Послевкусие фильма Эмира Кустурицы: когда… будто сам участвовал, превозмогая обстоятельства или приноравливаясь к ним, — один из вернейших показателей взятой режиссёром высоты (не только им, конечно)…

После «Папы в командировке» остаётся именно такое: печальное и нежное к тому же, словно дворы и переулки Сараево входят в твою данность, играя серостью обыденности, невозможностью богатства…

Прелестный мальчишка, рассказывающий повесть своего детства; и первая, такая детская любовь, завершающаяся закадровым пояснением – Маша больше не вернулась (а её увезли в машине «скорой помощи») — обжигает чрезмерной жестокостью яви…

Отец девочки спросит по-русски у матери мальчика: потом, уже появившись с чёрной повязкой на руке: В чём смысл жизни?

Но – всё естественно, как дивная мелодия звучит постоянным фоном: отправленный за показавшуюся избыточной шутку в колонию папа, дети, уверенные, что он в командировке, шурин, служащий в тайной полиции, и в сущности посадивший отца мальчишки, который ведёт такое грустное повествование…

Откуда ощущение чуда?

Трепет, охватывающий всю душу, жалость и сострадание ко всем, будто эти люди и впрямь существовали на свете?

Может и существовали: нет в этой истории ничего, чего не могло было быть: от измен мужа, до лунатизма мальчишки…

Но теперь – они уже навсегда: волей волшебства Кустурицы, они печалятся и радуются, ругаются в семье, несколько напоминая «Амаркорд» подобных сцен, хотя всё совершенно иначе, и живут, живут: пока не приходит смерть; а финальная улыбка милого мальчишки заливает сознание теплом и грустью…

Пока закипает бурлеск, фейерверк, бесконечный хоровод нелепиц «Чёрной кошки, белого кота»…

О, здесь столько красок, будто жар-птицу поймал, и, ощипав, шутя, вытряхнул на экран всю эту невероятную пестрядь аферизма и любви, смеха и карнавала, неистовства и безумия жизни.

Карнавального много в построениях Кустурицы – мы ведь никогда не умрём, да?

Мы устраиваем всё это, дрожа и ликуя, чтобы отогнать тебя, смерть…

Надо ж: долговязый бандит в национальном костюме поднимает пень и находит там крошечную женщину…

Миниатюра и гигант…

Полюса…

Богатый мафиозо, конечно, кинет мелкого афериста, а свадьба, разошедшаяся не на шутку, будто всерьёз решили опровергнуть необходимость трезвости, позволит невесте удрать от ненавистного жениха, и даже умерший дед оживёт: карнавал распускается в сто цветов.

Красный превалирует всё: цвет воспаления…

Жизнь воспалена?

Она покорена неистовством Кустурицы, запускавшего в мир столь разные фильмы…

…«Андеграунд» монументален: и война, как общая трагедия, и вплетённые в неё трагедии частные собираются ожогом восприятия: нечего беречь зрительские души, окостенеют не то, ороговеют…

Даже в том, как Иван, жизни своей вопреки, пытается спасти животных из подверженного бомбардировке зоопарка, чувствуется такой накал витальной силы, такая стойкость, словно разлитая в воздухе, что понятным становится долговременность человеческого рода…

Не прерываются цепочки, сколько люди не уничтожают друг друга…

Поэзия фантасмагории, фарса и трагедии сплавлена в единство, и своеобразный эклектизм не противоречит космической гармонии мира.

Фильм, как жизнь: он поднимает слишком большие пласты оной, чтобы останавливаться.

«Жизнь, как чудо» — не это ли кредо Кустурицы?

…чудаковатый инженер, страдающая душевным недугом жена его, сын, попавший в плен, поскольку снова идёт война.

Мелькают опалённый ленты трагедии.

Где чудо?

А в наличие жизни, как это ни смешно: поскольку ни что было до, ни что будет после человечество не выяснило за последние 2000 лет.

3000 лет…

Эстетика пестроты, переходящая в монументализм цельности.

Мир кинематографа Эмира Кустурицы необыкновенно пёстр: причём цвета, будто в новом, изобретённым режиссёром спектре, гармонируют друг с другом.

Розы огня расцветают.

Гиацинты лирики поднимаются в метафизические небеса.

И – к ним же поднял Эмир Кустурица свой необыкновенный, волшебный, сияющий жизнью кинематограф.

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик