Ксения Букша, «Чуров и Чурбанов». Издательство АСТ, редакция Елены Шубиной, 2020 год.
Пик творчества Людмилы Петрушевской, думается, пришёлся на крайне неблагодарное время. Грохотал постмодерн, Сорокин и Пелевин решали, что делать с наличествующей фантасмагорической действительностью – то ли иронически обыгрывать, то ли деконструировать и демонтировать к чёртовой матери. Для читателя попроще было много политики, сенсационности и эзотерики – на любой вкус и цвет.
Оттого русская готика Петрушевской прошла как-то мимо более-менее широкого читателя – не ко двору, не ко времени. Да, имеется уважение и даже восхищение со стороны многих коллег по писательскому цеху, есть и некоторые премии, в том числе международные. Но всё же не оставляет ощущение: большой автор не добрал своё.
И, кажется, молодые писательницы решили добрать за неё – и премий, и читательской любви.
Есть Евгения Некрасова, нашумевший дебютант последних лет. В её «Калечине-Малечине», как и в недавнем сборнике рассказов «Сестромам», ушлые критики нашли Гоголя, Ремизова и феминизм, но многое там и от Петрушевской — с её русской жутью, сильными искалеченными женщинами и фольклорно-футуристическим языком.
Наконец, есть и дебютировавшая гораздо раньше Ксения Букша, до сих пор являющаяся во всех, в первую очередь, хороших смыслах молодым автором. Она ушла вперёд раньше всех и быстрее всех, а сейчас её догоняют — потому можно и побрюзжать немного.
«Петрушевских» линий у неё тоже достаточно – сквозные, нелинейные сюжетные связи, тяготение к малым формам, сценичность (и даже кинематографичность, о чём мы ещё поговорим) повествования и, наконец, неизбывная мрачная русская социалочка с обязательной чертовщинкой.
Сюжет по-тургеневски короткого романа «Чуров и Чурбанов» достаточно прост. Имеется, как у Кафки в «Превращении», фантастическое допущение – сердца героев-одноклассников бьются синхронно.
Побочный эффект этого дела – к сердцам можно «подключаться» и, натурально, излечиваться. Правда, кончиться всё это может скверно – ежели один из героев умрёт, могут отправиться к праотцам и все подключившиеся к ним «абоненты».
А в остальном – привычная уже хтонь русского бытия с натуралистическими подробностями и буквальным выкидыванием людей на мороз. И неважно, что один из героев – аккуратист и умница, а второй – обаятельный безответственный раздолбай. Декорации – классическая отечественная артхаусная картинка – схожи, почти неразличимы.
Проблема, кажется, вот в чём. Режиссёры, снимающие полуабстрактную обрывочную чернуху «не для всех», полагают, что неуспех их картин связан с мрачностью и «непопсовостью» их творений. Забывая, во-первых, о неизбежной вторичности эстетики оплёванных подъездов, а во-вторых, теряя в «атмосфере» (ох уж эта атмосфера — вроде и важное дело, а куда её девать? Ну атмосфера, ладно), полутонах, отсылках главное – посыл. Не то, чтобы его нет – скорее, он такой… копеечный, что ли. Человек человеку волк? Не читайте до обеда советских газет? All lives matter?
«Чурова и Чурбанова» спасает язык – чу́дный и в то же время совсем не вычурный. А также, как ни странно, работает по-каренински невидимая связь между рассказанными историями. Неочевидная, но внутренне прочная.
Если вернуться к кинематографическим аналогиям, можно уподобить роман Ксении Букши редкому жанру фильма-альманаха, фильма-антологии. С той разницей, что такие фильмы, как правило — коллективный плод творчества разных режиссёров, а здесь и мрачный швец, и чёрный жнец, и игрец на иерихонской трубе – сама Букша. С Петрушевской, незримо улыбающейся за её спиной.
Иван Родионов,
поэт, эссеист, литературный критик
