Фамилия обязывает… И Михаил Тарковский соответствует ей, создавая образцы поэзии, адекватной великолепным кристаллам – с разнообразными гранями и различным блеском смысловых оттенков.
Свобода дыхания подразумевает лёгкость, даже если содержание элегично: а каким оно ещё может быть, если брать жизнь в глубинном её аспекте?
С краткосрочностью всего, зыбкостью впечатлений, пунктирами наших ощущений?
Я с собой заберу в дорогу
Половиц непослушный стык,
Петуха, поджавшего ногу,
И его предрассветный крик,
Снег, слетающий ниоткуда,
Два десятка чужих стихов
И слабеющий запах чуда
От пролитых тобой духов.
Чудо, как основная вибрация жизни, как тонкость её и смак, как глубина и бездна.
Чудо ото всего: и от перечисленного сначала, и от нежного финального аккорда…
Возникает Океан: и конкретный, и океан, принимающий все человеческие реки, всё сумму жизней, в конце концов.
Капсула каждого четверостишия Тарковского заключает изрядно: если пейзаж, то он предельно чёток, если мысль, то ясно артикулирована…
Так по чьей нестихающей воле
Я стою, как стоял на мосту,
Два крыла, две дороги, две боли
Распластав на огромном кресту?
Вот колышится, светится, дышит,
Подступает, гудит, говорит,
И имеющий уши да слышит,
И имеющий очи да зрит.
И боли умножаются, и дороги вонзаются, как стрелы в цель; но – несколько отдающее мудрым абсурдом жизни – сопоставление этих сущностей с крыльями, говорит о возможностях и устремления поэта, о чистоте полёта, который можно совершить, воплощаясь в стихе, о колоссальном грядущем – слова, во что мало верится сейчас…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
