Таинственный Чингис-Хан: грозный, собиравший кругами земли, вгрызающийся войсками в чужие просторы, связанный с восточной мистикой: пышной, как шатры, закрытой, как посмертная бездна…

Духи, я вас ждал,

Надеялся, что придёте.

Многое я повидал

И знаю, вы всё поймёте.

Сегодня последняя ночь

Царствования Кагана,

Но не последняя ночь

Мчащегося урагана.

Вспыхивают краски поэмы Виктора Слипенчука, вспыхивают, переливаясь оттенками истории, словно приближаемой к современности.

Коды истории сложны: линии вождей вписываются в массивы человеческих множеств, и напластования сюжетов и переживаний определяют поэму в не меньшей мере, чем яркий, цветущий язык:

Всё тяжелее быть вождём,

Всё тяжелее бремя власти.

Цветущий город осаждён –

У стен сигнала ждёт несчастье.

Но, как всегда на склоне лет,

Душа не терпит суеты.

И от больших побед, как бед, –

Нам только пепел пустоты.

Начало поэмы – склон лет воителя: и страшен пепел пустоты; и вспоминается другой пепел – совершенно из иной области: Клааса, что стучит в сердце героя из совершенно иных широт.

Но – мысли Чингис-Хана скорбны и тяжелы, они жалят, как змеи: недаром оные и упоминаются:

И мысли скользкие, как змеи,

Вдруг обжигали, словно плеть:

«Всё, чем сегодня я владею,

Преподнесла на блюде смерть.

Да, я монгол рыжебородый,

Да, вождь монголов – ханов Хан!»

Со смертью повенчать народы –

Таков удел твой, Чингис-Хан.

Всех ли ливших кровь удел: страшное разочарование?

Замелькают ленты боёв, победы вспыхнут кострами:

Кровавый всплывал рассвет,

И облаком раскалённым

Томился небесный свет

Над Бухарой осаждённой.

А в Бухаре на площади,

Там, где стоит мечеть,

Визирь восседал на лошади,

От страха утратив честь.

Поэма Слипенчука картинна: ярко вписываются в пространство разрывы, шары и шатры востока; орнаменты слов скручиваются туго: чтобы чётче вырисовывались гнёзда смыслов.

…вырисовывается мощь хана ханов:

Пускай погибнут на меже

Предатели эмира.

Никто их не спасёт уже –

Идёт Властитель Мира.

Неотвратимый, как беда,

Идёт. И, взор лаская,

Идёт за ним его Орда,

Навеки Золотая.

Она страшна: и – она завораживает, как величие вечно золотой.

Орды…

Оставшейся такой в долгой исторической памяти.

…раскидываются тропы гор: и крики журавлиные словно баюкают свою печаль, становящуюся людской:

Вечно Синее Небо…

Вьются горные тропы.

Резкий крик журавлиный

Эхом сорвался в пропасть.

И снова степные равнины,

Вытоптанные поля,

Курлыканьем журавлиным

Оплакана здесь земля.

Вечно синее небо в величие своём, словно противопоставляется – пределам и размаху захвата, неистовству Чингис-Хана, его… условному величию, которое всё равно будет опрокинуто в смерть.

…Чингис-Хан песен и легенд: таким предстаёт в финале поэмы, долго разворачивавшей свои свитки:

И не спешит забвение –

Дыхание ветерка.

Божественное прозрение –

Божественная рука.

Божественная природа,

Божественный восход.

Нужен герой – народу,

А герою – народ.

Народу нужна фигура,

Что выше земных забот –

Песни про багатура

Поёт монгольский народ.

Живописен стих, очевидна метафизическая его подоплёка, и разные ритмы четверостиший, которыми организована поэма, чётко вписаны в действительность: реальность которой питаема историей, растёт из её корня, уходящего в глуби человечества…

Александр Балтин,

поэт, эссеист, литературный критик

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here