Под небом «Отчего края» свободно дышится, вольно, легко; и поэзия, предлагаемая журналом – в основном мощно трактуя военную тему – сильно настраивает на световую волну победы…
Патриарх современного русского стиха Станислав Куняев!
Стоит прислушаться к формулам его: своеобразно совмещающим добро и силу: умная сила должна побеждать, как добро… вынуждено уметь защищаться:
Добро должно быть с кулаками.
Добро суровым быть должно,
чтобы летела шерсть клоками со всех,
кто лезет на добро.
Добро не жалость и не слабость.
Добром дробят замки оков.
Добро не слякоть и не святость,
не отпущение грехов.
Стихотворение, вошедшее во многие антологии, лишний раз заставляет задуматься о сущности бытия, и месте в нём… добра, зла…
Сущностные же, умноженные на – метафизические – мотивы- определяли музыку стиха Юрия Кузнецова, и «Сталинградская хроника», разворачивающаяся железными ритмами, не исключает тонкость и нежность бытия, ради продолжения которого и вершился сверхтяжёлый бой:
Сотни бед или больше назад
Я вошёл в твой огонь, Сталинград,
И увидел священную битву.
Боже! Узы кровавы твои.
Храм сей битвы стоит на крови
И творит отступную молитву.
Я молюсь за своих и чужих,
Убиенных, и добрых, и злых…
Поэт – современник всех событий, и Юрий Кузнецов, доказывая это, поднимает свою хронику до небесных высот, стихи представляя сияющей чашей, наполненной поэзией.
…краткое сильное стихотворение Никиты Самохина словно собирает в себе голоса живых и погибших, показывая, чётко очерчивая безграничный круг всеобщности:
Чужая смерть от сердца далека,
Зато покой ему намного ближе,
А чья-то мысль о том, чтоб просто выжить,
Подобно мгле, тосклива и хрупка.
Но солнце есть и в бремени тревог.
Не знает свет покорности закатам,
Покуда поступь русского солдата
Слышна сердцам, поверившим в него.
Великая война, оживающая разнообразным миром конкретики и деталей, предстаёт в поэзии Евгения Пахомова тем периодом, в который жизнь, продолжаясь, слишком зыбко трепещет на онтологическом ветру, рвущимся эсхатологическими мотивами:
Бежала дворняга вдоль поля,
По черной сырой колее,
Поклажа с зарядами тола
На тощей собачьей спине.
Неслась ей навстречу, зверея,
Фашистская суперброня.
От тяжести этой немея,
Вокруг содрогалась земля.
Поэзия Александра Сигиды совмещает метафизическое осмысление яви с ритмами и мерами сложной образности, ориентированной на таинственные высоты метафизических пространств:
Этой весной соловьи не пели,
Зато научились высвистывать пули.
Они выбирали высокие цели,
Но промахнулись и обманули.
А мирные птахи летели мимо
И представляли собой мишени.
Садились плотно шальные мины,
рвались в районе «большой кишени».
Резкие зигзаги стихов Елены Заславской словно вспарывают реальность: жёсткой силой противостояния силам… Апокалипсиса:
Всё что мне нужно: нож, кэш и нательный крестик,
Хотя достаточно и одного креста.
Это мой меч, оружие против бесов
В тёмные дни Апокалипсиса.
Откуда берётся нежность?
Таинственные её истоки позволяют Юлии Богини и военную тему проредить, показывая, сколь пространна бесконечная тема жизни:
Отойдут морозы,
Отметут метели,
Высохнут те слёзы,
Что в войну глядели.
Всё развеет ветер,
Стихнут пушки, «Грады»,
Не услышат дети
Больше канонады.
Только память льдиной
Вряд ли обратится…
Детство остаётся детством – и во время войны: что хорошо доказывает стихотворение Валентины Рженецкой:
«Айда на немцев смотреть, ребята», —
Соседский мальчик кричит с порога,
И я за руку хватаю брата,
И мы к железной бежим дороге.
Лишь притаились мы у забора,
Как слышу: «Немцы идут к платформе».
И к удивленью мальчишек, взору
Явились люди в военной форме.
Большей частью войне посвящённая поэзия номера журнала не оставляет ощущения беспросветности: наоборот – есть воля к победе, значит, жизнь продолжается, и свет, творящий основу жизни, не может меркнуть.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
