Иван Бездомный, только что бывший примитивным антирелигиозным рифмоплётом, принимает ледяное крещение в водной купели Москвы-реки, описанной М.А. Булгаковым с необыкновенной пластикой, и, лишённый привычных покровов одежды: то есть привычного, прошлого себя; нацепив на грудь иконку и прихватив одну из свечей, хотя и едва ли вкладывая в это религиозный (скорее – суеверный) подтекст, отправляется в вертеп вавилонский: ресторан Массолита…
О! тут гудит неистовство плоти, торжествует венец обжорства, горит ярмарка тщеславия; тут всё пронизано токами, отрицающими высшее начало, и Иван появляется здесь, как…своего рода блаженный, причастившийся тайного знания.
Разумеется, он сочтён сумасшедшим: тема чистоты, обретаемой сквозь безумие, не раз вспыхивала остро в русской литературе: скажем, в «Палате № 6»…
Иван совлекает ветхого старого Ивана, чтобы родиться новым: стремящимся к знанию, отказавшимся от пустого, хотя и приносившего признание стихоплётства…
Он станет профессор: потом, в самом конце, когда завершится неистовая феерия воландовского разгула, и пройдут годы -скромным учёным, не совсем нормальным.
Блаженным.
…превращения и метаморфозы, переодевания: причём так, что скидывается ветхая жизнь – постоянно происходят в недрах солнечно-волшебного романа: но – только с теми, для кого это возможно.
Так, косно-безрелигиозный, тупо уверенный в своей правоте, смеющийся надо всем таинственным и непостижимым Берлиоз их не заслужил: сомневаетесь, Михаил Александрович?
А вот вам доказательство от дьявола: чтобы не сомневались…
Могущества разрушаются, как ненужные картонные игрушки: всесильный, казалось бы, Пилат, становится вечно взыскующим истины несчастным, стремящимся вновь и вновь убедиться, что казни не было, ненавидящим свою громадную славу…
Поэту Рюхину?
Какие уж тут превращения – только водка под рыбца, чтобы забыться.
Не всемогущ и Воланд: он может только доставить Мастера к месту назначения, никак не влияя на посмертную его участь…
Странно показано и посмертье – будто двоящееся в сложных зеркалах недоступного человеку знания…
Ворох феерических, сверкающих суммами невероятных оттенков приключений выброшен в мир с такою силой, что мир читает, захлёбываясь, чаще всего вбирая внешние слои, реже погружаясь в глуби.
Резко отличное от канонических толкований жизни Христа может ошарашить: однако, именно кротостью, пронизанной любовью, и завораживает оно; равно мудростью, ведь действительно, перерезать волос может только тот, кто подвесил.
Продолжающийся роман в романе: сначала рассказ неизвестного, оказавшегося Воландом, затем – сон Ивана, после – перечитывание Маргаритой книги Мастера…
Финала нет – отсутствует воскресение: более того: в той прозаизированно-сгущённой обстановке Ершалаима, которая представлена панорамой, оно не мыслится.
Роман пропитан своеобразной религиозностью: своеобразной: ибо она не столько связана с культом, сколько с понятиями нравственными: зло должно быть наказано; а что наказывают его часто сами представители зла: так оно такая субстанция, что способна пожирать самоё себя…
Пластика булгаковского романа столь велика, что многим бы хотелось войти в него, принять участие; и Москва воспринимается вполне современно: более того: современная Москва, залитая бессчётными пёстрыми огнями соблазнов в большей степени воландовская, нежели та…
Над суетой – Мастер: отчасти блаженный, отчасти провидец, в том же пальто с обрезанными пуговицами (верный признак ареста) возвращающийся, чтобы увидеть в любимом подвальчике попивающего чаёк Алоизия — одного из колоритных мерзавцев (пример негативного переодевания — казавшийся проникновенным читателем, оказывается заурядным доносчиком)…
Бесконечный вихри загадок будут томить и впредь; и споры о том, является ли роман гимном сатане, будут раздаваться и дальше.
Нет, он светел: он – об огромности любви, и о том, кто достоин света.
Правда из представленных многочисленных персонажей – как выясняется – никто.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
