Эрудиция Валерия Брюсова казалось бескрайней: причём касалась она и естественнонаучных дисциплин, в которых крайне редко ориентируются поэты, и вообще – гуманитарные люди.
Научные стихи Брюсова, выполненные с той мерой мастерства, которая была логична для символистов, сочетающих метафизические качества и хлебопёков, и ювелиров, стоят особняком в пантеоне русской поэзии, играя красками необычными, и фантазиями, которые, возможно, подводят к граням откровения…
Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет;
Там всё, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Как он видел бесконечность богатства жизни!
Как, проницая внутренним зрением просторы микромира, плотно и вещно, может быть, используя вещие возможности поэта, пел…
Ему, Брюсову, логично было учиться у Лейбница, и писать с пиететом, граня слова и строки, как волшебные камни:
Когда вникаю я, как робкий ученик,
В твои спокойные, обдуманные строки,
Я знаю — ты со мной! Я вижу строгий лик,
Я чутко слушаю великие уроки.
О Лейбниц, о мудрец, создатель вещих книг!
Ты — выше мира был, как древние пророки.
Твой век, дивясь тебе, пророчеств не постиг
И с лестью смешивал безумные упреки.
Дар Брюсова был могуч, а наследие разнообразно: есть стихи, вспыхивающие самыми простыми красками бытия, пересечёнными с бытом, и нежное звучание таковых медово вливается в читательское сознание:
В нашем доме мыши поселились
И живут, и живут!
К нам привыкли, ходят, расхрабрились,
Видны там и тут.
Волшебство простой жизни сияет кристаллами: такими, что верится – чудо рядом…
Больше того: ощущение жизни мышек, как прекрасной субстанции, говорит о величие духа поэта, готового включить в свод почтения всё живое.
А вот – апокалиптические видения: завораживающий «Конь бледный», проявляющийся в обстановке реальных улиц, и выделка строки великолепна, и ассоциативные ряды богаты, и реальность века того – перекликается, увы, с нашим:
И внезапно — в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,-
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали — отголоски, крики,
Но мгновенье было — трепет, взоры были — страх!
Рокочет мощь строк!
В поэзии Брюсова много мистики: о! здесь не просто ощущение жизни, как тайны, но – словно взгляд за грань, истовое стремление расширить границы видимого.
Брюсов разбил огромный поэтический сад (не говоря о прозаических и литературоведческих трудах, об общественной миссии), и в саду этом столько сияющего, что и грядущим поколениям хватило бы для эстетической радости и интеллектуальной расшифровки.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
