Измождённое смертью, которой нет, предельно худое, со страшною арфой рёбер тело Христа – на базельской картине Гольбейна: от которой – по слову князя Мышкина веру потерять можно… Вера, пламенем палящая Достоевского, давшего чрезвычайный выбор: если, мол, выбирать – со Христом, или с истиной: выбрал бы со Христом. Словно проходит мимо утверждения: Христос есть истина; словно Иисус – выше её…

Достоевский, взыскующий веры, не понимающий её, сомневающийся в самой возможности оной: не отсюда ли глава «Тлетворный дух»?

Добрый и кроткий Зосима верою не обладал: отсюда: не янтарные мощи, но смрад гниения.

Раскольников, столь чистый и высокий духом, что убийство кажется невероятным фантомом, привидевшимся ему, верует буквально: по стихам Ветхого завета: со всеми невероятностями оного, а Сонечка – верует жизнью: лучевидно…

Любовь разлита по колбам страниц Достоевского, наполняет их особой субстанцией, с чуть жалким отливом.

Ведь – жалко всех: и Мармеладова, и мерзкого Фёдора Карамазова: все – несчастные, запутавшиеся…

Какой любовью звучит речь на могиле Илюшечьки, словно венчающая собой грандиозное построение Карамазовых…

Христос Достоевского – очень русский, проходящий трущобами, поднимающийся по лестницам мрачных домов, словно… босой, идущий по снегу.

Достоевский словно растворялся во Христе, верша страшную легенду инквизитора, согласно которой – Христос не нужен, всё решено без него, рычаги управления и подавления разработаны, и… нечего громоздить сложности.

Достоевский громоздил – тяжёлые лабиринты, идя которыми, своеобразно выводил читателя к свету.

Всегда – к свету.

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик