К 165-летию выхода романа Л. Н. Толстого «Войны и мир» 

Появился, наконец, полностью, воссиял, облучая действительность невиданными лучами, утвердился роман… Роман Льва Толстого «Война и мир»…

«Война и мир» целиком издана впервые за счёт автора (сложно вообразить), тиражом 5000 экземпляров: огромным по тем временам, и в целом критика была доброжелательной, хотя значение громады романа, уникальной эпопеи, не имевшей аналогов на русском пространстве словесности, уяснялось со временем – тогда шедшим гораздо медленнее, чем ныне; но и Н. Соловьёв, и П. Анненков, и Н. Страхов оценивали роман высоко, углубляясь в определённые критические нюансы…

Роман разливался шире и шире – как война, бывшая одним из персонажей, но только одним.

Собственно – до Толстого никто не вглядывался так во внутреннее устройство людей, не исследовал с бесконечной тщательностью все шероховатости, дуги и звёзды душевных механизмов, не старался заглянуть в самые бездны, знающие, что смерти нет, заставляющие бояться её…

…что угодно становится персонажем, хотя и двойственно всё – герой ли дуб?

Либо восприятие дуба князем Андреем?

И так, и так будет верно, и всякое суждение оставит ощущение неполноты.

…ибо именно уникальной полнотой дышит толстовская фраза – неуклюжая, казалось бы, с бессчётными «что» и «который», а на деле – предельно выразительная, гарантирующая максимальную плотность.

Густота человеческого, залившая страницы романа, вдруг вызывает вопрос: а зачем литературно множить людей, и так изобильно присутствующие в недрах жизни?

Зачем, противореча бритве старого, мудрого Оккама, умножать сущности?

Вероятно, нечто подобное мучило в старости Толстого, опровергавшего себя художника с неистовой силой – ни одному критику не снилось.

Роман жил своей жизнью: мало кто мог предложить столь живых людей, которым, будучи тесно уже на страницах книги, нужен был наш мир, и они входили в него щедро, устраиваясь жить меж нас, сколь бы круто не менялся исторический антураж бытования людского.

Вот же они – Пьер, Андрей, Наташа, Софья… кто угодно: карьерист Борис Друбецкой, вечно покорный и храбрый Тушин, подумаешь, часть руки отрезали; шаровое разнообразие человеческих типов, трагедия людская, представленная с завораживающей мощью…

Смерть ещё не столь остро бередит сознание Толстого: нет такого сгущённого отношения к ней, как в «Смерти Ивана Ильича», но всё равно – смерти заливают страницы повествования: разные, данные в различных форматах физиологии, и невозможность исследования потусторонней яви, как будто гнетёт Толстого.

Не заглянуть, как ни тщись.

Обрёл ли покой князь Андрей: очевидный любимец литературного отца его?

Пьер, переболев тьмою страстей, наконец, получает жизненный баланс, некоторое равновесие жизни, и ничего не может получить, кроме увечья, пустышка Анатоль Курагин: в котором толстовская страсть к женщинам и отразилась расплатой увечья…

…страдали школьники – в массе, соприкасаясь со словесной толстовской громадой: не мудрено: слово – в художественном своём аспекте, зажигается в немногих сердцах, работающих на соответствующих – но неизвестных, никак не высчитать – оборотах.

Раздаются голоса о… чуть ли не историческом фэнтези, сочинённым Толстым: мол, не такой была война, если поднять документы, исследовать всё тщательно: с таким же пылом сам Толстой ниспровергал Шекспира, доказав, что ничего не представляет из себя британец, и не изменив ничего ни на йоту…

Вероятно, война была и такой, и не такой.

Вероятно, и подростки, мечтающие жить, а не читать, по-своему правы, увязая в огромном тексте.

Ничто не отменяет величия романа, не омрачает сиятельных, таинственных лучей, исходящих от него.

Никто не ниспровергнет одно из самых монументальных исследований о человечестве, столь выразительно и выпукло исполненном страшным и запутанным в себе, грозном и великолепным Толстым.

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here