К 95-летию Чингиза Айтматова
Нивхи, нивхи… Крохотный островок Чингиза Айтматова: и нет ничего, кроме величественного океана, который сам — сила сил, и не представить его сильнее. Уточка Лувр строит гнездо из собственных перьев, создавая материки… И мчится краем моря пегий пёс… Нивх, знаешь ли долю свою?
1
В бухту нерп отправляются рыбаки, Кириск должен поймать рыбу, вытащить её печень и съесть в сыром виде: он поймает рыбу со второго раза, но отец заметит, что у них кончается запас питьевой воды.
Кириск должен съесть печень, чтобы стать настоящим охотником – кем ещё может быть нивх?
Сильный шторм сбивает дорогу домой, и мальчик с отцом и другими проводят в открытом море много дней.
Они теряют силы.
Вокруг вода – великая вода Величественной женщины – Рыбы…
И пегий пёс бежит краем моря.
У каждого он, вероятно, свой – и дух его может появиться перед каждым обессиленным, потерявшим надежду.
Как явился он Кириску, обещая благополучное возвращение домой.
Айтматову не была, естественно, родной метафизическая нива и жизнь нивхов.
Он описал её – как родную, вжившись, вчувствовавшись в бытие тех людей.
И повествование, данное щедро, потрясает, запоминается, будоражит мозг и душу.
…кроме всего прочего, человек должен читать ещё и для того, чтобы не стать манкуртом.
2
Путь от мышкующей лисицы до Едигея — длиною в эволюцию; путь от Едигея до манкурта – эволюция вниз…
Память часто бывает обжигающей, и неизвестно: помнить всё – благо, или кара.
Описание мышкующей лисицы, которым начинается «Буранный полустанок» играет такими красками словесной живописи, что делает зверя полноправным персонажем: полноценно выписанным на фоне пейзажа, составляющего значительную часть жизни.
Война и контузия, похороны лучшего друга Казангапа, смерть единственного сына – доля Едигея столь глубока, сколь много выпало ему изведать; и столь значительна, сколь пламенеет в нём память.
…виноваты не манкурты: а те, кто обращают в таковых человеческие единицы, лишая их природой данных качеств; манкуртами можно стать и без страшной пытки-казни: просто будучи погружёнными в расплав определённой социальной системы.
Много примеров тому.
Едигею стыдно за поведение единственного сына друга, обеспокоенного только карьерой и благополучием: сейчас ему, жителю Буранного полустанка, должно бы было быть стыдно за большую часть страны, проеденную подобной коррозией.
Плетутся ленты текста, органически входят в ткань легенды, мифы и мечты: мечты о сияние разума, позволяющего построить иную жизнь – прекрасную, непредствимую…
И сияет магия повествования, завораживая.
3
Дед Момун – добрый, работящий, безотказный лесник.
Дед и мальчик – семилетний, умный, чуткий, находящийся на воспитание деда…
Новая жена Момуна сварлива, а бездетная дочь забита и безропотна…
Лесной кордон, где растёт мальчишка – единственный ребёнок на три двора, пропадающий на улице, изучающий жизнь, как получится.
Нехитрые вещи обступают его, и даже не представляет мальчишка, что возможна другая жизнь.
Вооружившись полевым биноклем, которым премирован дед, мальчик забирается на высокую гору, и глядит в окуляры, ожидая белого парохода.
Он символ: белый, как неизбывность неизвестного, белый, как облака, увозящие неведомых персонажей в прекрасные дали.
Мальчик не помнит родителей, он живёт в своей сказке.
Сказка, которую рассказывает – от одиночества — своему новому портфелю, купленному в школу, оказывается страшной.
Появляется школа, возникают переживания – от силы и напряжения которых заболевает мальчик…
Повествование густеет, насыщается новыми подробностями; жизнь мальчика разворачивается в эпос: сложно сконструированный на таком простом материале.
Тайна Айтматова есть тайна появления чуда – в плане ощущений – из серого напластования яви.
Оно появляется – огромное, как белый пароход; оно захватывает больше, чем жизнь.
Есть целый ряд людей, для которых книги отодвигают реальность – они тонкие и чуткие – эти люди, и, как правило, несчастные.
И разворачивается в повести поэзия одиночества – долгие ленты её трепещут на онтологическом ветру, и серебряные нити позванивают страшнее колокола.
…который, как известно, звонит по всем: но не все способны услышать.
…ибо тайна белого парохода останется не разгаданной навсегда.
4
Мышкующая лисица, выписанная с тою силой и яркостью, когда запоминается любая деталь отрезка её жизни, а животное превращается в персонаж почти человеческой значимости.
Именно так.
Хотя основные, конечно, у Айтматова — люди.
Обряд инициации для мальчика Кириска заканчивается страшным выбором: что должно победить: формула любви, жертвы, или животное, клокочущее в человеке; соль океанской воды — и маленький бочонок пресной, в котором сконцентрирована жизнь, и… пёс , бегущий краем моря; и рыба-женщина, выбросившая на берег океана младенца — от рыбака, поймавшего её…
Легенда определяет реальность, ибо вторая испытывает зависть к необычности первой.
…и белый пароход увозит безымянного мальчика сироту, до которого никому нет дела, кроме деда Момуна и квадратного одиночества, советующего говорить с неодушевлёнными предметами, поверяя им мечты и тайны…
Каранар, воспитанный Едигеем верблюд, проходит в игольное ушко реальности, становясь символом, пока бродят, протягивая руки к безвестному источнику жизни, несчастные манкурты, знакомые многим из нас среди тех, кто не подвергался подобной казни.
Аулы, кишлаки, заповедники, киргизская даль, экзотика для русских, европейцев… для всего мира, читавшего Ч. Айтматова: всё обретает новые имена, точно из тумана выходят люди и животные, порою первые мудры, порою злы, а вторые всегда живописаны (сделаны) так, что чуть ли не превосходят людей: и весь этот яркий, разнообразный мир живёт, заполняя собою пространство уже живущих, или ещё только будущих жить людей из плоти и крови…
5
Мышкующая лисица Айтматова вызывает неожиданно в памяти другую – из романа Леонова «Скутаревский»: бродящую вокруг курятника, мечтающую о жарком мясе вожделенного петуха…
Разумеется, Айтматов и стилистически и содержательно не имеет с Леоновым практически ничего общего; однако, изображение животных – а данном случае лисицы – странных эхом отзывается в памяти…
Животные у Айтматова колоритны: верблюд из «Буранного полустанка» воспринимается, как полноценный персонаж; путь уже упомянутой лисицы построен с головокружительной словесной виртуозностью…
…человечность разлита в книгах Айтматова великолепной субстанцией жизни: всюду, везде:
Бывает, оказывается, легко и радостно на душе, если рядом, почти касаясь локтём, сидит человек, о котором час назад ты ещё ничего не знал, а теперь почему-то хочется только о нём и думать…
«Тополёк мой в красной косынке» точно подчинён этому выводу, и прозрачная ясность произведения, вибрирующий лиризм входят в сознание, словно улучшая его…
Разумеется, насыщенность книг Айтматова возрастала – вместе с мастерством и возрастом; «Буранный полустанок» перечеркнёт понятие времени, продлив день дольше века…
Два персонажа – Едигей и Каранар: выращенный им верблюд – точно оживляют пласты мифов, поверий, легенд.
Айтматов связан с мифологией прочнее, чем многие его сверстники-писатели, добившиеся успеха; может быть, вообще – теснее, чем кто-либо из советских классиков.
Он же творит и свои мифы – о манкуртах, например: миф страшный: предвидением наползающий на реальность.
…плаха всегда в России чёртов символ; «Плаха» Айтматова, показывая жизнь семинариста, вводит разные знаки… в обиход.
…и возникает – конкретный и мистический образ волчицы, связующий части книги в единый пласт.
А был «Пегий пёс, бегущий краем моря» — охотников на тюленей подстерегает беда: когтистая, как все беды: на море опускается плотный, слоистый туман, берег теряется…
Спасут ли мальчика ценами собственных жизней?
Пёс, пробегающий краем моря, едва ли требует жертвы.
Жизнь человека – коли честна и чиста – всегда требует оной.
…в том числе и о жертвенности высокие, сложные, полифоничные бесконечные книги Айтматова.
6
Необыкновенно его мышкующая лисица – как и необычаен верблюд: Айтматов чувствовал животных, как людей, живописуя их так, что вспоминается – совсем неожиданно, и совсем другой – Есенин: …и зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове…
Белый пароход не приплывёт: он никогда не приплывает в жизни, но огонь надежды согревает и старого, и молодого.
Ветер раскачивает тополёк: в красной косынке, как и положено; но ветер этот – онтологической силы и неистовства, и эсхатологические мотивы постепенно, за жизнь укрупняются в поэзии Айтматова.
Поэзии прозы.
Прозе-поэзии – так ярко предъявленной миру: мало было писателей, которых столько переводили-публиковали.
…что логично и оправдано: галерея людей, выпущенных им в мир, значительна и разнообразна; и Джамиля входит в действительность истории литературы наравне со многими лучшими образцами русской.
Как многие…
Как Буранный Едигей.
Как правда бытия, познанная Айтматовым до основ, и живописанная им своей образной системой столь красочно, что завораживает.
Он мультикультурен: ведь «Пегий пёс, бегущий краем моря» — это о нивхах, малой нации; он мультикультурен, ибо русский язык его высок, многогранен, кристален, цветист: всё сразу, всё вместе.
Обстоятельность письма, присущая Айтматову, так пестро разворачивает картины действительности: мы сострадаем, сравниваем со своей, предложенную им жизнь, мы растём, сочувствуя и сопереживая…
7
Тяжела «Плаха» — тяжела, символична.
Сам предмет сей – чёрный сутью, в ауре страдания, в сгустках запёкшейся крови, и название, выбранное Айтматовым, не случайно.
…поступки распластают на плахе грехов.
Молодые люди занимаются наркотиками – упорно, страшно, не видя альтернатив собственному поведению.
Начинка романа давит: неправедностью жизни, которую организовываем, как будто забыв всё наилучшее, что заложено в нас.
Сильное, тугое письмо, соплетение нескольких сюжетных линий, показывает неимоверную задачу: быть человеком каждый день.
Множественность событий подчёркивает теневые стороны бытия, от которых никуда, никуда не деться.
Авдий Каллистратов, вызывающий двойственные чувства, измученный метаниями, совершающий поступки более спонтанные, нежели продуманные.
Бостон Уркунчиев – несущий свет порядочности, сплошного трудолюбия, и определённой кротости: необходимой, чтобы принимать жизнь – таковою, как есть.
…ибо Айтматов всегда выводит к свету: он словно видит ту не зримую, необыкновенного-небесного цвета вертикаль, что и указывает необходимость подниматься над бездной.
И в этом – светоносность такой тяжелой «Плахи».
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
