Мощь дворовых тополей: славный их, особенно с летним златом зелени полёт; тополя, превосходящие ростом кирпичные девятиэтажки брежневских времён, стойкие и задумчивые, и сколько б, дребезжа, не обпиливали их, обрастают вновь, ещё мощнее делаются, ещё краше… Дом здесь каждый – размером с Трою: значителен и массивен, густ жизнью, плотен конфликтами и радостями; и когда закипает июльский ливень: когда небо гонит такой альтернативный шторм, то глядишь внутрь тополей, где закипает… роскошная битва за тело Патрокла…
Не заметили, как вышел на насыпь Ахилл, грянул криком, и откатились тысячи троянцев, не поняли, когда случилось и заварилось, и вот вторгается уже смертоносный Ахилл, зная о скорой собственной бездне, в лаву троянцев, и кипит листва, и мелькают пышноукрашенные щиты, и поножи с рисунками возникают, и летят тяжёлые копья, пронзая тленные тела, и звучит, звучит небесной музыкой величественный Троянский эпос.
— Послушай, — сказал сыну, доставая том из серии БАЛ: роскошной советской серии, полиграфического сохранившегося шедевра; разгладил суперобложку, затянутую глянцем, отворил том, и, вглядываясь в его слоистое тело, читал сынку: медленно, не спешно, плавно.
Звук обволакивает.
Звук, начинённый событиями, действом, энергией, и всё равно – он кажется главным: волшебный, небесный…
Едет на ослике слепец, переезжает из города в город, блистает розовато сиятельный мрамор, и ждут люди, ждут: торговцы и поэты, подростки и атлеты, весь пёстрый людской букет, – ждут слепца на ослике, что пропоёт им новую песнь о старых-старых событиях…
— Да, папа, как звучит, — заворожённо сказал пятилетний сынок, которого так усиленно пытался заинтересовать литературой: в самых высоких её проявлениях.
Звучит…
Сам будучи мальчишкой, слышал, как читал на древнегреческом «Илиаду» Журавлёв: волны поднимали, волны несли в какие-то сияющие златыми звёздами бездны, и сидел, потрясённый – не понимая, что это?
Как?
Кем свершено?
Скромным, не сильно одарённым телесно слепцом на ослике?
Важно ли это?
Важен феноменальный текст…
…есть голливудский боевик – «Троя»: пышный, конечно, помпезный, с огромным количеством сшибающихся тел, пошло-красивый, завораживающий…
Один момент поражает: так, как живописано у Гомера, быть не могло, а так, как сняли американцы – вполне похоже.
Так и сражались они: введённые в реальность упорным, проедавшим землю Шлиманом; зафиксированные навсегда Гомером.
Убьют Аякса?
Нужно уже вспоминать – раньше всё жило в тебе, бурлило и звучало, а ныне ржавые, пятидесятипятилетние мозги отказываются выдавать ответ, подсовывая оригинальную рифму: Аякс-а я с…
Вновь закипит ливень: вновь будешь видеть в перекипающей струями листве неистовство битв: шаровое, захлёстывающее; а вот – прибыли греки, весь поезд журавлиный здесь, весь выводок красивых кораблей, прибыли и – стоят, веря в пророчество: кто первый сойдёт на троянскую землю – погибнет.
Потом Одиссей кидает щит и прыгает в него: о! первый, и рванувший следом тут же был убит: ибо первым оказался второй, а Одиссею не суждено погибнуть, сколько б не странствовал, как не погибнет Эней, выбравшийся из лабиринта горящего города.
…из чего греки громоздили коня?
Из разрушенных кораблей?
Жёлтые строгие стены Трои: и Елена, которую бессмысленно описывать, выходит на них, потрясая бойцов: просто – факт потрясения таков, что красота, осиянная божественным свечением, становится очевидна.
Несомненна.
Гектор будет оплакан ещё при жизни: бьётся в истерике Андромаха, Ахилла нельзя победить: Гектор выходит, готовый к смерти, и действия Ахилла столь ювелирны, что не остаётся шанса у царевича Трои; а дальше проречет великолепное течение гекзаметров единственный случай сострадания – на весь эпос: наглумившись над телом врага, убившего лучшего друга, Ахилл отдаст отцу – для погребения.
Вновь текут, льются, звучат, как никакой никогда не звучал текст величественные гекзаметры.
Всё остаётся: Гомер въезжает на ослике в очередной город… корабли плывут… ребёнок, заворожённый, ощущает, будто прикоснулся к небесам…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
