Борис Рыжий… Он своеобразно религиозен: без церковности, без обряда, на уровне интуиции, озарявший его стихи внутренними, космическими огнями…
Мне дал Господь не розовое море,
не силы, чтоб с врагами поквитаться —
возможность плакать от чужого горя,
любя, чужому счастью улыбаться.
Чтобы так чувствовать, нужно прикасаться к космосу всеобщности: или не выходить из него, хотя жизнь Бориса Рыжего и кажется противоречащей оному: с драками, приблатнённостью, отчаянием угольной тоски, прорывающейся то здесь, то там…
Чувство вины…
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
Тут речь об изначальной, метафизической вине: когда формально ни перед кем не виноват, но ощущаешь нечто запредельное, не дающее жить…
И это запредельное надо беречь, как сосуд с волшебной субстанцией: алхимической – как алхимия слова определяла его стихи, словно не написанные – выдохнутые в мир.
Смерть повсюду, она гипнотизирует, она заглядывает в реальность каждого дня, заставляя думать:
…И что мне Бранденбургские концерты,
зачем мне жизнь моя, что стоит жизнь моя?
Ненужная бумага жизни, покрытая драгоценными знаками волшебных слов…
Сон проходит – что остаётся?
Рыжий заглядывает в смерть: он отчаянный парень, он ничего не боится – и: боится всего, существуя двойственно, интуитивно слыша то, что мало кто слышит…
Скажи мне сразу после снегопада —
мы живы или нас похоронили?
Нет, помолчи, мне только слов не надо
ни на земле, ни в небе, ни в могиле.
…словно от Блока идущее чудо простейших слов, организованных в такую музыку, так показывающих чувства…
Светло-грустные: они всегда у него: в сырой наркологической тюрьме, в запое, в трезвости…
Он заглядывает в смерть постоянно, тщась рассмотреть её черты, вынося из этого заглядывания новые и новые стихи, кажется, и сейчас продолжая творить в запредельности…
Да мы уже не услышим.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик