Россия, проявленная в провинциальности Валерия Прокошина, в её своеобразной яркости, но и скудости; России диких зим, захватывающих города, кажется, навек: и никак ничего не переправить, не переделать…
В январе этот вымерший город рифмуется с тундрой,
Потому что ветер срывается с крыш ледяною пудрой
И летит в переулки, которым названия нет,
Где божественный SOS отзывается полубандитской полундрой,
И ментоловый вкус на губах от чужих сигарет.
Валерий Прокошин своеобычно чувствовал таковую, и живописал – со снежной яркостью и россыпями алмазных брызг, со строчками, чьи грани могли поранить сознание неожиданной комбинаций конкретики и метафизики: и — своеобразием запредельности, словно мерцающей за огнём строк.
…есть сквозные, словно провидческие стихи у Прокошина: касающиеся медленного вызревания души, противопоставленной телу так, будто это противоположные субстанции:
Если б можно было жить иначе,
Но проклятья не перебороть:
Мучаюсь… грешу… люблю… и плачу,
Тесную разнашивая плоть.
Только смысла нету – плоть всё тоньше,
И труднее жить, едва дыша,
Потому что гибельней и горше
Созревает к старости душа.
Кратко данное, компактно и мускульно сделанное исследование души раскрывается цветком в пространство: столь щедрое, вечно молчащее…
О! ласковое равнодушье мира…
Неизбывность тайны за гробовой чертой, перейденной поэтом рано, и манит, и пугает – усложнённостью своего метафизического орнамента.
Белый снег стихотворения засыпает читательскую душу:
А душа растёт, ей нет предела,
Даже смерть – пространство в сорок дней –
Лишь скорлупка брошенного тела
На случайной родине моей.
Родина случайна…
Или было предопределено именно так, как было: чтобы обрела плоть, чтобы родился русский поэт, заброшенный в провинцию, тонко чувствующий, слышащий вибрации пространства, как не дано никому, кроме причастных поэтическому слову?
В смеси участвуют: компьютеризация, ставшая необходимой сочинителю, больница, недоступная из-за цены (Прокошин смертельно болел), расейское-вечное: моя хата…
Если скажут Enter, я выбираю:
Ноутбук роднее, чем хата с краю
Или чем больница: цена на койку
Десять евро в сутки, и вид на стройку.
Что здесь можно выбрать, скажите честно:
Только день приезда и день отъезда.
Enter становится кодом действия: а различного движения в поэзии Прокошина много: оно вспыхивает разнообразно, разлетается солнечными брызгами затаённого счастья, плетётся по заснеженным переулкам скорби…
Отчаяние прорывается: куда от него – в российской безнадёге, особенно – если довелось стать подлинным поэтом, запечатанным в янтарь провинции:
Карточный домик – смешная игра.
Мне не построить его до утра.
И не пожить в его сказочном быте.
Дамы лежат, королями убиты.
Перед рассветом вернутся ветра:
Карточный домик – смешная игра.
Строит его только тот, между прочим,
Кто посмеяться над прошлым захочет.
Иллюзии рушатся, как карточный домик: поэт остаётся один на один… с поэзией и смертью, принимающей, кажется, форму продувающего онтологического ветра, или всё той же заснеженности.
Просторечья мелькают полынной горечью бытия:
Мы играли, мы играли
На расхристанном рояле
В бывшем храме типа в клубе, рядом с кладбищем, прикинь.
А теперь стоим у входа:
Кто последний, тот и вода.
Уронила Таня крестик прямо в горькую полынь.
…вспомнится речь у пивного ларька, разве что мат не допускает поэт в стихи; и вдруг – просторечья взмывают вверх, словно на метафизических крыльях осмысления яви…
…она всегда – только та, что предложена, неправда, что у человека есть выбор, он – иллюзия, что рухнет, как карточный домик.
Всё предопределено, а кем?
Не постигнем, даже погружаясь в религиозные слои.
…много движения в поэзии Прокошина, и венчается оно – солнечным полётом, и возникающий образ ангела совсем не случаен:
Невзначай, ненароком
Небесная тишь
Наполняет проёмы колодцев.
Неприкаянным ангелом, друг мой, летишь
За расколотым солнцем.
…будто и поэт – не умер, но улетел – в неизведанную бездну, которая так манила при жизни; улетел, оставив прекрасные россыпи сокровенных стихов.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
