Волгоградской областной писательской организации 100 лет! К этому значимому юбилею готовится выпуск двухтомника прозы и поэзии волгоградских литераторов. А пока «Отчий край» начинает публиковать книгу «По следам времени», написанную ещё к 75-летию писательской организации первым главным редактором журнала В.Б. Смирновым вместе с группой соавторов. Итак, к книге.
В весьма удаленные от нас времена «свою» литературу имело каждое удельное княжество. Разделенные друг от друга крепостными стенами, мечами и пиками, которые в пору феодальной раздробленности и опасностей, каждочасно ожидаемых от кочевников, всегда были наизготове, славянские народы — родственники по крови и языку — находились в искусственной духовной изоляции. Вот и пошла литература киевская да суздальская, новгородская и проч.
Каждая из них, разумеется, имела свою «особинку», которая сохранялась тем устойчивее, чем крепче была духовная изоляция, чем меньше люди общались друг с другом. И обусловливалась эта «особинка» по большей части фактором географическим, который накладывал отпечаток и на человеческую психику, и на склад мышления, и на форму художественного «изъяснения» своих дум, своего взгляда на мир.
Мы об этом длительное время предпочитали умалчивать, пока существовали всякие табу на то, до чего марксизм не смог дойти, а многое им же было «объяснено» до умонепостижимости. Но будучи канонизировано марксистско-ленинской идеологией уже не подвергалось и не должно было подвергаться сомнению. Молись на догму, раздираемый грешными мыслями, и не греши!
Между тем, не фетишизируя географического фактора в интерпретации творчества того или иного писателя или в объяснении идейно-художественного своеобразия той или иной литературы, тем не менее нельзя отрицать опосредованного воздействия этого фактора и на отдельного писателя, и на региональную литературу в целом. В особенности это касается Волги и Дона как средоточия русских вольнолюбивых традиций, как сокровищницы устного народного творчества. Поэтому нельзя отвергать и воздействие на эстетические представления писателей региона, на формирование их художественных миров коллективного эстетического опыта, сложившегося у русского народа именно здесь, на волжских или донских берегах. Нельзя нс согласиться с мнением авторитетного исследователя, утверждавшего, что «для литературы каждого народа существенное значение имеет тот фонд общенародных представлений и коллективной образности, который вырабатывается и шлифуется всем длительным процессом истории народа, отражая наиболее общие черты его многовековой истории, а также и той естественно-географической, природной среды, в которых она протекает».
Изучение русской литературы, отразившей чрезвычайно широкий естественно-географический диапазон, с этой точки зрения может дать много поучительного, в том числе и для уяснения национального своеобразия русской литературы, которое — может статься — и заключено на пересечении самых разных, зачастую взаимоисключающих традиций. Оно поможет существенно расширить представление о самих национальных чертах русского характера, который, сохраняя национально- типологическую общность, тем нс менее по-особенному проявляется в разных краях великой русской земли.
Умное литературоведение — и отечественное, и мировое, — конечно, ни о какой геополитике нс думало, а различия между «местечковыми», «региональными» литературами видало, говорило о них и пыталось объяснить их различия. С давних времен, к примеру, говорилось о былинах новгородского или киевского циклов. Более того, видели отличия, скажем, архангельского и ярославского мужика. Л русский мужик, который представал перед нами со страниц книг Льва Толстого, Тургенева или Глеба Успенского, увы, тоже нс был единым по обличью.
Но потом, когда главные позиции в литературной науке заняли тс, кто обслуживал марксистско-ленинскую религию, рамки разумных размышлений о региональном различии литератур все сужались и сужались. Нас так влекло к «единению». Нам единство требовалось во всем: от мысли, литературы до парадных штиблет…
Безусловно, национальную литературу мы имеем. Есть у нее отличия от прочих национальных литератур. Но внутри этих отличий как родовых есть и более узкие, локальные, обусловленные тем, что и кто тебя окружает, и которые я бы осмелился назвать — при отсутствии общепринятого термина — сопсихичсскими. Отличается ли курянин от архангельца или рязанец от донца? Не задавайте этот вопрос тем, кто исконно живет на Дону: они настолько уверовали в исключительность своего характера, что при неудачной постановке вопроса могут воздействовать на вас и физически.
Освобождаясь от идеологических пут и расширяя свой мыслительный «плюрализм», наша литературная наука, наконец, «реанимировала» и региональный принцип исследования, вспомнив о тех, кто закладывал его основы3. Впервые такой принцип изучения культуры был сформулирован Н. К. Пиксановым в 1913 году в статье «Три эпохи». Через пятнадцать лет в работе «Областные культурные гнезда» ученый обосновал методологию и методику региональной культурологии. «Новизна областного принципа в искусствоведении, — писал он, — и молодость русского краеведения оставили необследованными десятки, сотни областных и местных культурных гнезд и движений.
Необходимо немедленно приступить к их разработке, торопясь спасать нередко гибнущий невозвратно материал. И даже в тех случаях, когда те или другие работы уже начаты и продвинулись вперед, но еще нс завершены, важно, чтобы они были осознаны в свете основных принципов областного искусствоведения и связаны с общим историческим развитием русской культуры. Такие задания должны выполняться на местах, с разработкой местных материалов и в общении с местными краеведными организациями».
Суть и плодотворность пиксановской концепции заключалась в том, чтобы вовлечь в культурный оборот достижения провинции, о которых не знала, а зачастую и не догадывалась столица, живущая по тому принципу, о котором когда-то написал Некрасов:
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России —
Там вековая тишина.
Начиная со второй половины пятидесятых годов девятнадцатого века, с кануна крестьянских реформ, «вековая тишина» провинции была нарушена. Провинция пробудилась к активной общественной жизни. Когда-то Добролюбов, высмеивая «концепцию» провинциального «толстопятства» и «тугомыслия», справедливо-резко заявлял: «…Это вовсе неправда. В провинциях-то и живут люди рассуждающие, серьезно интересующиеся наукой и литературой, с любовью следящие за современным направлением мысли. В провинции-то обыкновенно и развиваются дельные, крепкие люди, оттуда-то и наезжают они в столицы «с жаждой знаний и труда», с свежими силами и с любовью к делу»1.
В двадцатые годы, после тех потрясений, которые испытала Россия в революции и гражданской войне, призыв Н. К. Пиксанова вспомнить о культурном наследии провинции был особенно злободневен. Красные петухи бесследно «склевывали» дворянские поместья — островки культуры в мире безграмотности — с их великолепными библиотеками, которые собирались поколениями, с их старинной архитектурной стилистикой, с бытовыми раритетами. Красные комиссары сжигали на кострах дворянскую литературу, которая несла в себе общечеловеческие нравственные ценности. Красные «начальники», которые зачастую до того, как они вступили на путь «мировой революции», не держали в рунах ни единой книги, смотрели на искусство и литературу как на нечто враждебное той «политграмоте», которую они внедряли в народное сознание.
Создалась реальная опасность исчезновения национальной культуры, сознательно уничтожаемой в угоду еще не родившейся и загадочной, как сфинкс, пролетарской культуре. Десятилетие торжественно шагавшей по стране революции убеждало в этом. Доклад Н. К. Пиксанова, который стал основой концепции книги «Областные культурные гнезда», прочитанный им в 1925 году на заседании Центрального бюро краеведения при Российской Академии Наук (было ж такое!), поддержали многие ученые. П. Н. Сакулин — литературоведческий мэтр — назвал идею «плодотворной» и одобрил ее в своей книге «Синтетическое построение истории литературы» (1925): «То, что мы обозначаем термином «русская культура», фактически состоит из слагаемых. Если взять результат длительного исторического процесса и отрешиться от деталей, то в составе русской культуры наблюдается несколько общих слоев: во-первых, та культура, которую мы видим прежде всего в столицах.., во-вторых, та культура, о которой говорят нам старинные русские города, ныне провинциальные и, может быть, захолустные…
В последнее время профессор Н. К. Пиксанов счастливо выдвинул плодотворную идею об областных культурных гнездах».
Провинциальная глубинная Россия рисовалась и зачастую рисуется сейчас как синоним косности, застоя, отсутствия мысли и культурного развития. Забегая вперед — доказательством тому все материалы книги, — следует сказать, что такое представление — как в целом о российской провинции, так, в частности, о ее нижневолжском регионе, — несостоятельно. Перефразируя известные слова Ломоносова, можно сказать, что культурное богатство России провинцией произрастать будет.
Страна отнюдь не «подпитывается» провинцией. Наше материальное неблагополучие таит в себе серьезную опасность для развития культуры, опасность изоляционизма, очередного раздела культуры по «удельным княжествам». Между тем богатство страны — в активном культурном взаимодействии всех се регионов. Культура России — это синтез духовной культуры регионов, не механическое сложение их, а именно — синтез, потому что в процессе «синтезирования» рождается новое качество.
В 1979 году на конференции в Свердловске, посвященной 100-летию со дня рождения П. Бажова, А. А. Горелов выдвинул актуальный для современности тезис о том, что региональное начало — «важнейший продуктивный элемент в строительстве национальной культуры», что взаимодействие областных и общегосударственных культурных элементов — «плодотворная форма передачи конкретного в общенациональном»2.
Необходимо сбалансированное, если угодно, гармоничное взаимодействие между национальным (общегосударственным) и региональным духовным — в том числе литературным — развитием, которое зачастую для российской столицы — тайна за семью печатями.
«Литературные путешествия» по географической карте России могут быть интересны и поучительны. Они чреваты совершенно неожиданными открытиями. Предлагаемая книга — попытка убедить в этом.
Автор благодарит за помощь в работе над книгой А. В. Млечко, подготовившего очерки об А. Ананко, Л. Габышеве, Б. Гучкове, В. Зайцеве, А. Колле, А. Леонтьеве, Л. и Е. Лужиных, Н. Малыгиной, Г. Медведеве, С. Мирзояне, Ю. Мишаткине, В. Першанинс, Г. Смольякове, Ю. Тупицыне, И. Кандаурове, Т. В. Назарову (В. Богомолов, Е. Кулькин, В. Кононов, В. Леднев, В. Мавродисв, О. Плебейский, Н. Терехов, В. Чехов), А. И. Смирнову (С. Васильев, М. Дорошин, Е. Иванникова, А. Максаев), К. Е. Паперно (А. Евтушенко).
Часть I
Замыслы тех, кто семьдесят пять лет назад решил объединить литературные силы Царицына, в соответствии со временем были грандиозными. Ячейка, отделение, ассоциация — звучали для них мелко. 7 июня 1921 года на собрании литераторов было решено создать ни что иное как союз — Царицынский союз пролетарских писателей, который, будучи «соткан» из одних согласных, в сокращении, конечно же, выглядел не благозвучно…
Тем не менее было избрано оргбюро в составе: Альб-Руткис (председатель), А. Черненко (товарищ председателя), А. Занозин (секретарь). Однако вскоре Альб-Руткис из организации выбыл, и 14 сентября А. Черненко созвал новое собрание пролетарских поэтов и писателей, а также начинающих, которое проходило в доме № 8 по улице Предтеченской, где располагалось губернское государственное издательство. К этому времени в писательскую организацию уже входили Коростелев, Черненко, Костин, Крембилов, Золотухин, Субботин, Темный. Они и стали основателями Царнцынской ассоциации пролетарских писателей, а 14 сентября 1921 года — датой ее основания. В состав первого правления вошли А. Черненко1, А. Костин и А. Занозин.
Александр Иванович Черненко родился 31 мая 1897 года в слободе Николаевской Астраханской губернии в семье крестьянина. Окончил Астраханскую торговую школу. В 1918 году вернулся в Николаевку редактором уездной газеты «Красное Поволжье», которая вскоре стала «Коммунистом». Публиковал здесь свои стихи и рассказы. В 1920 году возглавил Царицынский губгосиздат, а позднее нее стал заведующим «Цснтропечатью». Первая книга стихов «Стальная вьюга» вышла в 1922 году. Рассказы и очерки публиковались в газетах «Правда» и «Известия». Был редактором журналов «Советское строительство» и «Пламя».
После создания писательской организации в Царицыне с 1926 по 1929 год А. Черненко редактировал в Новгороде литературно-художественный журнал «Литье», а потом был секретарем в губернской газете «Звезда». В 1930 году переехал в Ленинград на должность редактора журнала «Резец». Тогда же издал свою известную книгу «Расстрелянные годы».
В Великую Отечественную войну добровольцем вступил в народное ополчение, сотрудничал в армейских газетах. После воины был редактором «Ленинградского альманаха» и журнала «Нева». Умер в Ленинграде 7 ноября 1956 года.
«Цель Царицынской ассоциации пролетписателей, — сообщала губернская газета «Борьба», — объединить литературно-творческие силы царицынского пролетариата и стать одним из звеньев для всестороннего оформления их классовой коммунистической идеологии и для развития пролетарской художественной литературы» (Борьба. — 1921, 16 сентября). Для осуществления этой цели ЦАПП разрешено было вести пропаганду пролетарского искусства путем издания собственных журналов и альманахов, другой издательской продукции, путем проведения литературных вечеров, диспутов и т. п.
Принимая во внимание безграмотность масс, их литературную беспомощность — культуру свою, пролетарскую (!) создавать-то надо, — ассоциация начала активную работу среди трудящегося населения всеми доступными ей средствами. Одной из форм такой культурно-массовой работы стали еженедельные литературные вечера или, как их тогда называли, «литературные воскресники». На них творческая молодежь и к тому времени «маститые» писатели выступали с чтением своих произведений, обсуждали их, читали доклады на различные — близкие к литературе и науке темы.
Первый «воскресник» состоялся буквально через три недели после создания писательской ассоциации. Веруя в созидательно-творческую силу такой работы, газета «Борьба» писала: «Красный, рабочий Царицын почувствовал необходимость и делает первую попытку создать «Кузницу» нового, живого, пролетарского творчества. Будем надеяться, что эти еженедельные литературные собеседования — «воскресники» — привлекут к себе начинающих поэтов и писателей — рабочих, всех художников слова из пролетарской семьи с их произведениями, которые прятались до сих пор и не находили себе выхода. Пролетарское искусство должно завоевать себе почетное место в пролетарском Царицыне!» (Борьба. — 1921, 2 октября).
Отношения в молодой писательской организации отнюдь не были идиллическими. В начале второго года ее существования вслед за расколом во Всероссийской ассоциации пролетарских писателей, из которой выделилась группа «Октябрь» (нынешние размежевания, как видим, имеют традицию), произошел раскол и в ЦАПП. Костин, Черненко и Сказин заявили о своем выходе из нее и создании группы «Октябрь». Пришлось вновь проводить общее собрание, на котором, как пишет биограф Царицынской писательской организации, «обе группы после всесторонних премии пришли к соглашению. Но для точного намечения формальной и идеологической линии организации, а также в целях оздоровления организации решили избрать организационную комиссию, дав ей широкие полномочия по выработке декларации и чистке членов и кандидатов ассоциации» (Пламя. — 1923. — № 6. — С. 8—9). В оргкомиссию вошли Н. Золотухин (председатель), Л. Черненко (секретарь) и С. Ленский (член).
Па следующем заседании оргкомиссии была утверждена декларация, в которой говорилось, что «пролетарская литература, несмотря на большие художественные достижения, не успела еще выявить своих оригинальных форм. Поэтому объединение пролетарских писателей должно вестись по линии классово-идеологической, оставляя полную свободу для достижения новых художественных форм, основное отличие которых, от доселе существовавших, должно заключаться в ясности и понятности их для широких пролетарских масс» (Пламя. — 1923. — № 6. — С. 9). Можно предполагать, что часть писателей не хотела подчиняться идеологическому диктату, стремясь пропагандировать общечеловеческие эстетические и нравственные ценности и ориентируясь на культурные традиции прошлого. Это была своего рода оппозиция к ленинской политике в культуре1.
Видимо, именно их имеет в виду Г. И. Зеленина, упрекая за «условность образов, обращение к поэтике символистов и даже элементы мистики. Под видом «пролетарской литературы» рабочим преподносились буржуазные махистские взгляды в философии, в области искусства прививались нелепые, извращенные вкусы — футуризм».
Естественно, последовала «чистка», после которой вновь состоялось общее собрание писателей, избравшее правление, которому было поручено руководствоваться декларацией. В новое правление вошли Сидоренко, Черненко и Ленский. Главной задачей своей работы правление определило творческую учебу. Была открыта литературно-художественная студия со следующей программой: история русской литературы, основы научного миросозерцания, теория прозы и теория стиха.
После выпуска альманаха «Ярь» в ассоциации вновь создалась «рабочая» оппозиция во главе с Золотухиным, которая выразила недовольство бюрократическим стилем работы и пассивностью в издательской деятельности. На общем собрании было решено ассоциацию распустить. Но против этого выступили Золотухин и Черненко, настаивая на необходимости ее сохранения «в целях хотя бы развития культурной жизни Царицына». Однако большинство одержало победу. Тогда Костин, Черненко и Золотухин заявили о том, что ассоциация остается существовать в составе трех лиц.
Через несколько дней к ним присоединилась «часть лучших членов ассоциации, введенных на собрании в заблуждение враждебным ей элементом» (Пламя. — 1923. — № 6. — С. 9). В мае 1923 года было избрано новое правление: Костин (председатель), Черненко (секретарь), Золотухин (заведующий агитационно-пропагандистским отделом). «С этого момента ассоциация поставила перед собой основную задачу — бороться на идеологическом фронте против НЭПманства и мещанства» (Пламя. — 1923. — № 6. — С. 9).
В течение лета было прочитано сорок докладов на темы литературы и культуры. Для борьбы с НЭПманской литературой было организовано общество «Красный Маяк» во главе с Н. Никитиным. «Вынести чистым творчество революционного пролетариата через прожорливый огонь НЭПа во что бы то ни стало» — вот девиз, под которым писательская организация развернула свою работу. К этому времени в ассоциацию (для истории!) входили: Н. Золотухин, П. Коростелев, Д. Крембилов, А. Костин, С. Ленский, Н. Никитин, И. Стукалов, В. Сидоренко, В. Темный (Иванов), А. Черненко, М. Щербаков.
Кандидатами в члены писательской организации были: К. Аргальский, Ян Горбушин, В. Соловьев, К. Румянцев, Д. Добросоцкий, И. Тибель.
Активной формой борьбы за новое искусство и развития творческих сил стали многочисленные альманахи, к изданию которых приступила ассоциация. Первым в 1921 году вышел альманах «На помощь голодающим», который редактировали А. Черненко и А. Занозин и средства по подписке от которого пошли на нужды голодающих.
От имени Царицынской организации пролетарских писателей на отдельной странице было помещено своего рода пояснение к изданию: «На помощь голодающим! Этот лозунг, как семя, бросаем мы в пролетарскую гущу с радужной надеждой собрать всходы его. Весь сбор от продажи сборника поступает в фонд помощи голодающим.
Авторы отказались от гонорара, рабочие-печатники безвозмездно отдали свой труд.
Издан сборник так же спешно, как пролетариат русских заводов и транспорта — спешит своими крохами накормить голодных волжан и не дать им умереть, — нагружает им тяжелые вагоны хлебом и с молниеносной быстротой вкатывает их на выжженные оголенные берега обнищавшей Волги» (с. 2).
Альманах необычного формата, напоминающий скорее современную еженедельную газету, небольшой по объему (16 страниц), представляет собой уникальное издание (хранится оно в Музее книги Российской Государственной библиотеки). Он открывается рисунком во всю полосу, на котором изображен изможденный, но полный решимости пролетарий, которому нечего терять, «кроме своих цепей», пролетарий, готовый к борьбе за новый мир. Эта тема, как и тема борьбы с голодом, — сквозная в альманахе. Его необычность проявляется и в том, что в нем практически сведена до минимума «дистанция» между жизнью и литературой, хотя произведения, опубликованные в нем, лишь с большой натяжкой можно назвать «литературой». Его авторы, сами творцы новой жизни, только учатся говорить о ней. Наконец, его необычность проявляется и в предельной насыщенности проблематики злободневностью, в открытости позиции автора, которая выражается прямо и недвусмысленно: «Да» или «Нет». И если прибегнуть к сравнению из области живописи, то в сборнике преобладает черно-белое графическое изображение.
Стихотворения П. Коростелева «Друг, держи покрепче молот…», Н. Золотухина «Скоро солнце загорит», М. Субботина «Помогите измученным детям» объединяет тема борьбы с голодом, с разрухой.
Друг, держи покрепче молот,
Куй мозолистой рукой! —
Побежденным будет голод —
Мы, рабочие, с тобой!..
Нам не страшно, все мы знаем
Холод, голод и нужду.
Молот тяжкий подымаем,
Мечем искры в темноту.
Образ молота как орудия борьбы — сквозной в поэзии альманаха. Если стихотворение П. Коростелева начинается с обращения, то М. Субботина с призыва:
Помогите измученным детям,
Помогите страдающим братьям,
Братья, Прага голодного встретим
Добрым словом и крепким объятьем.
Романтическая приподнятость поэзии реализуется в вере в скорую «радость ясную», в наступающий весенний день (Н. Золотухин).
Тема борьбы за переустройство мира, резко контрастное ее воплощение, представлена в стихах Евг. Ефремова «В дороге», «Перестрелка» из цикла «Звезда красная». «Где туг «ихний», где тут друг», — не может разобраться дед, охраняющий бахчи («Перестрелка»).
Поэзия сборника отражает разные грани действительности: доблестный труд во имя победы, вера в счастье, к которому «ведет всех прямая дорога одна» (П. Коваленко), клятва не свернуть с избранного пути (П. Коростелев «Наш путь»), новые боги, пришедшие на смену старым (М. 3. «Его не знаешь ты»). Поэт предостерегает «безумца» молиться в храме, где «развратный жирный поп» совершает литургию.
...Храм закопал вас в летаргию,
Религии рабы.
М. З. предлагает искать бога в другом месте, там, «где труд царит могучий»:
Иди к Нему туда и там Его зови!
Трудней в зной и бейся в грозы битв,
Тогда поймешь, что там Ему твои
Простые подвиги любви
Угодней всей молитв (с. 12).
А. Павлыч в стихотворении «Куй, твори!» призывает: если хочешь умертвить старый мир, быть свободным, «новый мир труда ковать»,
Так не медли и не жди,
Иди к станку быстрее,
Бей могучее, стальнее!
Бей без страха,
Без промаха,
Куй, твори! (с. 12).
Единство поэзии альманаха проявляется не только в тематическом плане, но и в сфере эмоций — во всех стихах необычайный накал чувств, отсюда использование излюбленных форм: обращение, призыв, приказ, повторы и т. д.
Так, в стихотворении П. Коваленко «Мне хочется верить» каждая из четырех строф, расположенных лесенкой, начинается этой строкой. Поэт выражает веру в то, что люди проснутся и «страшный мор-голод»
Рабочих не втянет в пучину невзгод,
Что серп наш крестьянский, рабочий мают,
Его уничтожат, его разобьют (с. 14).
Предпоследняя, пятнадцатая, страница альманаха полностью отведена под поэзию. Здесь стихи Н. Золотухина «Парижская коммуна», М. З. «Теплынь», П. Коростелева «Наш путь», М. Субботина «Осеннее», — единственное, кстати, стихотворение, в котором главной темой становится чувство лирического героя, связанное с наступлением осени. И стихотворении же «Теплынь», хотя речь и идет о весне, но главное в другом: деревенский дед кидает радостных вестей оттуда, откуда «над деревней идут погуды», — так невнятно, но все-таки предполагается социальность: отголоски борьбы, происходящей неподалеку.
Стихотворение П. Коростелева «Наш путь» как бы еще раз «закрепляло» тот пафос, который присущ всей поэзии сборника:
…Наш путь опасен,
От кропи красен
Павших борцов.
Мы не изменим
И не наденем
Опять оков.
Технологической особенностью поэзии альманаха «На помощь голодающим» является и то, что ее отличает отвлеченная образность, использование излюбленных символов, приподнятый, патетический стиль, что особенно отчетливо выразилось в стихотворении «На алых крыльях», опубликованном под криптонимом М. З.:
Как радостно весел в безбрежном просторе
Из мрака ночей алых крыльев полет (с. 4), —
восхищается поэт. Его стихотворение насыщено образами-символами: «мрачной тюрьмы», «ржавых цепей», «пылающей были», «города тоски — черного города неволи» и т. д.
Дыхание эпохи в не меньшей мере ощутимо и в прозе. Так, в объемном рассказе Л. Северного речь идет о том, как Дмитрий Сухорук (его именем и назван рассказ) возвращается домой из немецкого плена. Оказавшись на территории России, в дороге, он видит перемены. Ему «все кажется чудным»: и свежие политические новости, и отправка на фронт добровольцев-красноармейцев («гвардейцев бить»), и листовка-обращение к рабочим, крестьянам и красноармейцам. Автору удается показать постепенность приобщения героя к современным событиям, пробуждение у него критической мысли. Дмитрий рассуждает: как «новые работники в серых шинелях не доведут вдруг до какой-нибудь небывалой катастрофы» (с. 5), работая вместо старых чиновников в «огромнейших канцеляриях и конторах». «Сухоруку казалось это прямо-таки непостижимым. Иногда бывало так раздумается, страшно становилось» (с. 5).
А. Северный психологически точно воссоздает состояние героя в ожидании встречи с домом, с женой Машей, маленьким сыном, родителями, с которыми он не виделся три года; сам момент встречи, но не с женой, а с незнакомым человеком, по-хозяйски расположившемся в доме его родителей. Позже, от родителей, перебравшихся в мазанку-кухню, он узнает, что через год после его отъезда Маша сошлась с сапожником Демьяном, «Ванечка умер от тифа», у Маши родился сын от Демьяна. А на днях они «прописались браком в Совете».
Герой рассказа проделывает путь, характерный для сюжета нарождающейся советской литературы, когда личная жизнь отходит на второй план, семья оказывается необязательной, а он всеми силами стремится к политическому самообразованию, приобретает идейные убеждения и включается в борьбу за новую жизнь. И если поначалу Дмитрий Сухорук «никак не может еще своим разумом обнять целиком» происходящие бурные перемены, то постепенно и не без помощи извне (встреча в городе с бывшим сослуживцем, прежним унтер-офицером Крученым) он понимает, что «кругом бушуют бури, от которых трещат седые дубовые леса, гибнут тысячи и новые тысячи…
А тут он будет горевать о своем маленьком непоправимом несчастье…» (с. 10). Дмитрий возвращается из города домой «почти переродившимся» и принимает решение вступить добровольцем в отряд конницы, формируемый Крученым, который характеризуется в рассказе следующим образом: он «настолько свыкся с боевой обстановкой, что даже теперь, однорукий, готовится выступить снова на фронт, — там, творит он, жизнь его» (с. 10). Однако эволюция главного героя этим не заканчивается, он веет лишь на пути к своей правде, о чем свидетельствует финал рассказа. По дороге в город, распрощавшись с родителями, Дмитрий упорно думает о том, что «есть ведь выход… выход ведь есть!..» (с. 10).
Рассказ А. Северного «Дмитрий Сухорук» — лучший среди прозаических произведений альманаха. Остальные представляют собой нравоописательную новеллу (А. Черненко «Соленосы»), сатирический рассказ (А. Скамбрычий «Дождичка бог послал»), психологическую зарисовку (К. Соколок «Кошмар (из тюремного дневника)»). Рассказ Александра Скамбрычего антирелигиозной направленностью перекликается со стихотворением М. З. «Его не знаешь ты». Автор рассказа сатирически изображает отца Насилия (у него «крутое пузо, на которое, кажись, надо было обручи набивать, чтоб не треснуло»), изобличая его в обмане. Отцу Василию понадобились деньги, и он решил заработать на том, что устраивает на ноле молебен, прося у бога дождя. Однако предварительно он проверил показания спрятанного у него в доме барометра, чтобы молебен увенчался успехом. «Не успел отбарабанить отец Насилий молебен на поле, а тучи как нагрянули…» и пролился дождь.
И отрывке из «тюремного дневника» психологически убедительно воспроизводится состояние узника, случайно узнавшего о том, что одного из заключенных по соседству этой ночью отправляют на смертную казнь: его должны повесить. Герой рассказа провел бессонную ночь, полную кошмарных переживаний. «Передо мной встала ужасная картина смертной казни, теперь производимая где-то там, далеко» (с. 16). Усиливает впечатление от рассказа его подчеркнутый документальный характер. В конце отрывка из «дневника» указано: «Ноябрь 1907 г. Одиночка № 330. Московская губернская тюрьма (Таганка)».
Издание альманаха «На помощь голодающим» стало действенным пропагандистским актом в борьбе с голодом, разрухой, в утверждении той «новой жизни», которую отстаивают и приветствуют авторы, за которую ратует Царицынское отделение пролетарских писателей.
Вслед за альманахом «На помощь голодающим» ассоциация приступила к выпуску своего ежемесячного органа — журнала «Зовы», под редакцией Черненко, Ефремова и Костина. Первый номер журнала вышел до 1922 года, в январе 1922 года — второй номер, в марте — третий и четвертый (увы, журнал этот не сохранился даже в нашей главной библиотеке страны). «Затем на пути издательской деятельности организации, — замечает анонимный автор журнала «Пламя», — явились препятствия». Преследующие, кстати, писательские издания всю историю их существовании: недостаток средств и избыток недоверия к издателям в среде самих литераторов.
Продолжение следует
Виталий Смирнов,
первый главный редактор журнала «Отчий край»,
доктор филологических наук, профессор Волгоградского государственного университета, академик Санкт-Петербургской Академии наук
