные корневые решения фраз, предложенные Платоновым, кажутся выросшими ниоткуда: хотя смутно и прочитывается родство с Достоевским, Лесковым, Горьким…

Вероятно, такая же родословная присуща и Леонову, хотя фраза его тяготеет скорее к живописному буйству, или к сухой, будто стрептоцид просыпали, выразительности: как в первой части «Барсуков»…

И в конечном итоге, помимо всех прочих достоинств и тот, и другой предложили один из интереснейших вариантов русской стилистики.

2

Русский космизм подразумевает смешение двух невероятных плоскостей: механической, позволяющей преодолевать косность бытования на земле, и гуманитарной, раскрывающейся с неожиданной силой: в том числе и словесно-стилистической…

В языке Л. Леонова, в покрое и костяке его фразы уже было нечто невероятное: от взлёта идущее, подразумевающее…парение…

Нет, всё плотно, веско, объёмно: как в первой части «Барсуков», как в «Воре»: можно войти в повествование: двери страниц позволяют; но за этой плотностью: то летучая мудрость Фирсова Фёдора Фёдорыча, и строящего «Вора», то народное, с лукавым прищуром объяснение жизни, даваемое мастером Пчховым…

Чем не формулы космизма?

О! Он разнообразен: он горит фантастической правдой старого русского философа Фёдорова, и воплощается в формулах и фантастике Циолковского, он взрывается веерами цвета в ранних мистических поэмах Есенина, и…неожиданно проступает, как водяные разводы, в иных мистериях Л. Леонова.

Едва ли сейчас будет читаться «Дорога на океан»: впрочем, отдельные её главы, например, «Приключение», можно воспринимать, как прекрасно сделанные новеллы; но будущее, детально прописанное объединение планеты – на почве труда и братства (сейчас смешно даже думать о таком), — именно оттуда: из полыхающих световым пламенем недр русского космизма.

И оттуда же невероятные, эллипсоидами и полудугами небесных сфер играющие, фугами, но и сказами тянущиеся вверх колонны «Пирамиды»: переусложнённого, переуплотнённого романа, каким только и может быть комментарий к Откровению Иоанна Богослова.

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here