К 125-летию Федерико Гарсиа Лорки
Смерть мерцает в каждом его стихе: завораживая, играя: словно и сама она – всего лишь игра… Лорка всё время воображал свою смерть: какая? Когда?..
1
Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру…
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.
Когда умру,
буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише…
когда умру!
(пер. И. Тыняновой)
Есть феномен русского Лорки: он великолепно звучит: таинственно, на полутонах, с игрою и правдой, с огнём и тайной…
Тише…когда умру!
Напряжённый ритм его пьес, особенно главной: «Дом Бернардо Альбы» — туго замешен на страстях, чей червонный и красный окрасы слишком характерны для испанской крови: неистовой, рвущейся; но и юмор его комедий – словно по контрасту – лёгок, игрив…
…пейзажи стихов – иногда мимолётны, как будто: нечто проносится, но – тяжёлый сок персиков возвращает к действительности:
Август.
Персики и цукаты
и в медовой росе покос.
Входит солнце в янтарь заката,
словно косточка в абрикос.
(пер. А. Гелескула)
Яркость красок завораживает.
Он любил жизнь – со всем ворохом её песен, пестроты, неистовости, лакомством любви, и мукой правды, скудным бытом и сабельным высверком, напряжением гитарных переборов, и бесстрашным кабальеро, мчащим в неведомую даль.
Солнце садится…
Закат каплет кровью…
…морская вода отражается в человеческих судьбах:
Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы…
– Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
– Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.
– Юноша с темной кровью,
что в ней шумит не смолкая?
– Это вода, сеньор мой,
вода морская.
(пер. Гелескула)
Огонь, запускаемый Лоркой по проводам строк, был велик.
Много физической любви: измен, пены страсти, брызг, будто жизнь вне этого – не жизнь…
Много трагического излома.
Лорка прекрасно звучит по-русски: нескольким поколениям читателей он был родной, любимый.
Он – проживший жизнь на предельной яркости, подло изъятый из жизни, так рано, что не представить, сколько бы ещё мог написать…
2
Много мёда жизни в его поэзии, льющегося воздуха; но и – много смерти: словно изучает её, штудирует, как том, стремится заглянуть в запредельность до срока, предчувствуя краткость отпущенного…
Много, однако, и сладости жизни:
Август.
Персики и цукаты
и в медовой росе покос.
Входит солнце в янтарь заката,
словно косточка в абрикос.
(пер. А. Гелескула)
Здесь – таинственные мерцания метафизики Лорки: будто видит невероятное: созревание глобальной косточки, что просияет над миром неожиданным солнцем.
Раздаются гитарные переборы.
Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы…
– Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
– Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.
(пер. А. Гелескула)
Водой, а покажется тоской.
Или бедой: которая разнесёт дом Бернардо Альбы, где страсти будут калиться на сковороде обыденности.
…от поэзии Лорки остаётся ощущение алхимии: будто всё вокруг и представлено – не веществом, но веществом поэзии, и, используя его, поэт творит созвучия небесной гармонии, даже если пронизаны они токами печали:
Лунная заводь реки
под крутизною размытой.
Сонный затон тишины
под отголоском–ракитой.
И водоем твоих губ,
под поцелуями скрытый.
(пер. А. Гелескула)
Мотыльки легки, пули тяжелы.
Одна ли убьёт Лорку?
Несколько?
Апельсины цветут, солнце сияет…
Волна ласково ложиться на берег.
Всё растворяется в поэзии Лорки, и – всё становится ею…
3
Хочется верить, что поэтический инструментарий А. Гелескула, таинственно сотворённый алхимией слова, позволял передавать все оттенки космоса Лорки: с некоторыми абсурдными ветвлениями, с чистотой ощущения: каждый миг последний, с гармонией гитарных переборов…
Совершенно неважно, куда уходят тополя: важен таинственный шелест вечности, исходящий от мистического стихотворения: такого земного, и – такого небесного, что Сан Хуан де ла Крус благосклонно улыбается, взирая в текст из своей заоблачности-запредельности:
И тополя уходят,
но след их озерный светел.
И тополя уходят,
но нам оставляют ветер.
И ветер умолкнет ночью,
обряженный черным крепом.
Но ветер оставит эхо,
плывущее вниз по рекам.
А мир светляков нахлынет –
и прошлое в нем потонет.
И крохотное сердечко
раскроется на ладони.
Жаркое дыхание, и — таинственный ключ, заложенный в произведение, словно подразумевает открытие двери смерти: ведь у Лорки – всюду про смерть, предчувствовал свою пулю, иногда кажется, мог бы и расстрелом своим командовать, как Риварес…
Смерть всюду – она сотрясает «Дом Бернардо Альбы»: самой трагичной из пьес, она бьётся в силках любовной лирики: раскалённой испанским солнцем…
Бьётся, пока не порвёт нити строчек, и не укусит участников действа – не в силах воздействовать на стихи: ибо строчки стянутся опять, соберутся, обманув её, избегнув тления…
Лорка становится своим, русским, столь связанным с корнями русскости, что не отделить уже:
Десять девушек едут Веной.
Плачет смерть на груди гуляки.
Есть там лес голубиных чучел
и заря в антикварном мраке.
Есть там залы, где сотни окон
и за ними деревьев купы…
О, возьми этот вальс,
этот вальс, закусивший губы.
Нежная мелодия, грустная мелодия, и, конечно, смерть…
Она у Лорки такова, что обратиться к ней можно, чем-то пересекается такое отношение с великим русским стихом, исполненным Борисом Слуцким, рекущим:
Они болтали о смерти, словно
она с ними чай пила ежедневно,
такая же тощая, как Анна Петровна,
такая же грустная, как Марья Андревна.
Но – Лорка мужествен: в нём бурлит кровь, толкавшая Хорхе Манрике на военные подвиги…
Помни…
«Memento»…
Гитара неотъемлема от звука Лорки; он растворяется в мелодиях, даримых миру решёткой струн, и он ведает, что будет после: когда космический состав человека сольётся с подлинностью космоса:
Когда умру, схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру, в апельсиновой роще старой
в любом цветке.
Когда умру, буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише… Тише… Тише… Тише…
Когда умру…
…флюгер подвластен ветру, чью суть мы не знаем, видя только следы его жизни; апельсиновая роща развернётся сияющим лицом… к солнцу духа…
Главное – тише…
Из тишины родятся стихи, которые – в феноменальном и не представимом нам варианте – сочиняет великий Лорка там, где он сейчас…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
