Они воспринимаются своеобразной, альтернативой общностью – деревья: они похожи на людей, и Борис Гучков, остро фиксируя данность, показывает меру одухотворённости оной через действия деревьев…
В предзимья холодный и пасмурный день,
Озябнув до дрожи,
Последними сбросили дуб и сирень
Сырые одёжи.
Седа патриарха лесов голова,
Мудра и печальна…
Мы кожу меняем. Мы те ж дерева,
Как это ни странно.
Разворачиваются ритмы соединённости всего со всем, и то, что люди обозначены именно так: союзно с деревами, заставляет чувствовать действительность несколько иначе, соглашаясь с поэтом.
Его мелодии нежны.
Его напевы отличает сквозная ясность и тонкий музыкальный рисунок.
…интересно связываются культурологические планы бытия, каждый листок которого достоин поэтического рассмотрения, и то, что листки эти бывают остры – естественная мера жизни:
Девять граммов свинца поцелуют висок…
Ты не знал, бедуин, что расставлены сети.
Ты, представ пред Аллахом,
вспомнишь жаркий песок.
Ничего ты другого и не видел на свете.
В срок лесник из Сибири повстречает каргу,
Чьи пустые глазницы пугающе грозны.
Что запомнит лесник? Он запомнит тайгу,
Где до самого неба корабельные сосны.
Каждодневность смерти…
Страх ли диктует строки?
Нет, скорее стоическое отношение к жизни, естественно уходящей в смерть: да только сложно – всё равно – смириться с этой естественностью:
Каждый день сообщает синоптик
О тайфунах и ярости ветра.
Каждый день пополняют синодик
Отошедшие с белого света.
Им, ушедшим навеки, не важно, —
Ибо скорби людские растают, —
Будет мёрзла земля или влажна,
Отпоют или так закопают.
Интересно строится логика бытия: связывая прогнозы погоды с постоянством смерти, поэт стремиться к постижению оной, как феномена.
…да не постичь его – остаётся констатировать…
Крестьянская, ныне уходящая Русь возникает образом сильного напряжения:
Нет, не Марка и не Луки,
Не Матфея, не Иоанна,
А Евангелие от сохи
Дед читал, просыпаясь рано.
Сложна евангельская мудрость, далека она от жизни, и не было никогда ничего на ней построено, а вот тяжёлая и простая мудрость сохи определяла жизнь долго…
И – жизнь тяжёлую, где радости редко играли на гармошке.
…интересно даётся сопоставление католиков с нашим привычным православием: интересен контраст, замеченный поэтом, прописанный им жёсткими строчками:
Знаю: с Запада католики
Нам чужды небеспричинно.
Это паства та, которая
По скамьям расселась чинно.
Есть от нас одно отличие:
У них храмы — не со звоном.
Они даже из приличия
Не приблизятся к иконам.
Под органа рокот, — силища! —
Под раскаты и удары
Признают они Чистилище,
Что в «Комедии» у Данте.
Есть в поэзии Гучкова и колокольные звоны, словно раздирающие пространство: да открылось бы!
Прояснило свои тайны: ибо, как у времени, они наиболее важны человеку, да не даются ему.
Многое вбирал в свою поэзию Гучков: и, отфильтрованное опытом и даром, предлагал читательскому сердцу щедро: раздаривал себя не скупясь, как июльский ливень; и щедрость эта, предложив сияние словесного свода, словно была просвечена поэтической вечностью.
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
