Бремя «большекнижности» становится тяжелее и тяжелее; всё неподъёмнее и неподъёмнее: имея в виду читательскую аудиторию. Она, в общем, давно не принимается в расчёт: не для неё же премии придумываются…
Но – всё больше и больше книги, напиханные в длинно-короткие списки, заставляют забывать о лучшем, чем славилась русская литература – о галерее образов, многие их которых были живы настолько, что длили своё бытования меж поколений людей, о крепкой соли крупных идей, о боли сострадания, о тепле человеческого сердца.
Всё больше и больше томит ощущение, что движение к стёртой, какой-то наднациональной компьютерщине – вместо индивидуальных стилистических возможностей – банально, как сами томины.
…вот Гиголашвили, не признающий объёма менее 700 страниц, с равной детализированной скукой громоздящий и историю Ивана Грозного, и современные, пропитанные наркотиками, хроники…
Вот Водолазкин с филологически-философскими игрищами, заменяющими душу книги.
Вот Богданова – с идеями, напоминающими что-то уже многажды еденное.
Вот Зыгарь, раздувающий репортёрство до скучных исторических томов…
Прочие, прочие.
Вата, вата.
Клёклость, компьютерные мерцания…
Не хватает Быкова с какой-нибудь «Пунктографией ЖД» — страниц, этак, на тысячу…
…не хватает жизни: плещущей, блещущей, живой, страшной, дурашливой…
Не хватает героев: подлинно ярких, или подлинно жалких.
Не хватает идей, заставляющих души расти.
То есть всего того, что составляло становой хребет литературы: бремя Большой книги, верно, сломало его.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
