К 90-летию Риммы Казаковой
Римма Казакова ассоциируется со световыми полосами надежды, романтической приподнятости… даже – с туго надутыми парусами, обещающими славное движение…
Будет дальняя дорога,
то в рассвет, а то в закат.
Будет давняя тревога —
и по картам, и без карт.
Юность, парусник счастливый,
не простившись до конца,
то в приливы, то в отливы
тянет зрелые сердца.
И зрелые сердца связаны с бесконечностью движения: разные просторы, новые дали…
Движение наполняло стихи Казаковой, как прекрасная плазма жизни, очевидно, гудевшая в ней, играющая множеством красок и бессчётным количеством оттенков.
…один день: и в нём – столько всего!
И сам он согрет и поднят такими объёмами, что космос как будто входит в реальность, заставляя меняться её к лучшему:
Был день прозрачен и просторен
и окроплен пыльцой зари,
как дом, что из стекла построен
с металлом синим изнутри.
Велик был неправдоподобно,
всем славен и ничем не плох!
Все проживалось в нем подробно:
и каждый шаг, и каждый вздох.
Здесь уже Казакова в большей степени метафизик, нежели романтик: тут подробное проживание становится своеобразным кредо, знаковой системой жизни, а сама прозрачность дня не исключает затмения.
…стихи должны быть хлебом: питанием души, и в стихотворение «Гомер» Казакова позиционирует это с афористичной силой:
Неважно, что Гомер был слеп.
А может, так и проще…
Когда стихи уже — как хлеб,
они вкусней на ощупь.
Больше к вещности, чем к символизму стремилась Казакова, запуская – тем не менее – воздушные шары своих стихов.
И вещность эта ничуть не препятствовала туго наполненным парусам, влекущим корабли в такие далёкие дали…
И остались её стихи – сиять лучшим, что заложено в человеческое естество…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
