К 140-летию Алексея Толстого
По густой биографии Алексей Толстого можно восстанавливать биографию века: от раннего поэтического, в духе символизма, творчества до публицистических очерков периода Второй Мировой; от мистических интересов, вылившихся в повести, до научных дерзаний столетия, отражённых в знаменитом «Гиперболоиде…»; а множественность движений, векторов века сконцентрированы в главном романе «Хождение по мукам». Или главным для Толстого всё же был Пётр?
1
Пожалуй, если судить по языку – чрезвычайной плотности, мясному и хлебному, мощному силовым натяжением – конечно, Пётр, но «Хождение по мукам» получило большую известность, благодаря образам, чья жизнь вызывает сострадание и сорадование в степени, превосходящей ту, какая рождает те же чувства по отношению к Петру.
Однако, Пётр Толстого жив настолько, насколько мы способны ощутить дальнего исторического персонажа, пускай и чрезвычайной известности, нашим современником.
О! это действительно очень современный Пётр, каким он едва ли мог быть в той своей, разной степени дремучести, реальности, но который именно таков, благодаря необыкновенному писательскому мастерству.
Это последнее и вело, в сущности, Толстого по жизни – со всеми зигзагами его биографии: от эмиграции, до участия в травле несчастного Л. Добычина; от «просоветскости», сильно отдающей фальшью, до одного из «авторств» пресловутой книги «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина».
Ибо Толстой обладал природным ощущением слова – на молекулярном уровне; он чувствовал окрас слов, их пульс, биение, страсть; и именно это и делает лучшие из его произведений незыблемыми, какова бы ни была метафизическая погода на дворе…
2
Стихи гнул и чеканил, ало вспыхивали искры, как летящие из-под ударов кузнечного молота:
Крепко схватит сталь клещами
Алым залитый кузнец,
Сыплет палью, жжет конец…
Млатобойцы молотами
Бьют и, ухнув,
бьют и, ухнув,
гнут крестец…
Алексей Толстой использовал для стихов надёжные материалы, не слишком доверяя мечте, больше ставя на конкретику.
Впрочем, время, когда стихи обуревали Толстого, скорее предполагало исступлённо мечущееся по городу красное домино: то есть таинственность и мистика пёстрыми лучами входили в линии стихов:
Гладя голову мою,
Говорила мать:
«Должен ты сестру свою,
Мальчик, отыскать.
На груди у ней коралл,
Красный и сухой;
Черный кот ее украл
Осенью глухой».
Сказка построится, плеснёт опалив содержимым, и… снова жизнь потребует конкретики материала, но проза, вдвигающаяся в реальность Толстым, будет иметь матовый налёт фантасмагории.
…авантюрист Невзоров будет вовлечён в массу приключений, ибо говорящий череп Ибикус станет появляться пред персонажем в каждой критической ситуации…
Инженер Гарин, мыслью опережая время, создаст то, что слишком чревато, но так желанна власть – всегда, всем…
«Аэлита» раскроет цивилизацию марсианских гуманоидов – действительно: нельзя же предположить, что столь огромное космическое пространство не имеет другой разумной жизни, кроме той, в недрах которой можно сочинять повести, романы, рассказы…
Возникнет башня «Петра Первого».
О! плотная вещность толстовских фраз!
Царь – неугомонный, точно вечно шагающий, словно тенью и ныне проходящий прошпектами Петербурга – станет таким своеобразно своим, раскрываясь в плазме повествования Толстого: любившего царя, как старшего брата.
Неистовство царя – и неистовство «Хождения по мукам»: время, словно совершив причудливое перемещение, даёт своеобразную параллель.
…Петербург, замученный волшебными ночами, нежные сёстры, поэтические салоны…
Но всё сметёт ярость метафизических колесниц: что будут воплощаться в конкретные тачанки.
Многообразие событий вновь протягивается через густые, плотно организованные фразы.
Стилистика – один из козырей Толстого: своя, яркая, неповторимая; впрочем, и галерея образов, представленная им миру, достаточно весома: что и определяет высоту имени его, и место в литературе.
3
Чуть не за год начавшаяся реклама очередной экранизации «Хождения по мукам» вызывала скорее беспокойство, нежели настраивала на оптимистический лад: две предыдущие экранизации, вызревшие и рождённые в недрах великого советского кинематографа, пробуждали сильные сомнения в способности современных киношников произвести нечто значительное.
И действительно – сама идея «размыленности» знаменитого романа, так же нелепа, как перевод в комиксы значительного литературного произведения.
Результат подтвердил опасения: общее впечатление вполне можно выразить словосочетанием: огламуренные муки.
Сложно найти нечто пошлое в могучем словесном построении Алексея Толстого – так почему же остаётся неизбывное ощущение пошлости уже от первой серии?
Всё кукольно, фальшиво, ненатурально: искусственная, выморочная игра, сусальная композиция кадра, стремление осовременить (нелепое совершенно) бытовые подробности (к примеру, лопаты выглядят так, будто вчера приобретены в каком-нибудь модном торговом Вавилоне, специализирующемся на продаже дачного инвентаря).
Акцент на разухабистости – что несчастный поэт Бессонов, что Нестор Махно выглядят персонажами триллера, не то боевика.
Всё по поверхности – растекается действо, брызжа клюквенным соком крови; расползается ткань длинной ленты, провисает, точно рвётся кусками; никаких попыток уйти вглубь, дознаться до сути вещей, попробовать воссоздать атмосферу тогдашних лет.
Да и впрямь – зачем сие нужно?
…ибо важнейшим для нынешнего «киношного агитпропа» является банальная политика растления: никакой мысли, радужно-гламурные картинки, карикатурные страсти.
Будто инструкцией к действию является бородатый анекдот: «Не выпендривайтесь, товарищ Иванов, слушайте свою любимую песню «Валенки»!».
Но если «Валенки» были хороши своею теплотой и сердечностью, то ожидать этого от современных кино-опусов не приходится.
Мыло вместо мук.
Примитив вместо попытки познания (а ведь кинематограф – это, прежде всего, возможность познавать реальность теми средствами, которых нет у других видов искусств).
Забивание душ и мозгов потребителя (и без того изнасилованных всеми мерзостями современной жизни) мусором…
4
Кузница! Залюбуешься:
Часто узким переулком
Проходил я темный дом,
В дверь смотрю на ржавый лом,
Остановлен звоном гулким,
Едким дымом,
алой сталью
и теплом…
Глыбы прозы Алексея Толстого известны, поэзия меньше, но он воплощал себя в музыкальных созвучиях с не меньшей силой, чем в построение романов: исторических ли, фантастических…
Слово кипело и звенело, слово играло и цвело, смыслы интересно пересекались и перекрещивались: фавн возникал в привычном русском пейзаже, суля новые оттенки поэтической речи; распускалось утро – но и она окрашено было бегом единорога:
Слышен топот над водой
Единорога;
Встречен утренней звездой,
Заржал он строго.
Конь спешит, уздцы туги,
Он машет гривой;
Утро кличет: ночь! беги, –
Горяч мой сивый!
Вот он – единорог рассвета, рогом зажигающий дубравы: он проскачет, меняя пространство – как должны бы были стихи менять человека: надежда на что остаётся, конечно, тщетной.
Фольклорные элементы интересно вплетаются в ткань поэтического повествования: Мавка мелькнёт, Дафнис вступит в разговор с медведицей…
Розоватые облака фантазий проплывают над бездной.
Интересный поэтический мир Толстого колоритно дополняет ставший классическим мир его прозы.
5
Петербург начала 1914 года; Петербург поэтический, замученный белыми ночами, с волшебной музыкой стихов Бессонова…
…танго рвётся, звучит сладковато-надрывно: танго, как предсмертный гимн, который завершится вот-вот; Петербург, предлагающий омуты вина, дешёвой любви, мерцающий золотом; и – таким напряжением, которое не может не кончится взрывом…
Кончится им.
Тугие описания Алексея Толстого мощно вброшены в мир: чтобы зафиксировать мир прошедший.
Четыре главных героя – разбросанные по четырём углам страны; любови рвутся, неистовствуют известные, историей закрученные бури; яростный Махно разворачивает ленты своей деятельности – потом, потом…
…нежные сёстры: самая нежная часть повествования, сделанная на лиризме в больше степени, нежели на материале драмы; написанный в эмиграции первый роман наиболее объективен по тону, и пропитан ностальгией: особенно сильно функционирующей от ощущения тотальной безвозвратности.
Последняя книга трилогии, конструирующая эффект нравственной победы красных над белыми, едва ли держалась токами искренности; впрочем, словесное мастерство Толстого не шло на убыль.
Фраза его – из плоти и крови; наполнение оной насыщенно, и провисание в недрах фразы невозможно.
Словесные копи Толстого сверкают, и ощущение вкусного чтения не оставляет никогда.
…любовь и верность, смута и мука: чаши испиваются всеми, кому довелось жить в то время; но женские образы, кажется, сильнее звучат у Толстого…
…Громада Петра вздымается крутыми столпами текста.
История для нас во многом – каталог деталей, которые представить, не будучи профессионалом, уже невозможно; масса их, выпущенная на страницы слишком колоритна, чтобы стираться из памяти.
Толстой восстанавливает тогдашний быт дотошно и плотно, без лакун, кажется: и розовато и страшно через него просвечивают жизни.
Размашисто сделан Пётр: от ребёнка до финала; размашисто, разнообразно, рьяно, гулко.
Раздаются шаги по сей день: эхо их можно поймать в Петербурге; сильно спаяны, сделаны, скручены и все значимые персонажи романа: хоть Меншиков, хоть Брюс.
…и, знакомые с детства страница, манят, влекут, призывают к вдумчивому перечитыванию, суля благодатные часы эстетического проникновения в историю.
6
Чувство языка не изменяло Алексею Толстому никогда: «Гиперболоид инженера Гарина» составлен из таких же плотью яви насыщенных фраз, как и другие его книги, большие и малые.
Гиперболоид фантастичен в той же мере, в какой и социален: совмещение, произведённое согласно временным требованиям.
…гиперболоид, способный генерировать тепловой луч: Шульга, мечтающий о повсеместности революции – более того: верящий в оную; мадам Ламоль, мечущаяся между американским богачом Роллингом и русским гением Гариным…
Всё убедительно.
Есть ли метафизика – высший аспект – в оном?
Вероятно, некоторый намёк на то, что движение мысли требует определённой узды, или…
Всем плохо будет.
Но язык не изменяет Толстому, позволяя делать качественный текст на любом материале.
Как в «Аэлите».
Фантастика, опережающая Брэдбери, однако, уступающая ей – возможно, время ещё не приспело для полноценного разворота космических и межзвёздных панорам; но выдуманный мир, данный Толстым размашисто, с разнообразием, с нагнетанием разнообразных подробностей интересен и ныне – если мысленно делать скидку на количество времени, отделяющего нас от периода, когда писалась книга.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
