Таинственный Чингис-Хан: грозный, собиравший кругами земли, вгрызающийся войсками в чужие просторы, связанный с восточной мистикой: пышной, как шатры, закрытой, как посмертная бездна…
Духи, я вас ждал,
Надеялся, что придёте.
Многое я повидал
И знаю, вы всё поймёте.
Сегодня последняя ночь
Царствования Кагана,
Но не последняя ночь
Мчащегося урагана.
Вспыхивают краски поэмы Виктора Слипенчука, вспыхивают, переливаясь оттенками истории, словно приближаемой к современности.
Коды истории сложны: линии вождей вписываются в массивы человеческих множеств, и напластования сюжетов и переживаний определяют поэму в не меньшей мере, чем яркий, цветущий язык:
Всё тяжелее быть вождём,
Всё тяжелее бремя власти.
Цветущий город осаждён –
У стен сигнала ждёт несчастье.
Но, как всегда на склоне лет,
Душа не терпит суеты.
И от больших побед, как бед, –
Нам только пепел пустоты.
Начало поэмы – склон лет воителя: и страшен пепел пустоты; и вспоминается другой пепел – совершенно из иной области: Клааса, что стучит в сердце героя из совершенно иных широт.
Но – мысли Чингис-Хана скорбны и тяжелы, они жалят, как змеи: недаром оные и упоминаются:
И мысли скользкие, как змеи,
Вдруг обжигали, словно плеть:
«Всё, чем сегодня я владею,
Преподнесла на блюде смерть.
Да, я монгол рыжебородый,
Да, вождь монголов – ханов Хан!»
Со смертью повенчать народы –
Таков удел твой, Чингис-Хан.
Всех ли ливших кровь удел: страшное разочарование?
Замелькают ленты боёв, победы вспыхнут кострами:
Кровавый всплывал рассвет,
И облаком раскалённым
Томился небесный свет
Над Бухарой осаждённой.
А в Бухаре на площади,
Там, где стоит мечеть,
Визирь восседал на лошади,
От страха утратив честь.
Поэма Слипенчука картинна: ярко вписываются в пространство разрывы, шары и шатры востока; орнаменты слов скручиваются туго: чтобы чётче вырисовывались гнёзда смыслов.
…вырисовывается мощь хана ханов:
Пускай погибнут на меже
Предатели эмира.
Никто их не спасёт уже –
Идёт Властитель Мира.
Неотвратимый, как беда,
Идёт. И, взор лаская,
Идёт за ним его Орда,
Навеки Золотая.
Она страшна: и – она завораживает, как величие вечно золотой.
Орды…
Оставшейся такой в долгой исторической памяти.
…раскидываются тропы гор: и крики журавлиные словно баюкают свою печаль, становящуюся людской:
Вечно Синее Небо…
Вьются горные тропы.
Резкий крик журавлиный
Эхом сорвался в пропасть.
И снова степные равнины,
Вытоптанные поля,
Курлыканьем журавлиным
Оплакана здесь земля.
Вечно синее небо в величие своём, словно противопоставляется – пределам и размаху захвата, неистовству Чингис-Хана, его… условному величию, которое всё равно будет опрокинуто в смерть.
…Чингис-Хан песен и легенд: таким предстаёт в финале поэмы, долго разворачивавшей свои свитки:
И не спешит забвение –
Дыхание ветерка.
Божественное прозрение –
Божественная рука.
Божественная природа,
Божественный восход.
Нужен герой – народу,
А герою – народ.
Народу нужна фигура,
Что выше земных забот –
Песни про багатура
Поёт монгольский народ.
Живописен стих, очевидна метафизическая его подоплёка, и разные ритмы четверостиший, которыми организована поэма, чётко вписаны в действительность: реальность которой питаема историей, растёт из её корня, уходящего в глуби человечества…
Александр Балтин,
поэт, эссеист, литературный критик
