К 90-летию Риммы Казаковой

Римма Казакова ассоциируется со световыми полосами надежды, романтической приподнятости… даже – с туго надутыми парусами, обещающими славное движение…

Будет дальняя дорога,

то в рассвет, а то в закат.

Будет давняя тревога —

и по картам, и без карт.

Юность, парусник счастливый,

не простившись до конца,

то в приливы, то в отливы

тянет зрелые сердца.

И зрелые сердца связаны с бесконечностью движения: разные просторы, новые дали…

Движение наполняло стихи Казаковой, как прекрасная плазма жизни, очевидно, гудевшая в ней, играющая множеством красок и бессчётным количеством оттенков.

…один день: и в нём – столько всего!

И сам он согрет и поднят такими объёмами, что космос как будто входит в реальность, заставляя меняться её к лучшему:

Был день прозрачен и просторен

и окроплен пыльцой зари,

как дом, что из стекла построен

с металлом синим изнутри.

Велик был неправдоподобно,

всем славен и ничем не плох!

Все проживалось в нем подробно:

и каждый шаг, и каждый вздох.

Здесь уже Казакова в большей степени метафизик, нежели романтик: тут подробное проживание становится своеобразным кредо, знаковой системой жизни, а сама прозрачность дня не исключает затмения.

…стихи должны быть хлебом: питанием души, и в стихотворение «Гомер» Казакова позиционирует это с афористичной силой:

Неважно, что Гомер был слеп.

А может, так и проще…

Когда стихи уже — как хлеб,

они вкусней на ощупь.

Больше к вещности, чем к символизму стремилась Казакова, запуская – тем не менее – воздушные шары своих стихов.

И вещность эта ничуть не препятствовала туго наполненным парусам, влекущим корабли в такие далёкие дали…

И остались её стихи – сиять лучшим, что заложено в человеческое естество…

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик