К 170-летию выхода «Записок охотника» И.С. Тургенева
Чертопханов и Недопюскин столь же не похожи друг на друга, как Бювар и Пекюше: и нету людей ближе, как они же. Задачи, которые ставил перед собой Тургенев, были схожи с теми, что возвышались перед Флобером, общее было и в архитектуре их языка.
1
«Записки охотника» добавили цвета к русской словесной палитре, особенно оттенков лилового и фиолетового.
В закрученные прагматизмом времена едва ли кто-нибудь заплачет над «Муму», однако восстановить позорную картину крепостного права по небольшому рассказы можно вполне отчётливо.
Роса на траве, дрожащая паутинка между ветвей: тонкость природы становится тонкостью словесной вязи, а метафизические верхотуры «Живых мощей» слишком не доступны для мозга.
У кого ныне достанет души прочувствовать бездну рассказа?
Суммарный свод «Записок охотника» включает столько нюансов русской жизни, что будто развёрнут художественный каталог оттенков природы, нравов, характеров, закатов, ночного костра, страхов, разговоров: бесконечного былого космоса…
2
Барин должен быть избыточно сыт; барин не может жить иначе; депрессия, в которую может впасть, будет связана с тонкими душевными движениями, недоступными тогдашним другим людям: крестьянам, например.
Впрочем, понятие «депрессия» не использовалось: сплин, меланхолия были в ходу…
Тургенев, случайно забредающий в лачугу, Тургенев, видящий живые мощи; крестьянская женщина, умирающая так, чтоб об этом был написан гениальный, меняющий сознание, бьющий по мозгам и всему психическому составу рассказ.
Нет, разумеется, она умирает просто потому, что умирает; она, иссохшая, превратившаяся в живые мощи, не знает и не догадывается какая болезнь её ест, но, постепенно, следуя вектору оной, ибо другие ей не предложены, она точно врастает в духовные пространства, закрытые для большинства, приоткрытые Тургеневу, как великому писателю.
Она умирает.
Яснее делаются, увеличиваются её глаза.
Глаза – есть зеркало души: формула, низведённая на уровень штампа, банальности – и не делающаяся от того менее правильной.
Можно вглядеться в глаза сербского патриарха Павла: они кажутся всевидящими, хоть он и не познал долгого, мучительного умирания.
Справедливости ради нужно добавить, что подобной силы глаза в жизни встречаются крайне редко; много их можно увидеть разве что на феноменальных холстах Эль Греко, живописавшего святых и Христа.
Женщина из рассказа умирает, иссыхает, видит Ваню, жениха своего – он сияет, возможно, это не Ваня, это сам Христос, уже ждущий страдалицу.
Как редко можно встретить в жизни подтверждение феномена: страдание очищает!
В основном страдание делает человека мелочным, озлобленным и жаждущим избавиться от него: но тут, в рассказе, оно именно изымает, вымывает всё негодное из внутреннего состава женщины, оставляя лёгкую, лучащуюся суть, которой телесная болезнь не страшна.
Можно обрести веру, прочитав сердцем сердца подобный рассказ.
Можно её и потерять: если только страдание уводит в духовную высоту, какая же любовь могла создать систему жизни?
Ни то, ни другое не отменяет уникальной высоты тургеневского рассказа, раскрывающего такие бездны, с которыми большинство не соприкасаются в мире.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
