К 200-летию Аполлона Майкова
Аполлон Майков был сложным поэтом: культурного сгущения, торжественности, будто ощущал поэзию, как драгоценный сосуд, доверенный, чтобы донести до цели, пусть мерцает она – зыбкою вечностью.
1
Вот идут накаты античных волн, и переливается резцом тронутый мрамор, земное мясо, руда будущих творений:
Срезал себе я тростник у прибрежья шумного моря.
Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.
Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу
В хижину к нам завернувший (Он был непонятен,
Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал
Ствол и отверстий наделал, к устам приложил их,
И оживленный тростник вдруг исполнился звуком
Чудным, каким оживлялся порою у моря,
Если внезапно зефир, зарябив его воды,
Трости коснется и звуком наполнит поморье.
Стихи Майкова твёрдые, слова крупны, и время не может изменить их, как не порастут мхом исполненные такого изящества стихи.
…а потом… вдруг плеснёт «Исповедь» такая задорная, как будто вся серьёзность – не всерьёз:
Так, ветрен я, друзья! Напрасно я учусь
Себя обуздывать: всё тщетно! Тяжких уз
Мой дух чуждается… Когда на взор мой томный
Улыбку вижу я в устах у девы скромной —
Я сам не свой! Прости Сенека, Локк и Кант…
Мир держится на полюсах: и человек, частица мира, но и сам мир: целостный, невероятный.
Стих Майкова округлый, гладкий, овальный; распускаются муаровые вечера, пепельный покров набрасывают сумерки на тело дня…
После возникнет образ «Барельефа»: двойственного: тут твёрдость совмещена с игрою: только тою мерою и можно дышать, писать и жить – совмещением – игрового и серьёзного, величественного и земного.
И Аполлон Майков хорошо это донёс – потомкам.
2
Какова мера Майкова?
Двойственность – полюса высот: и жизненный плеск, данный во всём изобилии, ибо много земля предлагает разного, ибо юдоль юдолью, а пиры и женские улыбки никто не отменял, как высоту стиха, поющего искусство.
Но Майков никогда не изменял высоте: и в стихах, льющихся земною, скоротечною радостью, и в стихах, прободающих мыслью пространство:
Подъемлют спор за человека
Два духа мощные: один —
Эдемской двери властелин
И вечный страж ее от века;
Другой — во всем величьи зла,
Владыка сумрачного мира:
Над огненной его порфирой
Горят два огненных крыла.
Тут стих должен быть строг, будто вырублен из мрамора; тут и проклятое величье зла должно раскрываться двумя словами, помахивая крылами чёрными, как нефть.
Волшебные трубы Майкова всегда издавали райские мелодии, даже если касались темнот: метафизических, жизненных; и стих его – плавный и мелодичный, входил в жизнь чистотою…
Отнюдь не украшения: но – важного элемента оной жизни, о чём нельзя забывать.
Ибо слово Майкова призывает и к этому: не забывать значения слова, наиболее концентрировано дающегося в поэзии.
3
…как привычен русской поэзии Рим, Италия, старые, прогретые солнцем камни, запах вечности…
Пора, пора! Уж утро славит птичка,
И свежестью пахнуло мне в окно.
Из города зовет меня давно
К полям широким старая привычка.
Возьмем коней, оставим душный Рим,
И ряд дворцов его тяжеловесных,
И пеструю толпу вдоль улиц тесных,
И воздухом подышим полевым.
Так разворачивается римская панорама, созданная Майковым: чтобы жить и дышать в недрах пантеона русской поэтической силы.
Аполлон Майков был поэтом твёрдости, но и нежности: форма не могла нигде крошиться (в детских его стихах, а сочинял Майков с тринадцати лет, уже проявилось это, хотя рифма шаталась порой: поэт, словно только начинал вслушиваться в её переливы).
Мощное видовое сгущение постепенно укрепляет римское стихотворение, в нём словно играют разной породы каменья, вспыхивая новыми смысловыми оттенками:
Сабинских гор неровные края
И Апеннин верхи снеговенчанны,
Шум мутных рек, бесплодные поля,
И, будто нищий с ризою раздранной,
Обломок башни, обвитой плющом,
Разбитый храм с остатком смелых сводов
Да бесконечный ряд водопроводов
Открылися в тумане голубом…
…а рядом звучит и поёт стих «Я б тебя поцеловала…» — нежный, как сама субстанция этого чувства, отдающий ароматами многих цветов…
Майков природы – и острого, как края звёзд, юмора:
Давно всеобщею моралью решено:
«Об мертвых говори хорошее одно».
Мы ж заключение прибавили такое:
«А о живых — одно дурное».
Майков – мирового культурологического пространства: где Гафиз собеседует с Гёте на небесном наречие, и они спокойно понимают друг друга.
Майков — многих ягодами смыслов покрытых полей-областей жизни — классический, ясный, не стареющий, сочетающий столько поэтических качеств, сколько дарят глазу драгоценные каменья…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
