Обветшал ли язык русский к началу двадцатого века? Рифма износилась точно: как платье, что использовали многие; рифма истрепалась, стала скучной, чуть ли вовсе не нужной. Нужно было перетряхнуть пласты языка — и изобрести новую рифму, давая образцы работы поэтам будущих поколений, и Маяковский, вламываясь в крепость литературы, принялся за работу с истовостью и всей щедростью дара, граничащего с гением.
1
Не слышали ранее таких созвучий — и показались они грубыми… Не слышали и не рассчитывали услышать: после нежной и грустной музыки символизма; не предполагали, что такою лестницей можно идти: с широкими ступенями лестницей нового стихосложения.
Маяковский гремел, блистал; слова сталкивались, как шары в бильярдной игре, которую он так любил, — и высекали, что искры, новые значения, а, суммируясь, давали неведомую доселе образность: дикую и яркую: в рост нарождавшемуся веку. Кабы не эксперименты Маяковского с рифмой, вся сегодняшняя поэзия писалась бы верлибром…
Если бы не глыбы трудов горлана — развитие поэзии остановилось бы. Но он вершил труды — сквозь бездны преград и препятствий, сквозь мещанскую косность мировосприятия; он шел от бездны, ведомой только ему, и бездна эта дала блестящую метафизическую победу — несмотря ни на что… И на маяк Маяковского пошли корабли поэтов будущих поколений.
2
Демонический Маяковский — в плаще и шляпе итальянского карбонария… Или как? Демоническая роль Маяковского в фильме «Драма в кабаре футуристов № 13» — какой еще может быть номер? Только такой… Из Мартина Идена вырастает «Не для денег родившийся», ибо футуризм видел планету, купающуюся в солнце счастья измененных отношений людей: но у денег свое мнение по этому поводу. Не оттого ли не сохранилось ни одной копии фильма?
Более-менее отчетливо Маяковский-актер и режиссер представляется по ленте «Барышня и хулиган», хотя едва ли кто-то вспомнит рассказ, по которому он сделан; но выразительность хулигана, отмеченного живым монументализмом огромного (во всех смыслах) поэта, врезается в память так, что не вытравить. Маяковского не мог не интересовать кинематограф — во-первых, он был будущим, как футуризм, во-вторых, есть нечто общее в принципе монтажа и построение стихотворения — особенно — стихов Маяковского, чья монтажная лесенка сама часто организует зримые кадры.
…Был еще эксцентрический бурлеск «Октябрюхов и Декабрюхов»… Но, представляется, все было бы иначе — иной яркости, — будь кинематограф во времена Маяковского более развит. Впрочем, и той, дополнительной к поэтическому дару, яркости Маяковского в кино хватает.
3
Мальчик-самоубийца, так остро живописанный в поэме «Про это»: с раскатами маяковского «р», с нежностью и презрением к процыганенному романсу, со сравнением с собой, — поэтом, перелопачивающим груды слов ради решительного обновления общего поэтического словаря; сравнением, ради которого, возможно, и предпринят был образ мальчика, попавшего в страшную ситуацию бездны жизни.
Век стал ломать привычные устои, век делегировал Маяковского, чтобы появился язык, соответствующий предстоящим громам; Маяковский, наполнивший своим огромным «я» внушительные сосуды поэм…
«Облако в штанах» дает невиданные ранее формы лиризма, чья интенсивность берет в полон даже не читателей стихов. Хотя мотивы одиночества и бессмыслицы никуда не уходят: Все чаще думаю — не поставить ли лучше точку пули в своем конце. Сегодня я на всякий случай даю прощальный концерт. Концерт «Флейты-позвоночника» оказался не последним, отчего поэзия выгадала, но утверждение на счет точки рисует жизнь как безнадежное предприятие — но ведь нет, ощущение ложно: громоздятся лестницы поэм, и ступает по облакам великий командор поэзии. «Летающий пролетарий» социален в той же мере, в какой «Облако…» лирично; и все торжественно-приподнято, настолько, что не большой объем поэм тянет на эпос, а иные метафоры удивляют само пространство.
…или — от вечной ветхости былых времен громоздятся глыбы Маяковского: зиккураты вздымаются в небеса, египетские пирамиды бросают отсветы на красно-золотящиеся стихи? Но Маяковский подчеркивал свой анти-интеллектуализм, хотя связь его с гудящим державинским звуком куда сильнее, нежели со звуком Пушкина, так и не сброшенным ни с какого корабля. Стоило ли снимать профессору очки-велосипед, чтобы послушать рассказ о времени и о себе? Стоило, конечно. Ибо последний документ Маяковского «Во весь голос» — квинтэссенция его поэзии, как сама она — квинтэссенция души.
4
«Летающий пролетарий» декларирует интерес поэта к тому, что будет через сто лет, и даже двести…
Слишком отличается от сквозящей истории мальчишки самоубийцы из «Про это» — где индивидуальность выдвигалась на первое место, и даже отчаяние не могло заткнуть её за пояс.
Главное – размах, с которым кидалось всё в лицо миру, и – будто вызывающее презрение к нему: таковому, не желающему меняться.
«Облако в штанах» ошеломляло – казалось, оно отрицало все предшествующие поэмы, созданные в русском пантеоне, хотя и гудело державинским звуком.
Но ведь и нежность одиночества была запредельной: край дымчатого, заповедного не отрицал всё тот же речевой размах.
…бегавшие под пулями буржуи вернулись в страну, которую бы не узнал Маяковский, хотя не один профессор, сняв очки-велосипед, готов выслушать последний поэтический документ поэта.
Маяковский и писал хроники начала века, над которыми летит пролетарий – писал неистово, как полыхали античные битвы.
Маяковский разрушил Карфаген традиционного отношения к слову, и лестницами своими поднимаясь и нисходя, отправился в сияющий путь по облакам, оставив внизу свои грозно рокочущие поэмы, не говоря о стихах…
5
Насколько поэзия Маяковского празднична, избыточно-пестра и причудливо-необычна, настолько проза его проста, суха, деловита.
«Я сам».
Он – подлинный, такой, как был, рос, писал, прорастал в поэзию, меняя её своим гигантским внутренним ростом.
Рассказ о себе, расчленённый на сегменты, и в каждом сказано ровно столько, сколько требовалось сказать.
Начало пути.
Вхождение в жизнь.
Восприятие революции.
…или «Как делать стихи».
Опыт огромен, просквожён молниями, сверкает красками, и вновь – сухо и точно отливается в чеканные строки, превращается в крепко-прозаический рассказ о работе.
А работа – превращение обыденности жизни в чудо: и эта работа может выполняться просто, сухо, внятно.
Очень интересная проза.
Чудесно дополняющая громогласную поэзию.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
